Содержание
В 1969 году закончилось моё счастливое азиатское детство, оно же отрочество. Наступили трудовые будни юности. Которые в межсезонье проходили в столице нашей Родины, городе-герое Москве. А во время полевых сезонов заносило меня до самых до окраин…
Впервые в Европе
В частности, в первый сезон из Москвы, я поехал в должности лаборанта от ИМГРЭ. Была такая фирма, Институт называлась, минералогии, геохимии и кристаллохимии редких элементов, двойного подчинения — Мингео и АН СССР. Есть она и до сих пор, с тем же названием, и по прежнему подчиняется тем же ведомствам, точнее, их правопреемникам (а у Мингео их сменилось немало). Только вот науками, фигурирующими в названии конторы, нынче почти никто там не занимается — все погрязли в экологии и соплеменных областях, с позволения сказать, знания…
Но тогда, более чем полвека назад, в ИМГРЭ работали люди настолько не последние в своих областях, что некоторые были среди первых — о некоторых из них я когда-нибудь расскажу. А пока дело было на уральских соляных копях Малышевском месторождении близ Свердловска — всесоюзной кузнице, житнице, здравнице берилльнице близ одноимённого посёлка Свердловской области. Ныне это ПГТ (имени) Малышева.
Имени — потому что был такой большевик, в Гражданскую занимался подавлением так называемого мятежа так называемых белочехов, которые за то его и расстреляли. А при советский власти, напротив, в его честь переименовали в 1927 году Мариинский изумрудный прииск.
Вот на этом прииске в 1970 году минерал берилл добывали, который иногда оказывался изумрудом. Те же бериллы, которые на изумруд мордой (то бишь цветом) не вышли, подлежали извлечению из них металла бериллия, в качестве побочного продукта тянувшего за собой литий (неизвестно в каком количестве). Вот литием-то мы и занимались: так уж случилось, что в те годы Родина без лития жить ну никак не могла, как без хлеба и воздуха.
Почему — не спрашивайте, ибо это было настолько секретно, что мы и сами тогда не знали, за каким таким зелёным (изумрудом?) литий нужен. Нынче-то это любой ребёнок знает лучше, чем метод очистки политуры…
Рассказ о Великом Матерщиннике
Но разговор не об этом. Геология, как и любая другая профессия, в которой не исключено возникновение нештатных ситуаций, не может обходиться без отражении их в адекватной форме, в качестве каковой обычно выступает так называемая обсценная лексика. Которую часто рассматривают как эквивалент лексики ненормативной, нецензурной, бранной, оскорбительно. Или, в конце концов, просто мата. Что, в общем случае, не совсем правильно (или неправильно совсем). Но вдаваться в филологическое теоретизирование не буду. Потому что хочу рассказать историю о Матерщиннике-практике. Именно так — Матерщиннике с большой буквы, и к тому же Великом.
Жил в посёлке Малышева мужик один, к описываемому моменту — пенсионер в законе. До того — маркшейдер на руднике (aka прииске), выпускник Ленинградского горного, интеллигентнейший человек (знаток русской классики, между прочим, каких среди профессиональных филологов поискать). Попавший некогда, как я подозревал, за пределы родного города не по договору, а по приговору, в годы произвола и культа всяких личностей.
Кроме знания русской классической литературы, знаменит он был (в масштабе посёлка) ещё двумя вещами. Во-первых, славился как мастер самогоноварения. Изготовлявший (исключительно для себя и друзей) напиток под брендом «Коньяк три свёклы». Правда, эту грань его таланта я, по младости тогдашних лет, оценить не мог.
А вот грань вторую — довелось. Как-то был свидетелем его диалога с соседом, чем-то его огорчившим (начала конфликта я не застал). И диалог этот очень быстро превратился в монолог, обращённый к оппоненту и всем его родственникам до седьмого, минимум, колена. Продолжавшийся не менее получаса.
Это не был какой-то Петровский, Казачий или какой другой-прочий профессиональный загиб (каковые, как известно, состоят из почти бессмысленного перебора всех известных обсценных слов в различных комбинациях). Если это и можно было назвать матом — то ни о каких трёх этажах разговора не было: этажность его превосходила любой небоскрёб Америки, наращенный Эйфелевой башней и увенчанный Собором Парижской Богоматери для комплекта.
Это была очень сюжетная речь, построенная по всем законам ораторского искусства, какой не постыдились бы Демосфен с Цицероном и прочими Робеспьерами. Её надо было бы записать на диктофон, а потом долго и вдумчиво изучать, вычленять из неё отдельные конструкции для всенародного использования в аналогичных ситуациях. И в речи этой, что характерно — много если два-три обсценных слова приходилось на сотню обычных литературных, искусно вплетённых в общую канву.
С тех пор прошло более полусотни лет. Я забыл, увы, как звали того мужика (отложилось в памяти только, что обращались к нему по отчеству, типа «Ефимыч»). И сам он наверняка давно уже блистает своим красноречием среди верхних людей. Но речи его (довелось слышать их потом ещё и ещё) — памятны до сих пор.
Нет, разумеется, ни одной из них я не запомнил — даже и отдельные фрагменты не воспроизведу. Но сам принцип построения подобных тирад — впечатался в подкорку головного мозга. И когда, годы спустя, жизненные обстоятельства сложились так, что матом пришлось не ругаться, матом надлежало разговаривать, это мне здорово пригодилось.
Про «Истории» Татьяны
Но общение с Великим Матерщинником было не главным моим занятием. Ибо, как я уже говорил, занимались мы в Малышевке опробованием рудника, называвшегося тогда берилловым, на попутный литий.
Мы — это наша производственная единица в составе моей непосредственной начальницы, Татьяны Николаевны Большаковой и меня. Днём мы отбирали по карьеру, штольням и окрестностям пробы, к вечеру стаскивали их в арендованный домик — это в основном была моя вахта, рюкзаками 30–40 кг. После чего занимались камералкой — здесь уже главную роль играла Татьяна со всякого рода документацией. Моё амплуа же сводилось к сочинению этикеток к пробам — подписи «На Li, Rb, Cs» мне потом не один год снились.
Татьяне было тогда лет 35, но лет 20 из них она провела интенсивно и разнообразно. Юной (примерно моего тогдашнего возраста) энтузиасткой поработала на ударной стройке коммунизма — канале «Волга–Дон». В обществе
таких же комсомольцев, в том числе и «забайкальских». Потом были разные тематические геологические конторы от Сибири до Средней Азии, с параллельным обучением без отрыва от производства. И в конце концов — редкометальная тематика в ИМГРЭ.
В общем, видела она много и разного, о чём при случае могла хорошо рассказать заинтересованным лицам. Случаев во время камеральной работы было достаточно, заинтересованное лицо в моём лице же (надеюсь, не жопы) — присутствовало. И в результате мне посчастливилось услышать немало историй различных тематики, состава участников и степени достоверности — последняя, впрочем, всегда оговаривалась. Вот одна из них.
История советского богатея
История эта началась в Малышевке, продолжилась в Свердловске (ныне обитатели предпочитают называть его Ёбургом), а конец так и остался покрытым мраком неизвестности. По крайней мере, для меня.
Герой её был в середине 60-х годов прошлого века был геологом, молодым специалистом попавшим по распределению на Малышевский рудник. Где вёл обычный образ жизни при этом статусе — в меру работал, в меру пил водку, в меру аморальничал. В общем, «от подвигов бог его миловал, не стал он героем труда».
Так продолжалось до тех пока какими-то путями нашему герою не поступили сведения о том, что «умерла его тётя в Фингалии». К тому времени я, благодаря Ташкентскому землетрясению был достаточно знаком с творчеством Галича, чтобы понять: дальше всё происходило по мотивам его «Баллады о прибавочной стоимости».
Правда, честно говоря, не помню, упоминалась в той истории тётка из Фингалии, или речь шла о дядьке из Анчурии, но для развития сюжета это не имело значения. Важно только, что после этого родного существа осталось состояние. Завещанное с тем, чтобы
…родной мой племянник Володечка
Пусть владеет всем тем на здоровьечко!
Опять же припомню, фигурировало ли в истории имя племянника. Но, как бы то ни было, он по этому делу ожидался в Инюрколлегии. Где «зачитали вслух завещание», из которого следовало, что речь шла о сумме, для молодого специалиста (и даже для ответственного работника) не представимой. По крайней мере, наш герой представить. Поэтому он, хоть и не был диссидентом или антисоветчиком, раскинул мозгами и решил:
Выходит так, что мне — Туда!
Повторяю, всё это происходило в начале второй половины 60-х, и выезд за рубеж на ПМЖ выглядел тогда (относительно) простым: всего-то и требовалось, что не прославиться ничем нехорошим и заплатить за обучение (тогда ещё требовалось при наличии верхнего образования). С первым, как было сказано, всё было в порядке (даже на пункт 5-й жаловался, в отличие от академика Арцимовича). Второй вопрос тоже был решаем: «я ж отдам, слава богу, не нищий я».
Но обнаружилась маленькая заковыка: работа по бериллию, усугублённому литием, требовала, естественно, соответствующей формы допуска. Сведения о бериллии составляли предмет государственной тайны, и стандартная процедура избавления от неё занимала пять лет. Однако литий, как самый лёгкий из железов, тянул уже на тайну военную, и здесь срока могли быть увеличены. Как популярно объяснили нашему герою в компетентных органах, вплоть до бессрочных…
И понял герой, что выходило так, что ему — Сюда! Так что прекратил он свои старания и хождения, получив «от Государства причитающиеся ему по закону 25 процентов» (как за находку клада). А затем:
Ну, являюсь на службу я в пятницу,
Посылаю начальство я в задницу,
Мол, привет, по добру, по спокойненьку,
Ваши сто мне — как насморк покойнику
Вслед за этим — перебрался на историческую родину (не помню уж какой из городов Свердловской области), купил машину, квартиру, телевизор, холодильник и прочие атрибуты успешного советского человека из числа ему доступных. А для подтверждения своего успеха выпивал пару бутылок коньяку в день под какую придётся закусь.
Таков был итог деятельности простого советского богатея — что было потом, Татьяна не знала…
Легенда о советском рудознатце
Эту старинную легенду я услышал много лет назад в одном рудничном посёлке. Я не скажу, в каком именно — чтобы не быть несправедливым к другим рудничным посёлкам, где вы могли бы услышать точно такую же легенду.
Подобно историям Шурика и Юрия Деточкина, неизвестно, в каком именно из уголков нашей некогда необъятной Родины происходили описанные события, и происходили они ли вообще. Как я уже сказал, мне довелось услышать её впервые в 1970 году в Малышевке, от Татьяны Николоевны Большаковой. В дальнейшем я слышал её от нескольких людей, вполне информированных, и более чем заслуживающих доверия.
Все услышанные мной версии совпадали в главном, хотя и расходились в деталях. Это позволяет предполагать, что в основе этой легенды лежит событие, действительно имевшее место быть. Расхождения же между версиями, как мы увидим ниже, не менее показательны, чем совпадения.
Судя по оценкам времени, началась эта история не позднее середины 50-годов, но, исходя из общих соображений, ранее начала годов 60-х. Жил да был в одном из населённых пунктов бывшего Советского Союза (как я уже говорил, неизвестно какого) некий мужик. И населённый сей пункт, как уже говорилось, скорее всего, был рудничным посёлком.
А работал тот мужик, скажем условно, слесарем — хотя, возможно, столяром или фрезеровщиком. Важно то, что никакого специального образования у него не было, и профессия его не имела никакого отношения ни к геологии, ни к горно-рудному делу. Хотя из дальнейшего можно предположить, что работал где-то в этой сфере или около. Вероятно также, что профессия его была скорее по металлу, нежели по дереву или чему другому.
И в один прекрасный день он чисто из любопытства заинтересовался — а где же добывают те полезные металлы, с которыми он имеет дело каждый день. И начал он собирать сведения (инфу, как сказали бы мы сейчас) по этой теме. Гугла тогда не было, как и Интернета, и сведения свои он черпал из газет. Сначала — из поселковой многотиражки (что подкрепляет гипотезу, что дело происходило таки не просто в посёлке, а в посёлке рудничном). Не пренебрегал он и газетами центральными, типа Известий и Труда.
Получив, таким образом, общее представление о горно-рудной базе во всесоюзном, так сказать, масштабе, он перешёл к газетам республиканского, областного и районного уровней. А там добрался до поселковых газет и многотиражек более иных, нежели собственное, предприятий.
Почему я и думаю, что какое-то отношение к горно-рудной промышленности он всё-таки имел: много ли простых советских трудящихся знали о самом факте существования Хайдарканской Геолого-разведочной партии или Навоинского Горно-обогатительного комбината? Не говоря уже о знании того, что практически каждая ГРП, рудник или ГОК выпускают свои газеты. В которых бодро рапортуют о своих трудовых успехах — приросте запасов, рекордам по добыче, и так далее. И на которые, тем не менее, может подписаться любой советский трудящийся.
Разумеется, никто, кроме сотрудников соответствующих предприятий, на них не подписывался — хватало добровольно-принудительного подписного минимума для коммунистов и беспартийных. А читало эти многотиражки — и того меньше народу, преимущественно те, кому это было положено по должности. Даже от отсутствия чтива они популярностью не пользовались: вопреки мифам нашего времени, как раз на заброшенных в тайгу или пустыню рудниках проблемы с печатным словом не было, можно было подписаться и на толстые журналы, и на собрания сочинений классиков, и даже на детективы из библиотеки «Подвиг».
Ну а наш герой изучал все эти газеты доскональнейшим образом. И извлечённую информацию сводил воедино. Сначала в терадках, потом, для пущей наглядности, начал выносить на карту Советского Союза. Масштаба и размера имевшихся в продаже карт ему скоро стало не хватать, и он собственноручно изготовил нечто вроде макета такой карты, на которую нанёс множество горно-рудных объектов (легенда гласит, что чуть ли не все). И не только местоположение самих рудников и ГОКов, но и каким-то образом умудрился привязать к ним всю текстовую и численную информацию, щедро черпаемую им из газет. Создав, таким образом, нечто вроде рукотворной ГИС — во времена, когда таких систем в компьютерном исполнении не было ещё и в проекте.
Вот так герой наш много лет жил-поживал, газеты читал, да ГИС апгрейдил с регулярностью, до которой современным софтостроителям — что до Пекина раком. Хотя и делал это в свободное от основной работы время. И был, по-видимому, счастлив. Но в один прекрасный момент заинтересовались им в высших сферах.
Почему? Тут начинаются первые расхождения. По одной из версий, кому-то из соседей показалось странным, что простой советский слесарь (повторяю, профессиональная принадлежность его определена условно) кипами и пачками получает газеты со всего Союза. И он сигнализировал о столь необычном поведении в компетентные органы — мол, не шпион ли?
Мне это кажется маловероятным: ведь это были времена далеко не сталинские, а как минимум позднехрущовские, а то и раннебрежневские, когда «сообщательный» энтузиазм миллионов угасал на глазах. Да и у компетентных органов другие заботы появлялись во множестве.
Согласно второй версии, герой наш случайно познакомился в пивной с заезжим геологом и показал ему результаты своей многолетней работы. Геолог восхитился (субверсия — перепугался) и доложил об этом руководству. Это уже больше похоже на правду, но также не очень вероятно. Мощь геологов по части выпивки общеизвестна, но сколько же надо принять на грудь, чтобы забросить свои непосредственные дела и бежать докладывать руководству о каком-то слесаре. Мне, например, столько не выпить…
Третья версия — наиболее вероятна: герой наш, как настоящий советский человек, не захотел быть собакой на сене, а решил поделиться своими результатами с народом. Каким образом мог поступить человек в его положении? Только написав куда следует. И вот в вопросе — куда именно следует, — существует, опять-таки, две субверсии.
Субверсия первая — что написал он в Министерство геологии СССР. Резонно предположив, что Минчермет занимается чёрными металлами, Минцветмет — цветными, Средмаш — радиоактивными, и так далее. А в его самодельной ГИС охвачено всё горно-рудное богатство страны (горючими полезными ископаемыми он почему-то брезговал — вероятно, нефти не пил, и газа не нюхал). И потому должно проходить по ведомству Мингео. Логично и правдоподобно, но в сущности сводится к предыдущей версии, ибо ожидать реакции от министерских чиновников — ещё более наивно, нежели от заезжего полевика-геолога. Да и выпить они могут существенно меньше.
И потому самое вероятное, что наш герой написал в ЦК КПСС. Тем более, что столь дотошный и аккуратный человек наверняка и на своей основной работе был передовиком производства, ударником коммунистического труда, а следовательно, вполне мог быть принят в Партию по разнарядке.
Как это ни покажется странным нынешнему поколению, в ЦК КПСС на письма трудящихся, особенно коммунистов, реагировали: сам был свидетелем одного такого случая и практически участником — другого, но об этом не сейчас и не здесь. Реагировали, спуская вниз по партийной и ведомственной линиям предписания — разобраться и об исполнении доложить. После чего бюрократическая машина начинала крутиться — не очень быстро, но уже необратимо.
В нашем случае эта машина докрутилась до того, что приехала полномочная комиссия для ознакомления с результатами работы нашего героя (суб-субверсия — его самого вызвали в Москву вместе с его ГИС на заседание такой комиссии). И вот тут комиссия действительно восхитилась и ужаснулась: повторяю, на его карте были нанесены практически все действующие горнорудные объекты страны — открытые, не совсем открытые и вовсе секретные, то есть, например, золото-урановые. Да ещё с пространственно привязанными сведениями о запасах, бортовых содержаниях, объемах добычи и так далее.
И, естественно, рукотворная ГИС была реквизирована — или, говоря политкорректней, взята для проверки в соответствующей организации.
Относительно финала истории также мнения расходятся. Согласно одним свидетельствам, мужика этого определили куда следует — не по договору, а по приговору. Я в это не верю — времена, повторяю, были уже не те.
Вторая версия гласит, что нашему герою без защиты диссертации (и, повторяю, без высшего образования) присвоили учёную степень кандидата геолого-минералогических наук, забрали в Москву и определили старшим научным сотрудником в один из закрытых институтов, дабы он продолжал там свой скорбный труд на благо Отчизны.
В самом по себе факте такого карьерного взлёта нет ничего невероятного, и примеры тому известны. Однако геологический мир тесен, и в этом случае, не смотря на всю секретность предполагаемого НИИ, о дальнейшей судьбе нашего героя имелись бы вполне достоверные сведения (как и обо всей этой истории в целом).
Наконец, третья версия, наиболее вероятная: нашего героя сердечно поблагодарили за проделанную работу и выписали ему премию в размере годового (условно) оклада. После чего он, лишённый дела своей жизни, благополучно спился и умер.
Слабым местом любой из этих версий (как и всей истории в целом) является отсутствие сведений о дальнейшей судьбе первой в истории горно-рудной ГИС. Наиболее вероятно, что эту рукотворную ГИС задвинули в дальний угол какого-нибудь ведомства или института. И со временем выкинули — при первой же инвентаризации, как не числящуюся на балансе.
Как говаривали древние, если эта легенда — и не правда, то хорошо придумана. Хотя и немного грустно. Но ведь все древние красивые легенды немного грустны, не так ли?
Вместо заключения
В сущности, рассказанные выше истории (и им подобные) были самым интересным в сезоне 70-го года. Хотя к ним полевые работы (для меня лично) и не сводились. После работ на Малышевке, уже в составе другого отряда, мне довелось проехать до Миасса с осмотром ряда геологических и ландшафтных достопримечательностей, побродить по Миасскому заповеднику и ознакомиться с музеем при нём — весь миасский этап произвёл глубокое впечатление. И спустя годы, уже обучаясь в МГУ, я вторично побывал в (почти) тех же краях, о чём расскажу своевременно.
