Пикты, их зверь и их эль

Содержание

1. Вступление
1. Предисловие
2. Обзор источников
3. Отмазки
4. Об именах
5. О королях и принцессах
6. Благодарности
2. О пиктах
1. Кем могли быть пикты?
2. Где жили пикты?
3. Когда жили пикты?
4. Забегая вперёд: пикты и гаэлы
5. Дела семейные
6. Закат Пиктавии
7. Так кто же такие пикты?
8. Доводы и аналогии
9. Реконструкция
3. О «пиктском звере»
1. «Пиктский зверь» в изображениях
2. Лохнесское чудовище или…
3. …безобидная рыбка?
4. Английские параллели
5. Пикты и христианство
4. О пиктском эле
1. Представление третьего персонажа
2. Что пили на пирах?
3. Из вереска ли напиток?
4. Макбет и финал истории пиктов
5. Финал истории эля
6. А что же «зверь»?
5. Приложения
1. Приложение 1. Предыстория сюжета
2. Приложение 2. Сюжет в русской традиции
3. Приложение 3. О недописанных романах старины Лу
4. Приложение 4. Вересковый эль. Галоуэйская легенда
5. Приложение 4. Комментарий к балладе
6. Приложение 5.Мой комментарий к комментарию (Alv)
7. Приложение 6. Старшая Эдда. Гренландская песнь об Атли

Это сочинение — попытка реконструкции происхождения пиктов и их «верескового эля». В нём говорится также о «пиктском звере» и рассказывается подлинная история короля Макбета.

Вступление

Это сочинение вызвано к жизни стихотворением Роберта Луиса Стивенсона «Вересковый эль: Галлоуэйская легенла » («Heather Ale: A Galloway Legend») и его переводом, принадлежащим Самуилу Яковлевичу Маршаку. Если бы не этот перевод — многие из нас никогда не узнали бы ни об этом стихотворении, ни о том, что его написал автор «Острова сокровищ» и «Владетеля Баллантрэ», ни, возможно, даже о пиктах.

Я начинал это сочинение как цикл заметок, посвящённых скорее истории одного литературного сюжета и его жизни в русской поэтической традиции, причём в откровенно шутливом тоне. Однако постепенно оно, с одной стороны, обросло некоторыми историческими подробностями. А с другой, в первоначальной шутке оказалась лишь доля шутки, причём относительно небольшая. И в результате образовалась вторая редакция этой новеллы, уже в виде единого текста. А за ней последовала и другие другие редакции, существенно постоянно дополнявшиеся и иногда модифицированные.

Ныне вниманию читателя предлагается пятая и,(надеюсь последняя редакция Рассказа о пиктах, их «звере» и их эле, изрядно переработанная по сравнению со всеми предшествующими. В частности, финал истории пиктов дополнен историей Макбета, законного короля объединённой Альбы, несколько отличная от той, что наврал известный клеветник и очернитель, известный нам под именем Шекспира (или Билла Шакспера?).

В соответствие с заглавием, Рассказ распадается на три частей. Первая часть представляет собой попытку выяснить, кто же такие пикты. В части второй рассматривается вопрос о религии пиктов и роли в ней «пиктского зверя». Она плавно переходит в часть третью, раскрывающую тему «верескового эля». А вот история сюжета о пиктах и их эле в литературе вообще и в русской литературной традиции в особенности, которая когда-то казалась мне главной, попала в Приложения — там ей самое место.

Предисловие

Тема пиктов интересовала меня очень давно — наверное, с первого прочтения известной баллады Роберта Луиса Стивенсона в переводе не менее известного Самуил Яковлича Маршака. Тем более, что время от времени она косвенно всплывала в ряде обсуждений на литературных форумах. Однако изложить свои соображения по этому вопросу — руки не доходили.

Толчком же к претворению намерений в действительность послужило обсуждение на одном из литературных форумов, посвящённое стихотворным переводам вообще. Которое, разумеется, не обошлось без упоминания имени Маршака. Как ни относись к его переводческой деятельности с позиций высокой поэтики и идеологии, моё поколение (как и более старшее) признательно Самуил Яковлевичу за то, что при его посредстве мы узнали имена малоизвестных (в нашей стране) поэтов и ознакомились с их творчеством, пусть и своеобразно преломлённым.

В частности, я до сих пор сохранил чувство благодарности Маршаку за перевод баллады Стивенсона — в оригинале я её не прочёл бы никогда, а о других переводах в то время нечего не знал (да и знать тогда было особенно нечего).

Однако, начиная с самого первого, ещё в далёком детстве, прочтения «Верескового мёда», меня смущали некоторые несообразности русского текста. Ну не мог я себе представить, чтобы старина Лу, знаток и любитель истории Шотландии, написал про «малюток-медоваров» и «бедных пиктов». Ибо прекрасно знал шотландские легенды, где пикты предстают в качестве записных головорезов, наводивших ужас на соседей, которые и сами не отличались излишней кротостью.

Много лет спустя, уже ознакомившись как с оригиналом (в меру своего не блестящего знания английского), так и с более иными переводами, я понял, что перевод Маршака — это действительно памятник советского времени: вариация сказа про Стариша-Кибальчиша и его Великую Алкогольную тайну. Стивенсон же написал очень мрачную балладу, пронизанную духом варварской эпохи. Но от этого сюжет её не становился менее загадочным. Потому что в конечном счёте упирался в вопрос о том, кто же такие они были — пикты. А ответ на него требовал обращения к источникам.

Обзор источников

О пиктах в Интернете написано немало — причём не только на языке Роберта Бёрнса и сэра Вальтера Скотта, но и словами от родных осин. Запрос по поводу пиктов к любому поисковику соберёт богатый урожай ссылок на русскоязычные материалы, в котором процент формально релевантных зёрен будет неожиданно большим относительно откровенно «левых» плевел. Однако, если внимательно в них вчитаться, выясняется, что, за редким исключением, эти относительно релевантные материалы делятся на три с половиной части.

Первая часть — это страницы исторического или квази-исторического содержания, в большинстве своём пересказывающие, с одной стороны, расхожие представления о них как о докельстких обитателях Шотландии, а с другой — просто друг друга. Причём так, что докопаться до первоисточника обычно крайне трудно (хотя и не сказать, чтобы совсем невозможно).

Во второй части пикты выступают в качестве персонажей литературных произведений — эта традиция повелась с лёгкой руки Роберта Говарда и продолжателей его дела. Творчество Говарда, безусловно, очень интересно само по себе. Вот только его пикты, наследники древней Лемурии, не имеют ни малейшего отношения ни к историческим пиктам, ни даже к пиктам легендарным.

Третья часть — это уже совсем явная псевдонаука, представленная «трудами» атлантологов, уфологов и лошадиных барышников, о которых и говорить-то стыдно.

Наконец, в Сети можно найти и настоящие исторические работы, посвящённые теме пиктов, и даже некоторые первоисточники — это и есть та самая половина от любой из остальных третей. Но большая их часть во время сочинения первой версии этого текста была представлена сканированными книгами и статьями, часто выложенными as is, без распознавания текста, в форматах PDF или DjVu. Ныне положение несколько исправилось, и ряд сугубо научных материалов по теме доступен в нормальном машинно-читаемом виде.

Так что к обзору печатных источников информации о пиктах я и перехожу — в том порядке, к котором с ними когда-то знакомился. И начать надо вот с этой книги:

Зверева Г.И. История Шотландии. Учеб. пособие для вузов по спец. «История». — М.: Высшая школа, 1987, 208 с. (Библиотека историка).

Говорить об этой книге подробно не буду, потому что глава I, имеющая отношение к эпохе пиктов, целиком размещена здесь. Потому только, что долгое время она была единственным русскоязычным источником сведений о Средневековой Шотландии.

Ныне книга Зверевой — не единственный отечественный труд, специально посвящённый истории Шотландии, к ней присоединилось такое сочинение:

Федосов Д.Г. Рождённая в битвах. Шотландия до конца XIV века. Изд. 2-е, исправленное и дополненное. Издательство Евразия, ИД Клио, Москва, Санкт-Петербург, 2014. 352 стр.

Эта книга интересна тем, что в ней говорится не об истории Шотландии вообще, а конкретно о её средневековой истории. Правда, основное внимание автор уделяет сложению Шотландского государства и его борьбе с английскими поработителями. Однако и для пиктов, их современников и соседей (бриттов, скоттов, англосаксов, скандинавов) у него находится по десятку-другому страниц.

Следующей надо назвать вот эту монографию:

Калыгин В. П., Королев А. А. Введение в кельтскую филологию. Изд. 2-е, испр. и доп. М.: КомКнига, 2006. — 272 с. (1-е издание — ещё советских времён).

Тема книги очевидна из её названия, так что проблема языка пиктов затрагивается в ней с позиций их взаимоотношения с языками кельтскими. Самое важное в рамках нашей темы — однозначное определение языка исторических пиктов как одного из кельтских.

Теперь переходим к переводной литературе. Для начала:

Агнес Мак-Кензи. Кельтская Шотландия . Перевод, научная ред., вступит. статья С.В. Иванова. М., Вече, 2008. — 336 с.

Книга очень интересная, содержит массу подробностей, мало известных отечественному читателю. Однако применительно к нашей теме следует учитывать несколько обстоятельств. Во-первых и, пожалуй, главных, автор, будучи патриотом своей страны, интересуется в первую очередь становлением Шотландского государства. Пикты же упоминаются в книге лишь постольку, поскольку они имели отношение к этому процессу. А так как отношение это было в основном негативным, то Агнес по возможности старается упоминать их пореже.

Во-вторых, автор, будучи, как следует из текста её книги, глубоко религиозна (похоже, более склонна к католичеству), под становлением Шотландского государства понимает в первую очередь приобщение жителей его будущей территории к ценностям христианской религии. В связи с этим деятельность ирландских и затем англских миссионеров в землях пиктов описана гораздо подробней, чем события из их собственной истории. И это не объясняется состоянием источников: и то, и другое в них освещено крайне слабо, и потому миссионерская деятельность описана не менее гадательно, чем могла бы быть очерчена военно-политическая история пиктов.

В-третьих, книга была написана в 30-х годах, год издания оригинала — 1938-й. И в ней просто не могли найти отражение, скажем, археологические данные, полученные позднее.

Если из предыдущих книг сведения о пиктах приходится выбирать буквально по крупицам, то в следующей книге нашей подборки они играют главную роль:

Изабель Хендерсон. Пикты. Таинственные воины древней Шотландии. Переводчик: Нина Чехонадская. М.: Центрполиграф, 2004 — 224 с.

В ней история страны проживания пиктов, то есть Шотландии вообще, рассматривается в исторической перспективе, с древнейших времён до последнего упоминания имени этого народа. Подробно описаны археологические материалы допиктского времени, и той эпохи, когда пикты уже фиксируются историческими источниками. Правда, и здесь они — не самые современные, ибо оригинал этой книги (Henderson, Isabel, The Picts) издан в Лондоне в 1967 году. Тем не менее, внимательное чтение этой книги камня на камне не оставляет от любых чисто фантастических гипотез происхождения пиктов. И заставляет с большой дозой скептицизма относиться к гипотезам научно-фантастическим.

С книгой про пиктов мне удалось познакомиться после того, как первая редакция настоящего сочинения была уже написана. И был весьма удивлён тем, насколько моя реконструкция их происхождения и ранней истории, основанная на крупицах фактов из упомянутых выше «Истории Шотландии» и «Введения в кельтскую филологию», сведениях о ранней истории и этногеографии Шотландии, дошедших до нас благодаря Тациту и Птолемею, но в первую очередь на элементарной логике, оказалась близка к той, что описана Изабел. Что в очередной раз заставило вспомнить слова академика Блохинцева: «Фактов всегда достаточно — не хватает фантазии.» Где в данном случае вместо фантазии можно подставить логику

И ещё один интересный материал удалось обнаружить в ходе подготовки одной из редакций этого сочинения, предшествовавшей настоящей:

Alexander Wallace. The heather in lore, lyric and lay. A. T. De La Mare ptg. and pub. co., ltd., 1903.

Разумеется, читал я это не в первоиздании, а в сетевой его публикации. И, конечно же, на английском — сделать русский перевод руки у меня так и не дошли, да и квалификации не хватило. Так что в двух словах: здесь описываются обе стороны интересовавшей меня темы — и последние по времени упоминания имени пиктов (а это чуть ли не XV век), и возможные рецепты «верескового эля».

В заключение обзора источников — о книгах, которые прямого отношения к проблеме пиктов, казалось бы, не имеют. Однако в них обрисован тот исторический фон, без которого эту проблему обсуждать затруднительно. Так что:

Г.С. Лебедев. Эпоха викингов в Северной Европе и на Руси. СПб., Евразия, 2005, 640 с.
М.Б.Щукин. На рубеже эр. СПб., Фарн, 1994, 324 с.
М.Б.Щукин. Готский путь (готы, Рим и черняховская культура). Филологический факультет СПбУ, 2005, 576 с.

Отмазки

Все рассмотренные в прошлом разделе материалы, хотя и были изданы на «бумаге», доступны в Сети. Конкретных ссылок почти не привожу, ибо это противоречит общепринятому правилу — ссылаться по возможности на первые издания, будь они «бумажными» или же сетевыми.

В отношении «бумажных» первоизданий всё относительно просто: год их выхода из печати указывается в выходных данных.

До года первоиздания сетевых материалов (и не только в в данном случае, но и вообще) докопаться до их «первородства» очень сложно или просто невозможно: кем-то отсканированные и выложенные в открытый доступ книги с тех пор кочуют с ресурса на ресурс. И далеко не всегда эти ресурсы — Сайты Для Людей, очень многие являют собой типичные ГовноСайты.

Поощрять ГовноСайтоСтроителей никаким образом не входит в мои задачи. И, безусловно, не в интересах моих читателей. Поэтому в тексте моего Рассказа есть буквально единичные ссылки на ресурсы, про которые можно более или менее считать, что они — авторские (знать это точно в общем случае, как правило, можно только в исключительных случаях).

Так что желающим ознакомиться с большей частью источников придётся прибегнуть к услугам Гоши, Яши или даже Дуси (под последним я подразумеваю DuckDuckGo, ну а первые два всем ведомы).

Я изложил свои представления о том, кем были пикты, и что представлял собой изготовляемый ими напиток, основываясь на указанных выше источниках, но в первую очередь, как уже говорил, на логике исключения и косвенных свидетельствах — тех самых, которым посвятил свою работу Алан Хокарт, которую нынче можно найти на многих ресурсах, в том числе и здесь.

Мне эти соображения представляются достаточно весомыми. Но, поскольку логика у всех своя, никого и ни в чём я убеждать не собираюсь. Однако возражения, основанные на вековых стереотипах о таинственных докельтских жителях Британии, равно как и жителях Атлантиды и космических пришельцах, будут отвергаться на месте, без суда и следствия. Ибо высказаны они так давно, что никто уже не помнит об их полной бездоказательности.

И наконец, подчеркну: автор не писал ни исторического романа, ни исторической монографии, ни, упаси Ахурамазда, какой-то своей альтернативной истории. Это скорее историко-литературная новелла. Кроме того, прошу не забывать, что родилась она в своё время как шутка — и некоторую долю шутки сохранила и в современном виде. Любителям смайликов просьба расставлять их по своему усмотрению.

Об именах

Отдельная отмазка касается написания имён. И в перечисленных выше источниках, и далее в тексте имён содержится много, преимущественно кельтских — как будет видно из дальнейшего, «исторические» пикты говорили на одном из кельтских языков и носили кельтские имена.

Но внимательный читатель обратит внимание, что часто одно и то же имя пишется по разному. Это — объективная реальность, данная нам в ощущениях средневековых хронистов, которые могли быть этническими скоттами или бриттами, языки которых хоть и родственные, всё-таки различались. А могли быть и англосаксами, говорившими на так называемом древнеанглийском языке, искажая тем самым исконно кельтские имена. Кроме того, единственный памятник пиктской литературы — перечень королей Пиктавии, в котором даются пиктские варианты тех же имён, также отличающиеся от гаэльских или бриттских.

На эту объективную картину накладываются субъективные факторы. Ряд кельтских имён относится к числу употребимых в англоязычных странах и поныне. А потому современные исследователи помянутых стран часто пишут их в современном произношении. А если на это наложить особенности национального (то есть русского) перевода — можно только удивляться, как это имена остаются узнаваемыми. Хотя подчас требуется некоторое время на то, чтобы смекнуть: некто Киниод — ни кто иной, как Кеннет, первый король объединённой Альбы, которая ныне называется Шотландией.

Поэтому в данной книжке я старался придерживаться некоторого единообразия в написании кельтских имён. И следовал тем их формам, которые используются в русском переводе книги Изабель Хендерсон (см. Обзор источников). Не потому, что так лучше (понятия «лучше» и «хуже» в этом вопросе не применимы). Просто эта книга содержит наиболее полную информацию, касающуюся пиктов (из числа русскоязычных изданий, разумеется), и, соответственно, наибольшее количество имён. Так что проще всего — следовать этой книге.

О королях и принцессах

Прежде чем перейти собственно к истории, в которой будут в изобилии фигурировать короли и принцессы, сделаю маленькое отступление о терминологии. На необходимость его мне в обсуждении первой редакции этого Рассказа (на ныне несуществующем форуме) справедливо указал Андрей Кротков. И потому процитирую один из его комментариев:

Вот ещё отдельный вопрос из разряда терминологических, которому можно посвятить отдельную заметку. Имею в виду стандартные термины «король» и «королевство», заимствованные из средневековых хроник и по инерции употребляемые сейчас. Если быть точным — то речь идёт о племенных протогосударствах и вождествах, но никоим образом не о «королях» и «королевствах» в том значении, которое эти термины приобрели позже, в эпоху сложения абсолютизма.

Замечание совершенно справедливое: любой ныне употребимый термин типа король, князь, принц etc., в контексте рассматриваемой эпохи будет анахронизмом. Причём ничуть не меньшим, чем президент или глава государства.

Действительно, мы имеем дело не с современными конституционными монархами вроде королевы Елизаветы II. И не с монархами эпохи абсолютизма, типа Тюдоров или Стюартов. И даже не с королями времён Высокого Средневековья, с его устоявшимися династическими традициями, регламентированной системой податей и воинских повинностей.

Нет, перед нами, как говорит Андрей Кротков –

Вожди-паханы («короли»), кочующие с одного погоста на другой по подведомственной территории («королевству»), которая нередко не имела даже официального центра

И власть их держится не на династической традиции (скоро мы увидим, какой неопределённой эта традиция была у пиктов и их соседей), не на миропомазании или конституции. А исключительно на личном авторитете. А главное — на способности этот авторитет завоевать. Но ещё главнее — постоянно его поддерживать. Причём любыми силами — от воинских и сакральных до силы убеждения. Да-да, в ту дикую и беззаконную эпоху были правители, предпочитавшие действовать не силой или запудриванием мозгов, а убеждением. Такими были, например, Хакон Добрый в Норвегии и Бриан Боройме в Ирландии. Впрочем, это уже несколько более поздняя эпоха (X и XI века, соответственно).

Из современных терминов разве что вождь народов в данной обстановке подошёл бы по смыслу. И это не так анахронистично, как кажется. И уж тем более не смешно. Например, одно из именований правителей в Ирландии — ri tuatha, что дословно именно так и переводится.

Однако от этого термина я категорически отказался. Во-первых, ввиду его избитости и беспорядочности употребления в русскоязычной литературе. А во-вторых, памятуя вопрос одного маленького мальчика:

Мама, а почему у всех людей президенты, а только у нас и у дикарей вожди?

Так что, казалось бы, лучше прибегнуть к аутентичным эпохе именованиям правителей. Благо, недостатка в них не было. Это:

• рексы и дуксы на обломках Римской империи, в том числе и в Британии — легендарному (или мифическому?) королю Артуру приписывается титул dux bellorum;
• многочисленные «вожди народов» Ирландии, иерархически надстраиваемые верховными «вождями» (ruirii) и «вождями» верховных «вождей» (rí ruirech);
• кёниги англов, саксов и ютов в той части Британии, которая была захвачена соответствующими племенами;
• конунги норвежцев и данов, с которыми перечисленным персонажам нашего повествования вскоре придётся столкнуться.

Однако все они имели разное значение в разных краях и в разное время. А как назывались правители наших главных героев (или главных злодеев?), то есть пиктов, вообще никому не ведомо.

Поэтому я и решил в титулатуре остановиться на королях, принцах и принцессах применительно к правителям всех народов и областей, о которых пойдёт речь. Во-первых, потому, что на Руси Научной издревле повелось — всех, кто на Западе правит, королями величать (также как тех, что на Востоке — ханами и шахами). А во-вторых…

…вся кельтско-пиктская история пронизана древними мифами и древней мистикой, переходящей в волшебную сказку. Пронизана настолько, что заражает всех, кто с ней соприкасается. Это первое впечатление, когда читаешь не только средневековых хронистов или поэтов — им-то простительно, но и современных, вполне трезвомыслящих историков. Причём — вне зависимости от их происхождения: нативно русскоязычных авторов это поветрие затрагивает не меньше, чем ирландских или шотландских.

И в этот контекст замечательно вписываются короли с королевами, принцы с принцессами — такие, каких мы помним по детским сказкам. И как таковых я и предлагаю их воспринимать. Не забывая, конечно, во-первых, что

…мы-то ушлые потомки,
Больше знаем, глубже бурим
Тимур Шаов

В том числе во всяких социологиях, экономиках и прочих материях, заставляющих нас отдавать отчёт в условности терминологии.

А во-вторых, о том, что некогда это были всё-таки живые люди и исторические лица, а не сказочные персонажи…

Благодарности

Под занавес вводной части затрону более приятную тему — о благодарностях. Тема пиктов и их эля немало обсуждалась на литературном портале Ingenia и на прекратившем своё существование форуме POSIX.ru. И я признателен всем, принявшим участие в этих разговорах.

Отдельно выражаю признательность Алисе Деевой, с которой мы немало говорили о поэтических переводах и вообще о мастерстве стихосложения. Точнее, в этих разговорах я выступал в роли слушателя, ибо ни переводить, ни стихослагать не умею.

А самая большая благодарность — постоянному участнику указанных форумов (и автору Блогосайта) Андрею Кроткову. Во-первых, за внимание к моему сочинению в процессе создания его первой редакции, постоянные комментарии «по делу» и указания на мои ошибки. А во-вторых и главных — за прекрасный перевод «Верескового эля», который приведён в Приложении.

О пиктах

Итак, первая из субтем темы главной — кем же были пикты?

Кем могли быть пикты?

Кем были исторические пикты? Профессиональные (и потомственные) головорезы и грабители, опустошавшие своими набегами будущие Шотландию и Англию с момента своего появления на исторической арене. И об этой стороне вопроса известно гораздо больше, чем об их происхождении.

Потому что происхождение их действительно более чем туманное. Существуют не особенно обоснованные гипотезы, вплоть до полностью фантастических, о том, что они являли собой коренное, докельтское, население Британии, и были прямыми потомками строителей мегалитов. Есть соображения о их близком родстве с иберами Пиренейского полуострова. Что, впрочем, мало чему помогает, потому что кем были иберы — известно ничуть не больше. Наконец, существует мнение о родстве пиктов с басками (последних ни в коем случае нельзя отождествлять с иберами, но это совсем другая история).

Так что на каком языке говорили пикты изначально — можно только догадываться. Сохранилось несколько десятков приписываемых им надписей, выполненных или огамическим кельтским письмом, или искажённой латиницей. Так что прочитать их по буквам более-менее можно. А вот понять — ни в какую. Обычно это считается показателем того, что язык пиктов не имел ничего общего с кельтскими.

Но возможен и другой вариант: что пиктские надписи не имели ничего общего с надписями. То есть, заимствовав форму литер, пикты использовали их исключительно в магических целях, не вкладывая в них того, что мы называем смысловой нагрузкой.

Это не так уж невероятно, и примеры такие известны. Например, многие скандинавские и особенно раннегерманские рунические надписи ныне совершенно не понятны. Не потому, что неизвестен их язык, или они плохо сохранились. А потому что изначально представляли собой набор сакральных символов, а не средство передачи какого-либо рационального контента. Кроме того, непонятность таких «надписей» могла идти и от банальной неграмотности их «авторов» — неграмотности в современном смысле.

Такой случай описан в «Саге об Эгиле». Некий юноша подложил некоей девушке деревяшку с вырезанной на ней рунической надписью привораживающего свойства. Но по причине некомпетентности в вопросе вместо любовного приворота у него получился сглаз, вызывающий болезнь. В данной ситуации Эгиль Скаллагримссон, будучи скальдом и знатоком рунического искусства, выявил ошибку, после чего сказал вису:

Рун не должен резать
Тот, кто в них не смыслит.
В непонятных знаках
Всякий может сбиться.
Десять знаков тайных
Я прочёл и знаю,
Что они причина
Хвори этой долгой.

То есть гуру рунического мастерства (и разного прочего, в том числе воинского — это были вещи тесно связанные) легко выявил полного ламера и самозванца. Но ведь такие гуры на каждом шагу не встречались, и на самом деле «искусство» дураковаляния под видом создания надписей было, видимо, достаточно распространено.

Отступление: кстати, если вы попробуете поискать, скажем, в Яндексе пару строк из указанной висы, в топе выдачи получите как раз «труды» современных «рунознатцев»…

Так что вполне возможно, что речь пиктов была близко родственной диалектам кельтов Британских островов, которые тоже были отнюдь не одинаковы, разделяясь на две ветви: P-ветвь (языки собственно бриттов, валлийцев, корнуоллцев) и Q-ветвь (языки племён Ирландии, затем острова Мэн и Шотландии).

Язык «исторических» пиктов, судя по сохранившимся именам и отдельным словам, был безусловно кельтским и принадлежал к P-ветви. Достоверно известно, что в период существования пиктского королевства (VI–IX вв.) его правители легко находили общий язык со своими коллегами из королевств бриттов и скоттов, а также с миссионерами: ни Ниниану, ни Колумбе для проповедования христианства не приходилось учить какой-то иной язык, как нашим братавьям Кириллу с Мефодием.

То, что ранее пикты могли говорить на каком-то доиндоевропейском языке — не предположение даже, а чистое гадание: до появления имени пиктов в исторических источниках Шотландия была населена бриттами. Да и вообще кельты появляются на Британских островах самое позднее во время существования гальштатской культуры (900–400 гг. до н.э.). А предшественниками их были носители культур полей погребальных урн (1300–750 гг. до н.э.) и атлантической бронзы (1300–700 гг. до н.э.): первые — индоевропейцы достоверно (носителями этих культур были так называемые древневропейцы, чья топонимика в изобилии встречается на Британских островах), вторые — с большой степенью вероятности. Ни для каких реликтовых доиндоевропейских народов, к которым можно было бы возвести «доисторических» пиктов, места не остаётся ни в пространстве, ни во времени.

Казалось бы, при определении происхождения пиктов можно опереться на их физический тип, тем более, что в собственно кельтских источниках он предстаёт очень своеобразным. Пикты описываются как черноволосые, низкорослые, коренастые люди очень большой силы, с очень длинными руками. Знаменитый Роб Рой, возводивший свой род к пиктам, хвастался тем, что мог затянуть завязки своих гетр, не сгибая спины.

Возникает большое искушение счесть пиктов последним реликтом европейских неандертальцев или неандертальско-кроманьонских гибридов. Тем более, что, как показывают данные палеогенетики последних лет, такая гибридизация таки была возможна и, видимо, происходила (подробности можно найти в материалах портала Антропогенез.RU).

Однако и тут беда: никаких ископаемых останков неандертальцев (или «неандерталоидов»), относящихся к историческому времени, в землях пиктов до сих пор не обнаружено. Как, впрочем, и ни в каких других землях, и не только в историческое время, но даже в верхнепалеолитическое.

Конечно, в случае археологии и антропологии отрицательный результат — это, как правило, не совсем результат (а часто и совсем не результат). Но ведь просто останки людей на памятниках, связываемых, более или менее обоснованно, с пиктами, находили — и никаких неандерталоидных черт в них не фиксируется.

Косвенным свидетельством существования какого-то антропологического типа, отличного от кельтского, является глухое упоминание о находке в Ирландии (области обитания круитни, сопоставляемых с пиктами, о чём будет сказано далее) скелета верхнепалеолитического или мезолитического возраста, обнаруживающего «эскимосские» черты. А эскимосский (или арктический) тип при некоторой фантазии можно счесть похожим на пиктский.

Докопаться до первоисточника информации об ирландских «эскимосах» мне так и не удалось. Но, исходя из общих соображений, эти останки (если они действительно имели место быть) можно отнести скорее к шенселлядскому типу древних обитателей Европы — современников кроманьонцев. Иногда «шенселлядцам» приписывается создание солютрейской культуры верхнего палеолита. Впрочем, абсолютно умозрительно.

В общем, и неандертальскую, и «шенселлядскую» гипотезы происхождения пиктов, не смотря на её завлекательность (или — как раз вследствие завлекательности) оставим грядущим последователям Роберта Говарда. А пока, в следующем разделе, попробуем поглядеть, где впервые пикты были засвидетельствованы историческими источниками.

Где жили пикты?

Традиционно считается, что некогда пикты заселяли всю ту страну, которая ныне называется Шотландией — как минимум от залива Фёрт-оф-Форт (а то и от границы Нортумбрии) до самой северной оконечности. Близлежащие острова — Гебридские и Оркнейские, а иногда и Шетландские, — также включаются в зону первоначального расселения пиктов. Разве что о помещении их на Фареры сведений мне не попадалось.

Такой ареал расселения пиктов обосновывается тем, что по всей указанной территории местами встречаются географические названия с непонятной этимологией. Каковые и считаются пиктскими. Поскольку, как говорилось в предыдущем разделе, на каком языке говорили пикты, мы не знаем, опровергнуть такой довод невозможно. Как, впрочем, и считать его доказательством чего бы то ни было — географические названия с непонятной этимологией встречаются и в Ближнем Подмосковье.

Правда, есть и прямые письменные свидетельства присутствия пиктов на самом севере Шотландии, вплоть до Кейтнесса, а также на Гебридах, Оркнейских и Шетлендских островах. Однако нигде не сказано, что они составляли население этих краёв. Напротив, все упоминания их здесь связаны с более или менее регулярными военными походами пиктов, начиная со времён первого короля объединённой Пиктавии, Бриде, сына Маэлкона.

Далее, некоторые исследователи полагают, что пикты жили и в Ирландии, по крайней мере в северной её части. Ирландские источники отмечают там некий народ круитни. Кто они — не ведомо. И вообще о них известно только то, что они долгое время воевали с уладами за гегемонию в Ольстере — вследствие чего ныне некоторые полагают их первыми северо-ирландскими сепаратистами (любители поискать тех, кто ещё встарь за советскую власть стояли, есть, оказывается, не только у нас).

В конце концов круитни потерпели поражение и были ассимилированы — в частности, некоторые современные исследователи приписывают великому ирландскому эпическому герою Кухуллину происхождение от круитни, впрочем, без особых на то оснований. Правда, при этом они успели дать одну из династий королевства Даль Риада — речь о нём ещё впереди.

Ирландские источники именем круитни называли пиктов Шотландии — собственно, только на этом и основывается представление о том, что круитни были ветвью последних. Само по себе перенесение имени близко проживающего народа на дальний — штука обычная. А в данном случае она, как мы со временем увидим, имела некоторое косвенное основание. Впрочем, к проблеме расселения пиктов ни малейшего отношения не имеющее.

Кроме того, некоторые современные исследователи считают возможным рассматривать вопрос о пиктском происхождении таких ирландских народов, как соганы и сенхинолы — но о них известно ещё меньше, чем о круитни.

Как бы то ни было, во всех областях, где источниками фиксируется проживание поминаемых народов, археологически никаких отличных от кельтских памятников не обнаруживается. И тем более памятников, которые можно сопоставить с пиктскими. В частности и потому, что, за редким исключением, достоверно не известно, какие памятники в Шотландии точно принадлежали пиктам.

Таким образом, никаких оснований говорить о повсеместном присутствии пиктов в Шотландии и тем более Ирландии нет. Ещё меньше поводов считать их докельстким субстратом населения этих областей.

Исторически засвидетельствованное (правда, уже довольно поздно, накануне конца его существования) королевство пиктов занимало достаточно ограниченную территорию в сегменте между заливами Мори-Фёрт на севере и Фёрт-оф-Форт на юге — примерно две его северо-восточные трети. Позднее, уже во времена объединённого королевства скоттов и пиктов, эта область называлась Морей, и правили ею мормэры, могуществом своим почти равные королям. А некоторые, как Макбет, известный, королями становившиеся — на законных, заметьте, основаниях, чтобы ни врал по этому поводу Билл Шакспер (или тот, кто выступал в драматургии под именем Шекспира). Но об очернительстве Великого Барда мы ещё поговорим.

На западе королевство пиктов граничило с гаэльским королевством Даль Риада, на юго-западе — с бриттским королевством Стратклайд, и на юге — с владениями англов в Нортумбрии.

Кто проживал на самом севере Шотландии (включая острова Северной Атлантики), и чьи владения там находились — существуют противоречивые сведения. Но, поскольку жители тех мест активно не участвовали в интересующих нас событиях — по крайней мере, как организованная военно-политическая сила, — с этим пробелом в знаниях мы смиримся.

Предполагается, что на раннем этапе своего существования было несколько независимых пиктских королевств — от двух до шести. Впрочем, по имени уверенно называется только Фортриу. Но уже к середине VI века фиксируется единое королевство пиктов, называемое Пиктавией, с первым более-менее историческим королём — Бриде, сыном Маэлкона. Впрочем, здесь у нас кончается география и начинается история, которая будет предметом рассмотрения в следующих разделах.

Когда жили пикты?

Теперь, разобравшись с вопросом «где?», попробуем таки ответить на вопрос «когда?». То есть в какое время появляются пикты на землях своего будущего королевства, и что они по своему появлению делают. Может быть, это даст нам косвенные данные для решения вопроса, кем они были.

Принято считать, что впервые пикты фигурируют в знаменитой «Географии» Птолемея и на составленной им карте всего мира, известного древнеримским грекам (и древнегреческим римлянам). Время его жизни очень предположительно определяется в интервале восьмидесятые — сто шестидесятые года н.э.: достоверных сведений о его жизни практически не сохранилось.

Тем более, не известно, когда он написал свою Географию, и к какому времени относятся сведения о перечисляемых им народах. По косвенным данным (в частности, относящимся к среднеазиатским кочевникам) можно заключить, что на карте Птолемея аккумулированы сведения о народах, время существования которых разделяется подчас парой-тройкой веков. А то, как устанавливается для массагетов Средней Азии, и половиной тысячелетия.

То есть, строго говоря, к какому времени относятся сведения, донесённые до нас Птолемеем, не всегда и не вполне ясно. Но это не самое главное. Важнее, что народ пикты как таковой у него не упоминается от слова вообще. А фигурируют у него на территории, где позднее фиксируются пикты (будем условно считать, что это Шотландия) каледонии, давшие имя стране, и ещё три племени, о которых больше ничего, кроме имён, не известно.

А вот сведения Тацита можно датировать вполне точно: они восходят к трём британским походам его тестя Агриколы, проходившим в 70-х и 80-х годах. И дошли до нас в биографии последнего («De vita et moribus Iulii Agricolae»), написанной в последние годы I века нашей эры. Население будущей Шотландии Тацит называет обобщённо — каледонцами, без разделения на племена. Причём, не смотря на попытку связать их с германцами (основанную только на высокорослости и светловолосости), никакой грани между ними и остальными бриттами он не проводит, возводя и тех, и других к галлам континента:

Взвесив все это, можно считать вероятным, что в целом именно галлы заняли и заселили ближайший к ним остров. Из-за приверженности к тем же религиозным верованиям здесь можно увидать такие же священнодействия, как у галлов; да и языки тех и других мало чем отличаются…
Тацит, Жизнеописание Юлия Агриколы

Предвижу возражение: для римлян что галлы, что бритты, что пикты были просто недифференцированными варварами. Это не так.

Во-первых, сам Агрикола совершил три похода в Британию, во время которых как воевал со всеми населяющими её жителями, так и вступал с ними в нечто вроде дипломатических отношений. То есть он-то должен был различать своих противников из чисто практических соображений.

Во-вторых, в I веке нашей эры в римских вспомогательных частях служило немалое число кельтов, в том числе и офицеров, не лишённых некоторого образования. А они, не смотря на романизацию, сохраняли чувство кельтского самосознания ещё века спустя. И, уж наверное, могли отличить своих родственников, пусть и не очень близких, от тех неведомых дикарей, какими пикты предстанут через несколько веков.

В-третьих, сам Корнелий Тацит был своего рода экспертом по делам народов к северу от Limes’а, и с деталями этногеографии тех мест был хорошо знаком по долгу службы. Что потом показал в своём труде «Германия» («О происхождении, расположении, нравах и населении Германии» — «De origine, situ, moribus ac populis Germanorum»). И современные историки и археологи смогли продемонстрировать своими исследованиями степень информированности Тацита в вопросах географии и этнографии областей, лежащих к северу от Limes’а.

Историки предшествующих полутора веков ставили под сомнение компетентность Тацита. Однако, как я только что сказал, современные исследования показали, что недостаточно компетентны были именно те самые историки недавнего прошлого, Тацит же фишку просекал туго. Не зря он выполнял маленькие, но очень ответственные поручения на северных границах Империи и при Домициане, и при Траяне.

Далее, вплоть до III века включительно, в римских источниках фигурируют те же каледонии и ряд более иных племён, с той или иной степенью вероятности выводимых из упомянутых Птолемеем.

И вот где-то на рубеже III и IV веков на арену истории выходят пикты. И как выходят — как банда головорезов, поражавших своей свирепостью все окрестные народы. Включая и коллег по бандитскому ремеслу — скоттов, англо-саксов и франков, каковые сами не отличались ангельским характером. Грабительские рейды пиктов охватили практически всю Британию: в 367 году они вместе с упомянутыми братишками дошли до Лондона.

Причём, судя источникам, это были именно грабительские налёты — никаких захватнических или переселенческих целей они не преследовали. И продолжались они на протяжении веков: христианизация пиктов в VI веке ничего не изменила. А произошедшее примерно в то же время объединение пиктских королевств под единой властью короля Бриде только стимулировало их активность.

Кульминацией таковой стала битва при Нехтансмере (685 год), в которой пикты истребили армию англов Нортумбрии вместе с её королём Эркфритом. Битва эта произошла внутри территории Пиктского королевства, почему нынче подчас пишут, что это было нечто вроде освободительной борьбы пиктского народа против англо-саксонских захватчиков. Но на деле это не более чем крутая разборка двух банд. вызванная тем, что характер их деятельности различался.

Англо-саксы действительно вели войны с целью захвата земель для расселения. На которых они оседали и со временем переходили к мирной жизни — насколько она была возможно в то не очень мирное время. Пикты же, как говорилось выше, никаких экспансионистских целей не преследовали.

Похоже, что даже «война как средство производства», то есть с целью банального грабежа, пиктов не очень интересовала. Так, в землях современных им германцев или позднее скандинавов Эпохи викингов археологически фиксируется множество предметов южного происхождения, которые никак не могли быть объектом торговли, вплоть до епископских посохов — они явно были военной добычей.

В будущем же королевстве пиктов следы их походов всебританского масштаба археологами практически не улавливаются. Впечатление такое, что пикты «дрались, потому что дрались» — из энтузиазма и любви к чистому искусству. А все ценности, которые могли бы захватить, подвергали разрушению. Запомним этот факт — позднее он получит своё место в общей картине генезиса пиктов.

При этом ни малейшей склонности к замирению пикты долго не проявляли. Хотя со временем их бандитская деятельность стабилизировалась — но исключительно за счёт ряда внешних факторов.

Во-первых, англы, не смотря на разгром при Нехтансмере, удержали Нортумбрию, и сохранили достаточно сил для охраны её границ.

Во-вторых, бандитизм пиктов достал бриттов северо-запада Англии, и они консолидировались вокруг королевства Стратклайд.

В-третьих, и в исторической перспективе главных, на юго-западе от земель пиктов широко развивалась экспансия скоттов, выходцев из королевства Даль Риада на севере Ирландии, того самого, одна из династий которого вела своё происхождение от круитни. Не в этом ли причина того, что позднее, когда Даль Риада и королевство пиктов слились воедино, ирландские летописцы перенесли на последних это имя?

Впрочем, как было сказано ранее, есть и более банальное объяснение происхождения имени «круитни»: это просто закономерная передача бриттского «притены» (чей язык относится к P-ветви кельтских), гаэлами, разговаривавшими на языке Q-ветки.

Как и англы, скотты не только воевали и грабили, но и расселялись. Причём в более южных районах, например, в Уэльсе, относительно мирно, находя точки соприкосновения с местными жителями, родственными им по языку и культуре. Но на западе Шотландии им пришлось повоевать изрядно, хотя степень родства скоттов и пиктов была такой же. Так что причиной было скорее бескомпромиссность пиктов (вызванной факторами, о которых пойдёт речь во второй части Рассказа), чем нежелание скоттов улаживать дела полюбовно. Так или иначе, но земли будущего Аргайла и Галлоуэя скотты не только захватили, но и удержали. И в результате королевство Даль Риада приобрело двухчастную структуру, располагаясь по обе стороны Ирландского моря.

В итоге всех этих войн, грабежей и переселений к VIII веку ситуация устаканилась: определился status quo между четырьмя королевствами северной части Британии — бриттским Стратклайдом, гаэльской (или, если угодно, скоттской) Даль Риадой, Нортумбрией англов и королевством пиктов. Конечно, между всеми этими государственными образованиями продолжались как пограничные столкновения, так и весьма масштабные войны. В которых пикты далеко не всегда выступали «страдальцами», в роли «аборигенов», подвергавшихся агрессии со стороны «понабежавших» чужеземных захватчиков. От которых героически отстаивали свою свободу.

Забегая вперёд: пикты и гаэлы

В частности, в истории взаимоотношений между королевством пиктов и гаэльской Даль Риадой чередуются описания блистательных побед пиктского оружия и их сокрушительных поражений от скоттов. Причём в целом воинское счастье, видимо, чаще оказывалось на стороне пиктов.

Во всяком случае, большую часть своей истории Даль Риада находилась в каких-то отношениях зависимости от пиктских королей. А иногда короли пиктов оказывались одновременно и правителями скоттов. Такое совмещение ролей выпало на долю Энгуса, сына Фергуса (король Пиктавии в 729–761, правитель Даль Риады в 741–761), и Константина, сына Фергуса (возможно, потомка Энгуса), который правил первым королевством в 789–820, а вторым в 811–820.

Власть Константина над обоими королевствами унаследовал его брат Энгус II (годы правления 820–834). Однако в списках королей Даль Риады говорится, что его сын Эоганан (убит в 839 году) правил ею 13 лет. То есть его правление над скоттами началось в 826 году. Можно предполагать, что Энгус II «назначил королём» Даль Риады своего сына через несколько лет после того, как сам пришёл к власти.

Эоганану суждено было унаследовать от отца и королевство пиктов — редкий случай в пиктской практике. Правда, не сразу — в промежутке пару лет на престоле посидел его двоюродный брат Дрест, сын Константина, имея соправителем некоего Талоргена. Их недолгое (834–836) правление было, видимо, столь счастливым, что, судя по датам, они умерли чуть ли не в один день.

Впрочем, и для Эоганана, вступившего на престол Пиктавии в 836 году, «недолго музыка играла». Начиная с конца VIII века, все Британские острова подвергались систематическим нападениям скандинавов (так называемых «викингов»). Англосаксонские королевства были предметом вожделения выходцев из Дании. А будущие норвежцы (страны Норвегии тогда ещё и в проекте не было, слово Nordwegr означало вектор движения, причём в северо-восточном направлении, подобно тому как Austrvegr‘ом называли путь на Балтику и далее, на Русь) конкретно нацелились на земли будущих Ирландии и Шотландии, куда попадали со своих промежуточных баз на островах Северной Атлантики.

Очень быстро норвежцы от разрозненных, хотя и регулярных, набегов перешли к планомерному захвату территорий. Сначала островов — Шетландских, Оркнейских и Гебридских. А затем добрались до «матёрой земли» — таковой в локальном масштабе выступала Шотландия (Ирландия — тоже, но к нашему сюжету она имеет очень косвенное отношение). И в 839 году состоялось массированное вторжение норвежцев, в равной мере угрожавшее и Пиктавии, и Даль Риаде. Произошло сражение, в котором пикты и скотты потерпели сокрушительное поражение:

Язычники одержали победу над мужами Фортренна; при этом пали Эоганан, сын Энгуса, и Бран, сын Энгуса, и Аэд, сын Боанта, и другие — почти без числа

как пишет хронист. Однако до этого на протяжении ста лет, можно видеть явную гегемонию Пиктавии над Даль Риадой, вплоть, иногда, до полного подчинения последней. Хотя какие-то короли Даль Риады существовали и под властью пиктов — одним из них был только что упомянутый Аэд, сын Боанта. И это продолжалось до короля Кеннета МакАльпина, объединителя обоих народов. Но — не силой оружия, а скорее вследствие причин династического характера. Хотя поначалу и повоевать ему тоже пришлось.

Дела семейные

Позапрошлый раздел мы закончили на моменте установления status quo. Которое, не исключая всякого рода приграничных грабежей и прочего безобразия, вплоть до масштабных войн, предполагает и некие мирные взаимоотношения, как сказали бы нынче, дипломатические. А главной формой дипломатических взаимоотношений в ту пору были династические браки между королями, принцами и принцессами (с оговоркой, высказанной в прошлом отступлении).

И такие браки действительно заключались. Неизвестно, выходили ли гаэльские, бриттские или англские принцессы замуж за пиктских королей и принцев — такие факты источники до нас не донесли как несущественные. А вот пиктских принцесс охотно брали в жёны во всех трёх окрестных королевствах.

Какие цели при этом преследовали пикты? Вероятно, те же, что ханы и беки тюркских кочевых племён, выдавая своих дочерей за правителей окрестных государств — то есть внедряя своих «агентов влияния», что хорошо видно на примере кыпчакско-хорезмийского симбиоза. Вспомним историю хорезмшаха Мухаммеда и его матери Туркан-хатун, дочери одного из кыпчакских предводителей, сыгравшей роковую для Хорезма роль в годы войны с монголами.

В отношении пиктов о деятельности такой «агентуры влияния» мы можем только догадываться. Впрочем, не совсем безосновательно. Как я уже говорил, большую часть времени существования шотландской Даль Риады она находилась в той или иной форме зависимости от королевства пиктов — и не всегда это было следствием военных поражений. Видимо, пиктские принцессы, привыкшие на родине к свободе и самостоятельности, могли гнуть свою линию и при дворах своих супругов.

А вот цели второй брачующейся стороны, то есть правителей окрестных королевств, просматриваются вполне определённо. Дело в том, что у пиктов утвердилось наследование королевской власти по материнской линии. Похоже, что это было не столько законом, сколько сложившейся практикой — это тоже узелок на память, который потребуется, когда дело дойдёт до реконструкции событий. Но, во всяком случае, в линии из примерно полусотни пиктских королей, правивших, согласно так называемой «Пиктской хронике», памятнике предположительно X века, с V века по середину X, факты наследования сыном королевского титула отца отмечается буквально считанные разы.

В королевствах же скоттов, бриттов и англов давно утвердилась патрилинейная традиция наследования власти — если не de jure (до юридического обоснования династического принципа было ещё далеко), то de facro. Так что для их правителей брак младших сыновей с пиктскими принцессами был реальной возможностью пристроить их ко власти. И действительно, большинство пиктских королей были, с точки зрения «патрилинейных» соседей, гаэлами или бриттами по происхождению. А пиктская кровь текла в жилах всех династий севера Британии.

Матрилинейность передачи королевской власти у пиктов часто рассматривается как наследование традиций докельтского субстрата. Каковые нашли своё выражение также в отмечаемом источниками свободном поведении женщин, в том числе и в сексуальном плане. Это считают подтверждением того, что пикты — таки потомки древних, доиндоевропейских, жителей Британии. Каковым, как примитивным «дикарям», по традиции приписываются (без всяких, заметим, оснований) пережитки матриархата в сознании. Однако, как мы увидим в следующем разделе, тому можно найти и иное объяснение, куда более правдоподобное.

Закат Пиктавии

Однако вернёмся к династической теме. Потому что, вопреки часто встречающимся мнениям, конец королевства пиктов был вызван именно династическими причинами: в один прекрасный день 842 (а возможно, 841 или 843) года королём гаэльской Даль Риады объявил себя некто Кеннет, сын Альпина и потомок (вероятно, внук) очередной пиктской принцессы. Что дало ему основание претендовать на власть в королевстве пиктов.

Дата воцарения Кеннета в Пиктавии вычисляется на основе года его смерти (858) и сообщения Пиктской хроники (составлена в конце X века, то есть относительно вскоре после описываемых событий), что

…Кеннет I, сын Алпина, самый выдающийся из скоттов, успешно правил Пиктией 16 лет

Правда, из другой части того же источника выясняется, что первоначально Кеннет был далеко не единственным претендентом на трон Пиктавии: различные списки «Хроники» называют от двух до пяти лиц, то ли называвших себя королями пиктов, то ли домогавшихся этого титула.

В более «длинном» списке дважды фигурирует имя Бриде — хронист явно рассматривает их как две разные персоны. Однако в таком случае они оказываются не только тёзками объединителя пиктов, но и полными тёзками между собой, ибо оба называются сыновьями Ферата. Так что это, скорее, одно и то же лицо, которое то усаживалось на трон Пиктавии (разумеется, не лицом, а противоположной частью тела), то прогонялось с него.

И вообще события последних лет существования Пиктавии представляются таким образом. В 839 году в битве с норвежцами, вместе с королём Эогананом и его братом Браном, пали «лучшие из лучших» пиктов. И дорога к власти открылась для «лучших из худших», которые, в силу своей «худшести», тут же затеяли свергать друг друга. То есть, попросту, устроили междоусобицу. В которую и вписался Кеннет в качестве стороннего кандидата в президенты короли. И вписался настолько удачно, что за пять лет одолел прочих претендентов на шахматную пиктскую корону. Хотя возможно, что кое-кто из них перемочил друг друга в ходе этого увлекательнейшего гандикапа.

Одержав победы над прочими соискателями искомой степени королевского титула, Кеннет не последовал примеру своих пиктских предшественников Энгуса и Константина. То есть не объявил себя королём Пиктавии, и не назначил таковым кого-либо из сыновей (возможно, потому, что ни один из них не был ещё достаточно взрослым). Он пошёл другим путём, реализовав нечто вроде личной унии двух королевств: вместе они получили имя Альба (как уточнил Андрей Кротков, в гаэльском произношении — Алава или Алапа, в зависимости от диалекта). Заодно и столица была перенесена в центр Пиктавии, в Скон, подальше от морских побережий и, соответственно, от норвежских бандитов.

То есть не было никакого завоевания пиктов гаэлами. Оба народа составили население единого государства. Вопреки встречающимся в литературе (особенно советской) утверждениям, пикты в нём занимали отнюдь не приниженное положение. К пиктам возводили своё происхождение многие знатные рода Альбы, и об этом помнили ещё века спустя после исчезновения отдельного королевства. Так, пиктская линия фиксируется в генеалогии Макбета и его жены Груох — более того, именно она обусловила его права на престол, вопреки Шекспиру, куда более весомые, чем у убиенного им (очень не безвинно, причём в битве) короля Дункана. Впрочем, истинная, не шекспировская, история Макбета — благородного человека, бесстрашного бойца и мудрого правителя, будет затронута в одном из разделов этого Рассказа.

Следовательно, не было и в помине никакого геноцида пиктов. Разумеется, немало приверженцев неудачливых претендентов навсегда сошло с дистанции. Как, вероятно, и все претенденты: испокон веку в Шотландии, как и на Руси, корону теряли вместе с головой. Однако «король Шотландский», сколь бы ни был безжалостен к врагам, не истреблял поголовно бедных пиктов на вересковом поле, не гнал их на край земли к скалистым берегам. Произошла самая обычная ассимиляция.

Язык пиктов, в то время уже стопроцентно кельтский, был достаточно быстро вытеснен родственным гаэльским. Вероятно, (в том числе и) потому, что пикты, изначально представляя собой «сборную солянку» из осколков различных племён, говорили на множестве диалектов, тогда как гаэлы сохраняли относительную гомогенность. Что облегчало использование их языка в качестве lingua franca при «межнациональном» общении.

А затем и само имя пиктов вышло из употребления — причём вместе с названием королевств Альба и тем более Даль Риада. Объединённое королевство стало именоваться Шотландией (Scotland), а жители его — шотландцами (Scots). Вне зависимости от того, были ли они потомками гаэлов Ирландии, бриттов Стратклайда или пиктов Пиктавии.

Всё это простительно было не знать Самуилу Яковлевичу. Но Стивенсон, который любил свой край и его историю, не знать этого не мог. Так откуда же он взял сюжет своей баллады? Неужели нагнетания ужасов для? Ведь в оригинале она звучит первобытно-жестоко и мрачно. Чтобы ответить на этот вопрос, придётся вернуться к вопросу о происхождении пиктов, что мы сейчас и сделаем.

Так кто же такие пикты?

Вот теперь, рассмотрев вопросы географии и истории пиктов, можно вернуться к их происхождению. Разумеется, в предположительной форме — всё сказанное ниже основано исключительно на логике и доказано быть не может. Впрочем, как и любая другая гипотеза происхождения этого народа (и многих более иных народов, которых мы знаем).

Прежде всего давайте, частично повторив сказанное, окончательно определимся, кем пикты быть не могли. После чего решение вопроса об их происхождении методом исключения окажется очевидным.

Итак, они не могли быть прямыми потомками докельтских аборигенов Британии — тех самых низкорослых и длинноруких выходцев из Иберии или ещё откуда-то, типа Атлантиды или Лемурии. Во-первых, антропологически никаких таких низкорослых и длинноруких не фиксируется ни в виде скелетов, ни в современном населении — а ведь мы только что видели, что потомков пиктов среди современных шотландцев не меньше, чем потомков гаэлов, англов или норвежцев.

Во-вторых, до появления «исторических» пиктов на рубеже III–IV веков источники фиксируют на территории будущей Шотландии народы явно кельтские, называя их каледониями, вакомагами и прочими меатами, а то и просто бриттами.

В-третьих, археологические памятники в районах будущего расселения пиктов ничем не отличаются от таковых прочей Британии. То есть отличаются, конечно — но не больше, чем памятники Уэльса от ирландских; а и те, и другие — достоверно кельтские.

Не могли быть пикты и народом, пришедшим в Шотландию на рубеже III и IV веков. Какому-либо неиндоевропейскому народу приходить было просто неоткуда: на западе и юге были кельты (а на юге ещё и бритто-римляне), на востоке, за морем — германцы. Иберы, с которыми так упорно пытаются связывать пиктов, к этому времени были полностью романизированы. Разве что баски Пиренеев и Аквитании каким-то образом просочились на север — но это маловероятно из общих соображений.

Археологически фиксируется появление в Шотландии пришельцев из южных областей Британии и Галлии. Но, во-первых, это было задолго до «историеских» пиктов, в I веке до н.э. А во-вторых, они были носителями тех же кельтских традиций.

Таким образом, нам не остаётся ничего иного, как признать, что пикты изначально представляли собой одну из ветвей кельтской группы народов. Так почему же окружающие народы воспринимали их как чужаков, приписывая необычный внешний вид и исключительную свирепость? Причём это — свидетельства со стороны тех народов, которые и сами не отличались в то время излишней кротостью — гаэлов и англосаксов. Но даже на общем фоне эпохи пикты, видимо, действительно выделялись стереотипом своего поведения — и, с нашей сегодняшней точки зрения, не в лучшую сторону.

Положим, особенности внешнего вида пиктов можно, с одной стороны, объяснить банальным преувеличением, обычным в отношении эпических врагов. Вспомним Идолище Поганое русских былин. А ведь это — ни кто иной, как самый обычный половец-кыпчак, внешне мало отличимый от соседа «славянской наружности».

С другой же стороны, устрашающий внешний вид пикты придавали себе искусственно — в частности, то ли боевой раскраской, то ли татуировкой. Есть мнение, и оно — наиболее распространено (хотя столь же недоказуемо, как и любое другое), что само имя «пикты» означает «раскрашенные» (от латинского Picti).

Впрочем, наряду с этим высказывались и другие гипотезы и происхождении названия пиктов. Так, некоторые лингвисты возводят его к кельтскому корню, давшему в других языках такие этнонимы, как притены или бритты, употребляемые в отношении жителей различных частей Британских островов: согласно одной из версий, впрочем, имя притенов означает «рисующие». То есть опять же фиксируется обычай татуировки или боевой раскраски.

С другой стороны, название Пиктавия, в некоторых источниках применявшееся к королевству пиктов, находит параллель в континентальной Галлии, как область галльского племени пиктонов. К ним возводят названия области Пуату и города Пуатье.

Кстати, обычай и татуировки, и боевой раскраски также документально засвидетельствован у континентальных галлов.

Остаётся вопрос свирепости и чужеродности. Повышенная «свирепость», в том числе и искусственно культивируемая, свойственна кому? Правильно, воинским союзам, вроде бы имевшим место быть у германцев и кельтов. Ну а нам более известным по военным обществам индейцев прерий, описанным, например, Джеймсом Уиллардом Шульцем, наблюдавшим их воочию.

Причём Шульц, проживший среди черноногих многие годы и испытывавший к ним искреннюю симпатию, описывает «друзей», «воронов» и прочих представителей таких обществ в очень смягчённом виде. А так среди них документально засвидетельствованы весьма весёлые ребята.

Например, знаменитый Тасанке Уитке, он же Крэзи Хорс (в советских переводах — вполне политкоректный Неистовый Конь), знаменитый вождь оглала-сиу и борец за свободу против бледнолицых колонизаторов (он эпизодически появляется в фильмах с Гойко Митичем, но фигура вполне историческая), был заядлым коллекционером: он коллекционировал правые руки убитых им врагов. Про такие мелочи, как традиция коллекционировать скальпы, используемые, в частности, как декоративный элемент одежды, я уже и не говорю.

Впрочем, примеры боевых братств можно найти поближе в пространстве — и географическом, и этнокультурном. Так, в эпоху Великого переселения народов (а имя пиктов появляется как раз накануне его) на огромном пространстве в треугольнике от Южной Скандинавии на севере до Приазовья на востоке и Испании на западе отмечаются следы таинственных герулов. Обычно считается, что это одно из германских племён, вместе с готами вышедших из «Утробы народов» (то есть Скандинавии) и разбросанных дальнейшими событиями по всему свету.

Однако в последнее время получило распространение иная точка зрения (см. фундаментальные монографии Г.С.Лебедева и М.Б.Щукина): герулы были не этническим образованием, а воинским союзом с ярко выраженной религиозной, «одинической», составляющей, своего рода предтечами и странствующего рыцарства, и рыцарских орденов Средневековья. Примечательно, что герулы характеризуются в источниках как свирепые воины, использовавшие боевую раскраску.

Сходное предположение высказывается и в отношении аланов. Традиционно они считаются одним из сарматских племён, позже всех появившихся на исторической арене. Однако возможно, что и это имя первоначально применялось не к какому-либо этносу, а к членам надэтнического воинского союза, также распространившихся на огромной территории, от Приаралья до Магриба.

Так что более чем вероятно, что пикты сформировались на основе такого воинского общества, практиковавшего всякого рода приёмы морального воздействия на противников. Однако это не объясняет восприятия их окружающими как «чуждого элемента».

И вот тут пора вспомнить, что кроме этнической ксенофобии, существует и ксенофобия религиозная. И предположить, что пикты представляли собой не просто воинский союз, но и религиозную общину — нечто вроде ранних мусульман.

Мы никогда не узнаем, как звали того пророка, который принёс пиктам новое слово. Да и в чём суть его учения — тоже останется неизвестным. Не знали этого и соседи-современники. Но инстинктивно воспринимали пиктов не просто как врагов или соперников за жизненное пространство — но, вне зависимости от собственной конфессиональной принадлежности, как нечто чужеродное и друидическим представлениям кельтов, и древнегерманским верованиям, и митраизму, широко распространённому среди римских легионеров и их потомков, и постепенно утверждающемуся христианству.

Как я уже говорил, доказать военно-религиозную природу первоначального пиктского объединения невозможно — но лишь такое предположение и остаётся, поскольку отметены все остальные. Тем не менее в пользу его можно привести и некоторые позитивные доводы, которые я постараюсь изложить в следующем разделе.

Доводы и аналогии

В предыдущем разделе было высказано предположение, что пикты — это не какой-то древний народ, а новообразованное на рубеже III и IV веков военно-религиозное объединение, возникшее на основе прежнего кельтского населения края. Теперь же я попытаюсь показать, что предположение это наилучшим образом объясняет все известные нам факты.

Начнём с языка и письменности. Как уже говорилось, в исторический период пикты говорили на одном из кельтских языков, скорее всего — бриттской P-ветви. Существование у них ранее иного, неиндоевропейского, языка, обосновывается исключительно тем, что надписи их, сделанные латиницей или огамическим письмом, абсолютно непонятны, хотя формально и могут быть прочитаны.

Ранее я уже высказывал предположение, что это обусловлено обычной неграмотностью авторов, воспроизводящих внешнюю форму чужих символов без малейшей заботы об осмысленности того, что получается в результате. Однако возможно и другое объяснение.

Поскольку надписи пиктов не прочитаны, то и содержание их неизвестно. Однако существует мнение, идущее ещё из глубины веков, что большая их часть — это списки списки личных имён. А

«Непонятность» этих надписей вызвана, несомненно, тем, что они содержат необычные личные имена.
Изабель Хендерсон. Пикты

При этом обычно молчаливо предполагается, что имена эти, не находящие аналогий в современных им кельтских, унаследованы от древнего доиндоевропейского субстрата. Однако последнее совсем не обязательно. Возможно, перед нами списки имён (если это действительно они) сакральных, принимаемых при вступлении в братство или по достижении «военно-религиозного совершеннолетия». Примеры тому настолько многочисленны в истории, что всех и не упомнить — можно упомянуть, скажем, тех же индейцев прерий.

Теперь о пресловутой матрилинейности наследования королевской власти и, видимо, матрилинейном счёте родства вообще. что связывается с сексуальной свободной пиктских женщин, переходящей в распущенность даже с позиций «целомудренных» римских матрон. Это также рассматривается как наследие доиндоевропейского субстрата. Однако…

…однако тут есть два аспекта. Во-первых, пикты не так уж сильно выделяются в этом отношении на фоне окружающих народов. Женщины-правительницы исторически засвидетельствованы у бриттов (знаменитая Боадиция, например). А уж легендарная и (почти) историческая традиция Ирландии ими просто пестрит. Находя своё законченное воплощение в королеве Медб, прославленной, помимо своих управленческих талантов и воинских подвигов, также и изобилием любовников.

Что же до того, что у пиктов эта тенденция была реализована более полно, легко объяснимо условиями жизни военно-религиозного братства. И тут мы опять обратимся к североамериканским аналогиям.

Как известно, матриархат в качестве стадии развития человеческого общества придумал Фридрих Энгельс. Который основывался на работах Льюиса Моргана, долгие годы изучавшего ирокезов и описавшего их своеобразные семейные отношения — матрилокальный брак, счёт родства по материнской линии и вообще высокое положение женщин в обществе.

Однако это явление оказалось не древним, как решил будущий классик марксизма в промежутке между ходками по работницам своих фабрик, а как раз наоборот, поздним, возникшим, можно сказать, на глазах европейцев. Оно было обусловлено непрерывными войнами ирокезов (которые сами представляли собой агломерат из осколков нескольких родственных племён) с окружающими народами — как чуждыми по крови и языку алгонкинскими (среди них — могикане, известные), так и близкими родственниками — гуронами, эри и другими, от которых остались только условные названия, присвоенные французами (типа лаврентийцев или «нейтральных»).

Война была равна, сражались два… племени. Точнее, не два, а ирокезы вели тотальную войну на уничтожение против всех окружающих народов. И, за счёт лучшей организации (вспомним о воинских братствах) неизменно одерживали победы, полностью уничтожив эри, лаврентийцев и «нейтральных», проредив и вытеснив гуронов, не говоря уже о бессчётных алгонкинских народах. При этом экспансионистские настроения у ирокезов практически не прослеживаются — создаётся впечатление, что войны велись даже не ради грабежа (что было грабить-то?), а именно на истребление.

Однако противники ирокезов тоже не лаптем щи хлебали, практически не отличаясь от тех ни по тактике, ни по вооружению. И в этих войнах ирокезы несли катастрофические потери, никак не восполняемые естественным путём. Поэтому они пошли по пути восполнения потерь путём противоестественным: инкорпорацией в свой состав мальчиков из побеждённых народов, у которых ещё не успело сформироваться этническое самосознание. В результате чего миссионеры отмечали, что во многих ирокезских общинах невозможно было вести проповеди на ирокезском языке — таково было количество недавних адоптантов из других ирокезоязычных и алгонкинских племён.

Читатели Лизелотты Вельскопф-Генрих помнят идиллические картины жизни «усыновлённых» бледнолицых среди своих краснокожих «братьев». Однако реальность была далека от романов. И её во всей жестокости описал один из таких юных полонённых «сыновей» — Джон Тённер в книге «Тридцать лет среди индейцев».

Вследствие такого «гуманного» отношения из юных «сыновей» полка племени вырастали достойные кадры для продолжения агрессии. Однако, будучи, тем не менее, на полу-рабском положении, они слабо усваивали традиции ирокезского народа, вплоть до, как было уже отмечено, языка. И носителями традиции естественным образом стали, во-первых, старики некомбатантского возраста, во-вторых, женщины — только они и были природными ирокезами. Таково было происхождение энгельсового матриархата, тесно связанного с геронтократией, о которой он не упоминает.

Столь разнородный по происхождению контингент нуждался в каком-то консолидирующем факторе, лежащем вне древних племенных традиций, абсолютно чуждых изрядному числу его представителей. И такой фактор был найден в религии — у ирокезов начинают формироваться представления о некоем Великом Духе. Нам, благодаря Лонгфелло, он известен под алгонкинским именем Гитчи Маниту, однако ирокезское его имя — Таронгайавагон. Развивается своего рода дуализм, чем-то напоминающий зороастрийский: у Великого Духа, олицетворявшего собой всё хорошее, имелся и брат-близнец, Тавискарона, концентрирующий в себе тёмные стороны жизни.

Аналогия между ирокезами и пиктами напрашивается. И в следующем разделе я рискну предложить вниманию читателей основанную на ней реконструкцию формирования народа пиктов.

Реконструкция

В прошлом разделе я высказал предположение, что пикты — не какой-то древний народ, наследник мифических доиндоевропейских жителей Британии, а новообразованное объединение, возникшее к началу IV века из осколков различных племён. А теперь давайте напряжём свою фантазию и представим, как это могло происходить в реальности.

Для начала следует вспомнить, что происходило в III веке нашей эры глобально, в масштабах Римской империи, регионально, в масштабах Британии, и локально — в масштабах будущей Шотландии.

Для Рима III век начался со смертью Септимия Севера в 211 году, во время последнего успешного похода на Британию и Каледонию. Последующий период вошёл в историю империи как «Кризис III века», ознаменовавшийся так называемой «чехардой солдатских императоров». Каковая происходила на фоне первого натиска готов на севере и неудачных войн с новобразованной державой Сасанидов, сменивших древних парфянских царей — на востоке. Риму стало не до Британии, и тем более — не до Каледонии.

Однако и без мудрого руководства римской администрации обстановка в южной части Британии оставалась стабильной. Бритто-римское население сумело организовать местное самоуправление. А под конец столетия даже выдвинуло собственных «императоров Британии» — сначала Гаравсия, затем Аллектона, около десятилетия сохранявших независимость от центральной власти. Их скорее можно назвать «императорами в Британии» — они явились предшественниками британских претендентов на верховную власть в Римской державе, появившихся в следующем веке.

Кроме того, III век на Британских островах знаменуется началом экспансии скоттов с запада, из Ирландии, и первыми набегами германцев — с востока. И если в благополучной Римской Британии скотты вели себя относительно мирно, оседая в качестве поселенцев и ассимилируясь с бритто-римлянами, если набеги германцев в то время ещё вполне успешно отражались, то в Каледонии, не организованной политически и только что пережившей вторжение Септимия Севера, обстановка, видимо, была напряжённой.

В «Легенде о Монтрозе» сэр Вальтер Скотт цитирует шотландскую присказку времён действия романа:

Чей дом сожжён — тот должен стать солдатом.

И примеров этому в его творчестве (как и в истории Шотландии) можно найти много. Включая легендарных МакГрегоров — клан того самого Роба Роя, который, на основании собственной анатомии, возводил свою родословную к пиктам.

Резонно предположить, что принцип этот действовал и за полтора тысячелетия до времён Джеймса Грэма Монтроза. И жители земель, разорённых пришельцами с юга, запада и востока, сконцентрировались в местах, с одной стороны, не очень доступных для врагов, с другой — относительно пригодных для хозяйствования. То есть — на том треугольнике востока Средней Шотландии от Энгуса до Морея, который потом и составит ядро Королевства пиктов.

Объединение этих осколков разных кельтских, преимущественно каледонских, племён, родственных по языку и происхождению, в некое политическое образование представляется вполне естественным. Но исторические аналогии показывают, что без внешней консолидирующей силы такие объединения долго не живут. И такой силой вполне могла стать новая религия.

Почему новая? Ответить легко. Древний кельтский друидизм, с одной стороны, был обескровлен тремя веками римских гонений — таких, каким на пространствах империи не подёргалась ни одна религия, кроме христианской. С другой же стороны — дискредитирован военными неудачами и прочими невзгодами. Римская религиозная практика (назвать её религией довольно затруднительно) — была и оставалась чуждой местному населению. Как и митраизм, получивший широкое распространение в легионах империи, в том числе — и в Британии: это была религия врагов. Ну а до успеха христианских проповедей Святого Патрика и его ирландских последователей оставалось ещё около столетия.

Если религии нет — её, в соответствие с тезисом Вольтера, следует создать. Вполне вероятно, что именно это и произошло: на будущих пиктских землях появился пророк новой веры. Мы не знаем его имени. Неизвестно, поклоняться каким богам, или какому богу, он призывал. Вполне возможно, что этот бог символизировался знаменитым «пиктским зверем».

О «пиктском звере»

«Пиктский зверь» — второй герой нашего повествования. Кто такой, этот северный олень «пиктский зверь»? Чтобы ответить на этот вопрос, хотя бы в предположительной форме, надо для начала поглядеть на то, каким его представляли себе пикты.

«Пиктский зверь» в изображениях

Изображений «пиктского зверя» сохранилось изрядное количество, и создавались они на протяжении большей части документированной истории пиктов. Самые древние из них датируются обычно VII веком, иногда несколько более ранним временем. И они носили вполне «реалистический» характер (насколько можно говорить о реализме применительно к существу, возможно полностью мифическому):

 

Однако со временем изображения «пиктского зверя» становились всё более стилизованными, вплоть до полной неузнаваемости образа:

Однако даже по самым «реалистическим» из сохранившихся изображений определить систематическую принадлежность этого существа не взялись бы и Линней с Кювье на пару.

Лохнесское чудовище или…

Есть мнение, что «пиктский зверь» — это ни что иное, как чудовище озера Лох-Несс. Тоже замечательный сюжет для очередного романа в лучшем стиле Роберта Говарда — будущий пророк новой религии одерживает победу в поединке с чудовищем, после чего народ признаёт его повелителем душ и тел.

Хотя возможен и противоположный вариант — наш предполагаемый пророк, вступает с ним в мысленный контакт и обучается у него мудрости, накопленной за миллионы лет, с юрского периода. В этой связи стоит вспомнить, что резиденция Бриде, считающегося первым королём объединившегося пиктского народа, находилась неподалёку от озера Лох-Несс…

Правда, к решению загадки «пиктского зверя» нас это приближает не сильно. Потому как кто оно такое, это лохнесское чудовище — тоже никому не ведомо. Обычно считается, что это может быть плезиозавр, каким-то чудом уцелевший с юрской эпохи чуть ли не в единственном экземпляре. Это обосновывается так называемой «фотографией хирурга», выполненной в 1934 году:

Однако углядеть в ней сходство с реконструкциями плезиозавров даже тех лет, когда эта «фотография» якобы была сделана, довольно трудно:

Ныне же считается, что шея у этих динозавров была малоподвижной, и особо высовывать её из воды они не могли.

Больше сходства можно найти с реконструкциями каких-нибудь диплодоков или бронтозавров:

Однако и тут возникают напряги: гигантские зауроподы были не водными, а скорее земноводными, и к тому же растительноядными. Так что прокормиться в окрестностях горного шотландского озера им было просто нечем.

Впрочем, выяснять природу объекта, изображённого на «фотографии хирурга», ныне уже излишне. Ибо объект этот — макет, изготовленные самим Уилсоном и тремя его «коллегами» по розыгрышу, находившимся под впечатлением первой экранизации романа «Затерянный мир» (автор которого, как известно, тоже был изрядным шутником). Тайна розыгрыша хранилась около сорока лет, пока один из его участников не «раскололся» в 1974 году.

Есть и вполне современная фотография, сделанная в сентябре 2016 года фотографом-любителем Иеном Бремнером (Ian Bremner). И здесь, судя по сообщению, обстоятельства, как будто, не дают оснований подозревать автора в фальсификации: он просто мимо проходил, и сделал видовой снимок. А уже дома углядел, что в кадр попало что-то, кроме озёрных волн. Однако и оснований углядеть на фотографии Лох-Несское чудовище — не больше:

Высказывалось предположение, что на фото Бремнера запечатлены три играющих тюленя. Правда, я не слышал о том, чтобы в озёрах Шотландии водились тюлени — но и ничего невероятного в этом нет. Озеро соединяется с Северным морем каналом протяжённостью около 40 км:

Ну а что тюлени могут заплывать по рекам достаточно высоко — подтверждается несомненным существованием нерпы в Ладожском озере, не говоря уже об озере Байкал.

Однако, если даже забыть, что лохнесского чудовища не существует и существовать не может (позвольте не вдаваться тут в обоснование этого тезиса — для бывшего геолога это то же самое, что для физика обосновывать невозможность вечного двигателя), «пиктский зверь», каким он изображён на ранних, «реалистических», если так можно выразиться, изображениях, ничуть не похож на того якобы «плезиозавра», которого пытаются отыскать в глубинах шотландского озера.

…безобидная рыбка?

Когда я ещё только думал о сочинении первой редакции этой новеллы, то разглядывал немало изображений «пиктского зверя» — все, какие мне удалось найти в Сети. И всё время меня преследовала мысль, что где-то когда-то я уже что-то похожее видел. И в один прекрасный момент понял, кого мне «пиктский зверь» напоминает — морского конька. То есть рыбу из рода Hippocampus, например, такую:

Или вот такую:

Обратите внимание на сходство «выражения глаз» этого конька с прорисовкой изображения «пиктского зверя» на камне замка Strathmartine.

Правда, представители рода Hippocampus обитают преимущественно в тропических морях. Однако иногда они встречаются и в Северном море, в том числе у побережья Англии. В частности, не далее как в прошлом, 2015-м, году на побережье графства Дорсет выловили целого «морского першерона» длиной 34 сантиметра:

Не исключено, что встарь этих рыб заносило и в воды, омывающие Каледонию, где они привлекли внимание местных жителей своим необычным видом. Благодаря чему и стали объектом поклонения. Пережитки которого дошли до наших дней в виде образа кэльпи — водяной лошади шотландских сказок, способной принимать человеческий облик, например, прекрасного принца-соблазнителя и «юных девушек растлителя». Или, напротив, юной девушки с зелёными волосами:

Так или иначе, но образ «пиктского зверя» встречается на памятниках, оставленных этим народом на протяжении всей его документированной истории. Интересно, что на некоторых каменных стелах зверь этот соседствует с изображением некоего кентаврообразного существа. Например, такое существо можно видеть в верхней части этой стелы:

Кстати, в нижней части стелы оно соседствует с изображением традиционного «пиктского зверя», причём последний выполнен в «реалистическом» стиле:

Не отражают ли изображения на этой стеле связи между «пиктским зверем» и тем самым (или той самой) мифической кэлпи?

Английские параллели

Новые штрихи к образу «пиктского зверя» добавляет открытие, сделанное 9 июля 2009 года в Стаффордшире неким Терри Гербертом. Он с помощью консервного ножа и чьей-то матери металлодетектора и лопаты обнаружил англо-саксонский клад VII–VIII веков, который так и назвали Стаффордширским.

Клад этот был подробно описан и проиллюстрирован в статье «Золото английских лордов» из журнала Mational Geographic Россия, ноябрь 2011, с. 100–121. Кстати, журнал этот доступен в сети, в полном объёме по подписке, но кое-что и на халяву.

Правда, халявные версии лишены иллюстраций — а ведь именно публикуемыми фотографиями National Geigraphic со времён Гомбожаба Цыбикова и Овше Норзунова обязан своей славной. Однако лучше синица в руках, чем… Тем более, что под понятие халявы попала и интересующая нас статья . А что на печати это бесподобно — поверьте мне на слово.

В Стаффордширском кладе было обнаружено более трёх тысяч предметов — парадное оружие и различные украшения, на 75% — из золота. И среди последних присутствовало и это:

В сопроводительном тексте сказано, что существо, здесь изображённое, классифицируется как

…возможно, лошадь, а возможно, и медведь, кабан или волк.

Иначе говоря, с точки зрения, «неведома зверушка». Однако, поглядев предыдущие иллюстрации к нашему Рассказу, в этом существе мы без труда узнаем черты и реального морского конька, и мифического «пиктского зверя», выполненного в «реалистическом стиле».

Стаффордширский клад был зарыт близ центра Англии, на территории древней Мерсии, в её «погранзоне» с тогдашними независимыми кельтскими княжествами Уэллса. То есть, казалось бы, слишком далеко от Страны Пиктов. Однако характер клада позволяет предполагать, что это в значительной мере военная добыча.

Во времена сокрытия клада (VII век, предположительно около его середины) Мерсия то претендовала на гегемонию в Англосаксонской гептархии, то оказывалась в зависимости от Нортумбрии. В обоих случаях мерсийцы вполне могли участвовать в беспрерывных войнах на границах Нортумбрии и Пиктавии.

Однако высказано и другое предположение: Стаффорширский клад образован из трофеев, доставшихся победителям в так называемой Личфилдской битве, или битве на реке Трент, между мерсийцами и валлийцами. Она произошла… точно неизвестно, когда она произошла, но примерно во время сокрытия клада, недалеко от города Личфилда, поблизости от которого клад и был обнаружен.

О самой битве мало чего известно, кроме того, что валлийцы потерпели сокрушительное поражение. В ней погиб Кинддилан ап Киндруин, «король» одного из пограничных с Мерсией валлийских «королевств». И его сестра Хеледд сочинила элегию на смерть брата. Из которой, собственно, мы и знаем об этом сражении.

А в другой валлийской песне, автор которой неизвестен, «Плач по Кинддилану», говорится о доставшейся победителям-мерсийцам добыче:

О великая битва! Не счесть тех богатств
Что Личфилд павший у ног Мориала сложил.

Не могли ли они по причинам, о которых мы никогда не узнаем, зарыть добытое добро или его часть близ места сражения? И тогда напрашивается валлийская атрибутация «звероконька». Что кажется ещё интересней.

Ибо нет ничего невероятного в том, что образ морского конька — этой безобидной, но экзотической рыбки, послужил тем центром кристаллизации, вокруг которого сплотились осколки разорённых войнами племён Каледонии, ставших пиктами — одним из самых свирепых народов Европы тех времён. Доходивших в своих набегах не только до Лондона, но, вполне вероятно, и до Уэльса. Где, будучи не чуждыми прозелитизма, познакомили с культом своего «зверя» этнически близких валлийцев.

Впрочем, могло быть и наоборот: родина культа «звероконька» — Уэльс, в водах, которые его омывают, эта рыбка встречается и по сей день. Тем более что в Англии обнаруживаются и другие параллели «пиктскому зверю». Например, в знаменитом кургане Саттон-Ху, датируемом рубежом VI–VII веков — предположительно это погребение короля Восточной Англии Редвальда. Так вот, существо на накладке кошелька из этого кургана удивительно напоминает и находку из Стффордширского клада, и ранние, ещё «реалистические», пиктские изображения:

Ещё более интересно, что почти таких же «кусающих зверей» можно видеть на одной из заставок Евангелия из Дарроу (или Книги из Дарроу):

Книга эта также датируется VII веком. А место её создания — предположительно Нортумбрия или Аббатство Дарроу (графство Лаоис, Ирландия). Если правильно первое — нельзя исключить прямого пиктского влияния на художника-христианина. Ибо не особенно тверды они тогда были в вере. В случае же ирландского происхождения Книги напрашивается следующее предположение: что образ «пиктского зверя» — никакой не пиктский, а общее достояние всех островных кельтов. Память о чём сохранилась у валлийцев, ирландцев и вообще гаэлов (в виде кэльпи). Просто у пиктов этот «зверь» стал главенствующим — своего рода этноопределяющим мифическим образом.

Пикты и христианство

Возникает резонный вопрос, а как на религию пиктов (и на «пиктского зверя») повлияло христианство? Ведь будущая Шотландия оказалась одним из первых полей приложения сил и бриттских, и ирландских миссионеров, роль которых в христианизации Северной Европы, включая Скандинавию и Русь Святую, до конца не оценена по сей день. Давайте посмотрим.

Первым проповедником христианства в землях скоттов и пиктов считается Святой Ниниан, деятельность которого традиция относит ко второй половине IV — первой половине V веков. Однако, даже если он и существовал в действительности (в чём имеются вполне обоснованные сомнения — только не у Агнес Мак-Кензи), практических результатов его миссионерство, видимо, не имело: следующий просветитель севера Британии, Святой Патрик, называет пиктов вероотступниками.

Вторая попытка христианизации пиктов связывается с именем Святого Колумбы. В отличие от Ниниана, это безусловно историческая личность, выходец из рода, давшего несколько верховных королей Ирландии, потомок Ниалла Девяти Заложников, того самого, который привёз на этот остров юного раба — ему суждено было стать Святым Патриком.

В результате одной из ирландских разборок Колумба покинул страну, отправившись в изгнание — добровольное или вынужденное. И развернул революционную религиозную агитацию сначала среди скоттов Даль Риады — по одной из версий, настолько успешную, что король этой страны подарил ему остров Айону. На нём Колумба основал монастырь — в нём позднее на протяжении многих веков хоронили королей объединённого королевства скоттов и пиктов. Упокоился там и поминавшийся ранее Макбет — ни у кого из современников не было сомнений ни в законности его притязаний на трон, ни в том, что место это он заслужил своими делами. Но об этом, повторяю, речь ещё впереди…

А вот после этого Колумба отправляется проповедовать среди пиктов. Причём именно в то время, когда король Бриде объединил пиктов под своей властью — около середины VI века. Но вот что странно: источники в лице Бэды Достопочтенного сообщают об успехе миссии. В то же время Адамнан, автор жития Святого Колумбы, пишет лишь о том, что его герой пользовался уважением короля Бриде, но ни словом не упоминает о крещении самого короля, да и по части его народа тоже особо не распространяется. Не сохранилось также никаких сведений ни об основанных Колумбой в землях пиктов церквах и монастырях, ни о поставленных им священнослужителях.

Впрочем, есть и другая версия истории Колумбы: после недолгого пребывания в Даль Риаде он почти сразу занялся миссионерством среди пиктов, и немало в этом преуспел. В ознаменование чего получил в дар от короля Бриде остров Айону, где и основал монастырь.

Век спустя следующий известный христианизатор севера Британии, Аэдан из того самого Айонского монастыря, по просьбе короля Нортумбрии, Освальда (в последующем названного Святым), развивает успешную деятельность среди его подданных — англов. Но о миссионерстве его среди пиктов не сообщается ничего.

Конечно, живя в окружении христианизированных народов и вступая с ними в разнообразные контакты, в том числе и в династические браки, пикты со временем не могли не подвергнуться влиянию этой религии. Однако если даже ирландцы, народ, давший такое количество апостолов севера, были христианизированы очень поверхностно, то что говорить о пиктах, которых, как неоднократно говорилось, окружающие полагали дикарями и нечестивцами…

Так что широкие народные массы королевства пиктов, включая и знать, видимо, до самого конца существования его продолжали поклоняться своим богам (или богу — морскому коньку aka «пиктскому зверю»), придерживаться своих обычаев и исполнять свои обряды.

И вот тут мы вплотную подходим ко третьей теме, вынесенной в общий заголовок этих очерков — к теме верескового эля.

О пиктском эле

Эль — третий персонаж и нашей истории, и сложившейся вокруг легенды, ничуть не менее важный, чем пикты и их «зверь». И вообще, значение этого напитка в описываемую эпоху, как мы сейчас увидим, переоценить трудно.

Представление третьего персонажа

До сих пор в настоящем цикле много говорилось о пиктах, немало — о их «звере». И ни слова не было сказано об их эле. Получается прямо как у Дениса Давыдова:

Жомини да Жомини,
А об водке ни полслова.

Об водке ни полслова не будет и далее. Хотя и считается, что секрет перегонки Святой Патрик распространял вместе с христианской верой, но это из области агиографических чудес. На самом деле перегонку придумали арабы по причине запрета на питие вина, а в Европе она стала известна только после крестовых походов. Но вот об эле поговорить самое время.

Как я уже сказал в конце прошлого раздела, пикты на протяжении всей своей истории, скорее всего, придерживались в основном своих верований, обычаев и обрядов — вне зависимости от того, считали их окружающие язычниками или христианами. О верованиях нам остаётся только гадать. А вот кое-какие обычаи и обряды можно попытаться реконструировать по аналогии с кельтами, от которых они произошли, и с германцами, на протяжении всей своей ранней истории находившимися под сильным кельтским влиянием.

Так вот, неотъемлемой частью всех религиозных обрядов и кельтов, и германцев была… очень большая пьянка. На ней пили за мир и урожай, пили в память предков, пили за здоровье и удачу короля или иного представителя власти. Каковой, собственно, эту пьянку и возглавлял — не оттуда ли пошла присказка:

Если пьянку нельзя пресечь, её нужно организовать и возглавить.

Пили кубками, рогами и прочими изрядными ёмкостями, причём каждую поднесённую ёмкость полагалось опустошать. Иначе застольный разговор из плоскости «Сеня, ты меня уважаешь?» легко переходил в плоскость неуважения к богам и правителям. То есть недостаточно усердные возлияния могли квалифицироваться как богохульство и государственная измена.

А с другой стороны, если своими обязанностями организатора и главы пьянки манкировал правитель — это вполне могло послужить основанием для его свержения, и такие случаи в истории, например, древней Скандинавии, известны.

Ссылки на нездоровье, видимо, в расчёт не принимались — в полном соответствие с принципом советской номенклатуры:

Если нет здоровья пить — как же можешь руководить?

Вообще, скандинавские саги сохранили очень колоритные описания таких сакральных пьянок, подчас, как и любые многолюдные попойки во все времена у всех народов, приводивших к тяжёлым политическим последствиям. Например, в «Саге об Эгиле Скаллагримсоне» нежеланное участие последнего в сакральном пиру с обильными возлияниями в честь дис (то есть божественных покровительниц)  приводит к убийству им хозяина застолья и, в дальнейшем, к растянувшейся на десятилетия вражде его с норвежскими конунгами — Эйриком Кровавой Секирой и его женой Гуннхильд.

А в «Хеймскрингле» описан пир, устроенный датским конунгом Свейном Вилобородым в память о своём отце Харальде Синезубом (том самом, в честь которого назван интерфейс Bluetooth). На котором перепившиеся викинги из Йомсборга поклялись захватить Норвегию. Протрезвев наутро, они поняли, что наговорили лишнего — но за базар пришлось ответить, в конечном счёте — полным разгромом в морской битве с ярлом Хаконом.

Я ещё вернусь к вопросу, почему эти сакральные пьянки нередко влекли за собой столь тяжёлые последствия.

Кстати, если высоконравственные славянофилы и неоязычники полагают, что наши предки чем-то отличались в этом отношении от кельтов и германцев — они глубоко заблуждаются. Не зря же летопись приписывает князю Владимиру, будущему Святому, слова:

Веселие Руси есть питие.

Другое дело, что описаний пиров князей земли русской не было запечатлено в источниках, сравнимых с исландскими сагами по достоверности и выразительности. А те, что дошли до нас, написаны церковнослужителями, склонными приписывать князьям умеренность, приличествующую христианам. Но никак не характерную для военной знати всех времён, народов и вероисповеданий.

Хотя на самом деле и с введением христианства ничего не изменилось. Если сакральная сторона пьянки после этого как-то затёрлась, то политическая, как символ единения вождя с его людьми — дружиной и подданными, — пожалуй, даже стала ещё более выпуклой. В сущности, и скандинавская вейцла, и русское полюдье во многом сводились к тому, что правитель объезжал земли, признававшие его власть, и в каждой из них жители, в качестве проявления верноподданических чувств, устраивали для него большое и верное поддатие.

И продолжалось такое поддатие столько, сколько было установлено законом. Ибо это был основной способ прокормления вождя и сопровождающих его лиц — ведь в те времена не существовало эффективных способов консервации продуктов, да и с логистикой была напряжёнка. А так как кормление неизбежно сопровождалось поением — толерантность к алкоголю была одним из главных (наряду с воинской доблестью) критериев профессиональной пригодности и вождя, и его свиты.

Что пили на пирах?

Так что же пили во время таких сакральных, а позднее — политических пьянок? Вина в северных странах не водилось за отсутствием винограда. Пресловутые дедовские мёды требовали и сырья, не везде бывшего в изобилии, и сложной технологии изготовления, и длительности процесса, исчислявшейся десятилетиями, при очень малом выходе готовой продукции. То есть в качестве массового всенародного напитка не годились никаким образом.

Оставались алкогольные напитки, получаемые путём брожения зерновых — в первую очередь ячменя, как наиболее распространённой в то время на северах культуры, иногда с добавлением ржи или пшеницы. В Скандинавии большая часть зерновых и вовсе шла не на выпечку хлеба, а на приготовление таких напитков. А неурожайные годы в источниках отмечаются сообщениями, что даже самым богатым людям не из чего было их варить. То есть — не было необходимой составляющей для отправления религиозных обрядов, почему в ходе последних и пили обязательно в том числе и за урожай.

В русских переводах первоисточников такие напитки часто именуются пивом. Однако это не правильно. Настоящее пиво (современное английское beer и его вариации в европейских языках) изготовляется обязательно с добавлением хмеля. И получило широкое распространение в Европе не раньше XII века, сначала — в Южной Германии и Богемии: с тех времён и идёт слава баварских и чешских пивоваров.

По всей же остальной Европе издревле алкогольные напитки получали путём простого сбраживания зёрна или, в лучшем случае, солода. Именно за ними и закрепились названия — брага и эль (ale).

Современный эль готовится из того же материала, что и пиво — ячменного солода и хмеля, различаясь лишь технологией сбраживания. Да и то эль от пива по вкусу отличается достаточно отчётливо. А чтобы представить, что представлял собой тот, стародавний, эль (или брага), достаточно попробовать полуфабрикат для изготовления качественного, что называется, «для себя», деревенского самогона. Вкус, надо сказать, специфический…

Другое дело, что полуфабрикат этот для употребления вовнутрь не предназначен — только для перегонки, хотя обычную сахарно-дрожжевую бражку хлещут за милую душу. А в приснопамятные времена последнего антиалкогольного указа на это дело шли и томатовка, и конфетовка, часто даже с обёртками — для пущего букета. Но процесса перегонки во времена пиктов, скоттов и прочих викингов, как было сказано выше, на Северах ещё не знали…

Вот и употребляли вышеименованные граждане эль и брагу, вкусом далеко не изысканные и пользы для организма сомнительной. Это может подтвердить каждый, кому случалось перебирать даже современного качественного пива — а уж что говорить о тогдашних напитках. Которые, к тому же, полагалось употреблять в больших количествах, дабы подданным не быть заподозренными в нелояльности к богам и правителям, а последним — избежать упрёков в неуважении к сподвижникам и кормильцам.

В древней Норвегии количество пива, которое должен был наварить каждый полноправный бонд на религиозные праздники, типа Йоля (праздник середины зимы), регламентировалось в законодательном порядке. И, согласно дошедшим до нас источникам, количество это было преизрядное.

Причём, вне зависимости от количества выпитого, следовало вести себя прилично. В частности, не блевать в помещении — на такое способны были только самые презренные люди, как сообщается в упоминавшемся эпизоде из «Саги об Эгиле Скаллагримсоне». Ну а о политических последствиях сакральных пьянок я уже говорил…

Из вереска ли напиток?

Так что проблема разработки технологии приготовления качественных алкогольных напитков из подручных материалов на заре Северного Средневековья была не менее актуальной, чем на закате Советской эпохи. И не отсюда ли пошла легенда о вересковом эле пиктов?

Я с трудом представляю, какой напиток можно приготовить непосредственно из вереска (но см. ниже, где говорится о статье Александера Уоллеса). Тем более что вереск, вне зависимости от его свойств — очень распространённое растение шотландских пустошей. И если бы он мог использоваться в качестве «облагораживающей» добавки к элю (каковой, повторяю, представлял собой заурядную зерновую бражку) — эту технологию быстро, методом ползучего эмпиризма, освоили бы и скотты, и англы, и позднее норвежцы. И не было бы в этом никакой тайны.

И тут самое время вспомнить, что в оригинале баллада Стивенсона называется Heather Ale. А heather, как ни странно, не совсем вереск. Или, по крайней мере, не всегда вереск. Этим словом в Шотландии называют часто представителей рода Erica, хотя и близкого к роду собственно вереска, Calluna, но отличного от него.

Для пущей определённости представителей рода Erica именуют иногда «зимним», или «весенним», вереском, по английски — winter (or spring) heather. Тогда как за видом Calluna vulgaris (кстати, единственным представителем рода Calluna) закрепилось название «летнего», или «осеннего», вереска, по английски summer (or autumn) heather.

Так вот, во-первых, европейские виды рода Erica, будучи реликтовыми растениями, относятся к редким даже в областях своего естественного ареала. Охватывающего, в том числе, и Шотландию, где она представлена, насколько мне удалось выяснить в меру своей ботанической неграмотности, видами Эрика сизая (Erica cinerea) и Эрика четырёхмерная (Erica tetralix):

Во-вторых, произрастают эти виды на вересковых пустошах в качестве примеси к вереску обыкновенному.

А в-третьих, насколько можно понять из статьи Александера Уоллеса, именно какие-то виды рода Эрика использовались жителями островов близ Шотландии ещё в XV веке в качестве «облагораживающих присадок» при изготовлении эля:

А потому легко допустить, что служители культа «пиктского зверя», эмпирическим путём определили, что эрики (или, возможно, один определённый вид этого рода) наилучшим образом подходят для превращения заурядной зерновой бражки в «благородный» напиток. Ведь, с одной стороны, именно они (наряду с правителями, конечно) отвечали за организацию сакральных застолий. А со стороны же другой, именно от них можно ожидать знаний по части флоры родного края. Знания эти  и составили предмет их Великой Алкогольной тайны, передававшейся из поколения в поколение.

Что же до названия эля — «вересковый», то это, возможно, не более чем метафора: эль, не изготовленный из вереска, но происходящий из Страны Вересковых пустошей. Своего рода — торговая марка, подобно коньяку, арманьяку и прочему шампанскому.

Нельзя исключить также момент сознательной дезинформации враждебных соседей со стороны пиктских жрецов, призванной скрыть истинную технологию приготовления напитка и его ингредиенты.

Так обстояло дело с вересковым элем, или иначе, но далее судьба его могла развиваться таким образом. Живя в окружении народов, пусть и поверхностно, но христианизированных, пикты, как я уже говорил, не могли не подвергнуться христианскому влиянию. Тем более, что большинство их королей были пиктами только по материнской линии и воспитывались при дворах христианских правителей Даль Риады, Стратклайда или Нортумбрии. Тайна же «верескового» эля принадлежала носителям традиций старой веры в «пиктского зверя», и за их круг, скорее всего, не выходила.

С объединением Даль Риады и королевства пиктов в единое государство христианская традиция возобладала окончательно. Пиктская знать влилась в ряды христианизированной знати гаэльской, и была лишена доступа к тайному знанию предков. Король же Кеннет, хоть и потомок пиктской принцессы, но — христианин, воспитанный в Даль Риаде, не был посвящён в него изначально, по определению.

Разумеется, носители традиции языческой, в частности, и знатоки технологии «верескового» эля, продолжали существовать. И, скорее всего, по очевидным причинам, находились в оппозиции к центральной власти. С чем последняя, столь же очевидно, мириться не желала.

Как я уже неоднократно говорил, никакого геноцида в отношении пиктов со стороны скоттов не было. Но вот непримиримая война с языческой оппозицией, война на полное уничтожение, представляется вполне реальной. И именно она нашла отражение в той самой легенде, в которой

Нагрянул в шотландские горы
Король, беспощаден и лих.
Сразил он пиктов в битве,
Облавой пошёл на них.

В этом контексте понятна позиция короля Кеннета:

Край ему покорился,
Но не принёс даров.

А ему, видимо, «вересковый» эль пробовать доводилось, и разницу с тем пойлом, которое готовили скотты, он понимал. А потому, отловив последних уцелевших носителей технологии, старика и мальчика

Велел отвести их к морю,
На страшный крутой обрыв:
«Жизнь сохраните, мерзавцы,
Мне тайну эля открыв».

Однако — не обломилось. Старший из пиктов, спровоцировав убийство сына, говорит:

«А я не боюсь ваших пыток –
Жгите, палите огнём.
Тайна сладкого эля
В сердце умрёт моем».

Потеряв всё, в том числе и смысл жизни, он мстит врагу, обрекая того всю жизнь лакать паршивую ячменную бражку…

Макбет и финал истории пиктов

История про пиктов, их «зверя» и их эль подошла к концу. Осталось только подвести итоги — отдельно по каждому из охваченных здесь персонажей. И проследить за дальнейшей их судьбой.

Сначала о пиктах. Большая их часть слилась с гаэлами в единый народ, который со временем, после инкорпорации бриттов Стратклайда и всяких англосаксонских, норвежских и нормандских понаехалов станет шотландским. Да, язык пиктов был утрачен без следа. Но что делать, такое время от времени случалось в истории со многими народами. И прямые их потомки членораздельной речи от этого не теряли.

Меньшую часть пиктов — перерезали. В основном это были неудачливые кандидаты в короли и их приспешники. Но так делалось испокон веку — à la guerre comme à la guerre. Ну а в политике ещё хуже — … comme en politique.

Однако изрядная часть пиктской знати вполне вписалась в ряды скоттской знати Объединённой Альбы, заняв в них отнюдь не вторую шеренгу. Примером чему — судьба человека, которого некто Шекспир ославил под именем «Макбет» как одного из главных злодеев Раннего Средневековья Европы. И благодаря популярности автора (кем бы он ни был) имя это, а особенно имя его супруги, леди Макбет, стало нарицательным для обозначения «редисок» всех времён и народов.

Хотя все, кто более или менее в теме, включая даже автора этих строк, знают, что опять же всё было совсем не так. И от истории в пьесе Шекспира остались только некоторые имена, носители которых в реальной жизни не сотворили ничего такого, что приписал им драматург. Насколько я знаю, эта мысль и на родине Барда проникла в мысли широких масс английских шекспироведов. И постановки шекспировских пьес «исторического» содержания в театрах часто предваряются комментариями, рассказывающим, кто есть ху.

В русскоязычной традиции, как литературной, так и исторической, тенденция выведения на чистую воду всех персонажей нашего сюжета пока развития не получила. И при упоминании имени Макбета чаще всего вспоминают не его, а повесть «Леди Макбет Мцанского уезда» автора незабвенного «Левши». Так что попробуем восполнить этот пробел. Начав с имени.

Как уже отмечалось ранее, большинство шотландских имён того времени дошло до нас в нескольких вариантах.

Для начала — несколько слов об имени нашего персонажа. Наиболее «учёной» формой считается такая: Мак Бетад мак Финдлайх (средневековый гаэльский — Mac Bethad mac Findláich); Маебета — современная гаэльская форма (MacBheatha mac Fhionnlaigh). Привычный нам Макбет происходит от английского Macbeth son of Findlay.

Кроме того, в адрес Макбета использовалось погоняло Ri Deircc; наиболее точный перевод, вероятно, Кровавый Кинжал (Ri Deircc); дирк — шотландский национальный кинжал с лезвием до 50 см, часто поминаемый в исторических романах:

Но вообще-то сюжет завязывается задолго до Макбета, и в основе его — династические причины. В объединённой Альбе поначалу утвердилось нечто вроде нашего лествичного наследования: первый король, объединивший под своей властью скоттов и пиктов, Кеннет, разумеется, I, унаследовал свою власть от отца, Альпина. Ему же наследовал брат, Дональд I, хотя имелся и взрослый сын, Константин I, черёд которого править, однако, пришёл после смерти (правда, весьма скорой) Дональда.

Такая схема наследования, хорошо знакомая нам по русским князьям, потомкам Ярослава (при жизни Хромого, но посмертно ставшего Мудрым), продержалась в Альбе (потом Шотландии) почти двести лет без пары десятилетий, до 1034. В этом году умер Малькольм II, последний потомок Кеннета I по мужской линии: у него не было ни сыновей, ни братьев, ни тому подобных родственников:

Зато имелось три замужние дочки. Старшая, Беток, вышла замуж за Кринана, светского аббата епископства Данкельд; их сыновья — Дункан и Малдред. Кринан, судя по малому количеству сведений о нём, не играл существенной политической роли. Однако после смерти ему, в лице потомков старшего сына, суждено было стать основателем Данкельдской королевской династии, которая правила Шотландией суммарно более полутора веков.

Вторая дочь Малькольма, Донада, стала женой Финдлеха, мормэра Морея, основателя династии Морейских мормэров и частично королей Альбы. Она стала матерью героя нашего небольшого рассказа.

Третьей дочери (в шотландских источниках имя не указано, в скандинавских — вроде бы Олит) достался в мужья Сигурд Хлёдвирсон, норвежец, ярл Оркнейских островов (и северных районов Шотландии); их единственным совместным сыном был Торфинн Могучий (у Сигурда имелись сыновья и от другой жены), со временем унаследовавший отцовские титул и владения.

Теоретически все четыре известных нам по имени внука Малькольма II имели право на шотландский трон. Хотя практически, скажем, шансы Торфинна занять его были равны нулю (как чужестранцу и хроническому неприятелю). Что, впрочем, не мешало ему активно вмешиваться в разборки остальных претендентов.

А их, остальных, было… Ещё при жизни Малькома II стало ясно, что прямых наследников у него уже не будет, а из коллег-соискантов в живых не осталось никого, «квази-лествичный» принцип, не идеальный, но реально хоть как-то работающий, сменился полным бардаком.

Так, сам Мальком II, будучи приверженным «принципу первородства», всячески продавливал права своего любимого внука Дункана, старшего сына своей старшей дочки Беток, которому и завещал свой престол. А пока пытался устроить ему «правительственную практику», пристроив его на правах стажёра королем Стратклайда, династия которого оборвалась в 1018 году.

Однако у Малькольма II имелись не только друзья, но и враги. Не столько политические, сколько кровные, связанные с ним (и его потомками) закадычными отношениями кровной мести. Для определённости далее будем называть их Анти-Далькельдской группировкой.

И они-то, видимо, и вспомнили о практике наследования пиктов. Согласно которой права на престол, без всяких принципов, получал каждый, хоть как-то относившиеся к правившим (когда бы то ни было) королям Альбы.

А таковых, связанных в правящим домом через женское колено, было, видимо, богато. Нас в рамках сюжета интересует одна из таких линий.

Предшественником Малькома II в должности короля Альбы был Кеннет III, также прямой потомок своего тёзки — первого носителя этого имени. Как это было принято  «у них», правление Кеннета завершилось их с Малькольмом большой родственной разборкой, в которой Кеннет и погиб. Согласно источниками, его чуть не лично замочил товарищ Малькольм, но в условиях тогдашних побоищ это мало вероятно. Да и действовать он всегда предпочитал чужими руками. Тем не менее, долг кровной мести ему (а потом и его наследнику) пал на родичей Кеннета.

Из каковых, когда дым сражений рассеялся, в живых оставался сын, Бойде, который со временем стал отцом Груох. Той самой, которой под пером Барда суждено было превратиться в леди Макбет и всех её местоблюстительниц, типа той, что из Мценского уезда.

Будущая леди Макбет была выдана замуж за Гиллекомгана, и у них был сын Лулах, заслуживший позднее почётную кликуху Дурак (видимо, не без оснований).

Однако ещё до того Гиллекомган, вместе с братом своим Малькольмом, стал во главе Морея — коренной пиктской области, в прошлом, возможно, одним из древних пиктских королевств времён до их объединения Бриде. Правитель её носил титул мормэра, как считается, унаследованных от тех самых времён. Нельзя исключить и того, что сама династия мормэров Морея имела пиктское происхождение, как это принято считать для мормэров Атолла. И в любом случае, коренных пиктов явно было немало среди их подданных.

Морея была самой большой областью, которой правили мормэры, всего же «мормэрст» в X–XI веках насчитывалось шесть. Почти все они располагались на землях древней Пиктавии, для некоторых (Фортриу, Атолл) довольно отчётливо устанавливается наследование от областей последней (некогда, до объединения страны при Бриде, отдельных королевств):

Титул мормэра не имеет соответствия нигде более в Шотландии и Англии. В латиноязычных хрониках он передаётся обычно как герцог (dux) или граф (comes). Первый перевод точнее, потому что выше его был только король Альбы. Да и носитель его временами претендовал и на титул короля — то рiдного Морея, то всея Альбанщины.

Позднее, когда мормэров стало уже довольно много (12–15), и связь их с пиктскими королевствами забылась, этот титул уже однозначно стал аналогом графского. Например, мормэр Атолла назывался позднее первым графом этой области. Только не контом, а эрлом — хотя на русский язык оба эти слова переводятся одинаково, титулы эти, тем не менее, не вполне идентичны.

Мормэры управляли Мореем с незапамятных времён. Так, непосредственным предшественником Гиллекомгана на посту мормэра был Финдлейх, о происхождении и деяниях которого почти нет сведений. Известно только, что его отцом был некто Руайдри мак Домналл, у которого был и ещё один сын, Мэлбригде мак Руайдри

Кроме того, Финдлейх проявил себя в постоянных войнах с норвежцами, владевшими Оркнейскими островами и Кейтнессом. Что, видимо, и послужило причиной его брака со средней дочерью Малькольма II, о чём говорилось ранее.

Финдлейх был убит во время разборки со своими племянниками Гиллекомганом и Малькольмом (сыновьями только что упомянутого Мэлбригде) в 1020 году. Однако его сын, Макбет (как следует из вышесказанного, двоюродный брат Гиллекомгана и Малькольма), не оставил притязаний на пост мормэра Морея, и мысли о кровной мести братавьям его, возможно, не покидали. Так или иначе, братавья погибли один за другим, сначала Малькольм (1029 год), затем Гиллекомган (1032 год). Последний был сожжён в (пиршественном?) зале вместе с пятьюдесятью его людьми.

В смерти братаьёв источники обвиняют Макбета, что не лишено резонов: во-первых, как кровного их врага, во-вторых, соперника за власть в Морее. Кроме того, Макбет приятельствовал (и соратничал) со своим кузеном Торфинном Могучим, у которого и мог научиться таким типично скандинавским способом расправы с кровниками, как сожжение в доме.

Однако есть подозрение, что к организации смерти братавьём был причастен Малькольм II (как до этого к смерти Финдлейха). Возможно, в предчувствии смерти он пытался избавить любимого внучка от возможных конкурентов в борьбе за власть — а таковыми могущественные, мормэры Морея безусловно являлись в силу своего положения.

Вообще, деяния Малькольма II свидетельствуют, что он был дядька весьма хитрожопый, так что от него можно было ждать чего угодно.

Косвенно об этом говорит и убийство единственного брата Груох в 1033 году. А уж он-то, в силу своего положения в династической иерархии и гендерной принадлежности был более чем реальным претендентом на шахматную шотландскую корону.

Однако через некоторое время вдова Гиллекомгана, упоминавшаяся выше Груох, выходит замуж за Макбета. Он взял на себя право (не отделимое от обязанности) отстаивать интересы её сына. Который после смерти Малькольма II (случившейся примерно в это же время) оказывается по любому счёту чуть ли не самым легитимным наследником Шотландской короны:

Вероятно, это было условием брачного договора с человеком, подозревавшимся в убийстве её мужа. И, уж во всяком случае, его недруга и соперника в борьбе за Морей. Может быть, она знала (или подозревала), кто был истинным организатором убийства. Хотя, возможно, всё было куда проще: Груох испытывала благодарность к тому, кто избавил её от постылого супруга.

К Лулаху серьёзно не относились, то ли в виду малолетства (ко времени смерти Малькольма ему было лет 6–8), то ли из-за того, что последующее прозвище своё он оправдывал.

Так что Дункан, под именем Дункана I, без особых проблем взошёл на престол Альбы, как и завещал его отец. Впрочем, титул не принёс ему славы, как и он — славы своей стране. И это не смотря на то, что некоторый опыт «руководящей работы» он к тому времени получил, по наводке отца будучи (или числившись?) королём Стратклайда.

Когда Дункан получил корону Альбы, ему было около 35 лет, из которых лет 15 он, видимо, изображал независимого правителя под опекой отца. Теперь он, вероятно, впервые в жизни получил возможность делать что хочет. А, будучи предводителем воинственного народа, хотел он, разумеется, воинской славы.

Для достижения оной Дункан для начала без всякой мотивации втянулся в войну со своим норвежским кузеном — Торфинном Оркнейским. К тому времени Торстейн, объединив владения своих умерших братьев, считался самым могущественным из всех Оркнейских ярлов, почему его так и прозвали — Торфинн Могучий. Возможно, это и было главным мотивом Дункана…

Описание этой войны противоречиво. Согласно скандинавским источникам, шотландцы потерпели в ней сокрушительное поражение. В источниках же шотландских это поражение описывается в несколько смягчённом виде. Во всяком случае, Дункан никаких ощутимых бонусов не получил — ни добычи (чего грабить на Островах?), ни территориальных приобретений (далековато до Оркнеев), ни, на худой конец, славы от громких побед над могущественным противником.

Следующим объектом своих честолюбивых вожделений Дункан избрал самого могущественного повелителя Северных стран, объединившим к 1028 году под своей властью Данию (наследным королём которой он являлся по рождению), Англию, Норвегию и коренные шведские земли, район озера Меларен, включая столицу Швеции Сигтуну. Впрочем, прозвище Могучий для него было уже пройденным этапом — он именовался Великим. То есть был вполне подходящим противником для удовлетворения амбиций Дункана.

Впрочем Дункану не свезло скрестить оружие с Кнудом — хотя тот был и сам не прочь округлить свои английские владения за счёт Альбы. Но тут случилась незадача — в 1035 году Кнуд Великий умер. И Дункану пришлось воевать с его незаконным сыном и, волею судеб, преемником (сначала в качестве регента Англии, а затем королём), Харальдом Заячья Лапа.

Хотя Агнес Мак-Кензи в «Кельтской Шотландии» и называет сыновей Кнуда «убогими», это определение применимо только к Хардакнуду, младшему и законному. Ибо Харальда вполне хватило на то, чтобы отбиться от Дункана. При том, что одновременно ему пришлось отбиваться и от Альфреда — претендента на английский престол из саксонской династии, и тоже более чем удачно.

А тем временем в Альбе Анти-Данкельдская оппозиция, существовавшая ещё при жизни Малькольма и не приветствовавшая волюнтаризм того в вопросе престолонаследия, получила ещё один повод для недовольства — неудачные и, видимо, дорогостоящие войны его наследника (как известно, войны неудачные всегда обходятся дороже победоносных). И, сплотившись вокруг более легитимного Лулаха (пусть и не семи пядей во лбу, но имеющего защитником «по праву усыновления» и патроном по жизни Макбета), начала междоусобную войну против Дункана.

О ходе этой войны ничего не известно. Кромке того, что она в 1040 году завершилась битвой при Ботгованане, в которой Дункан был убит. Соответствующие источники можно понять так, что опять же чуть не лично Макбетом. Что, как уже говорилось, в тогдашних разборках мало вероятно. Кроме того, высказывалось и мнение, что Дункана «в общей свалке» потасовки битвы убили его собственные люди — уж больно достал он их своими неудачными войнами.

Так или иначе, но коварное убийство с заранее обдуманными намерениями старого доброго короля Дункана, с которого Шекспир начинает счёт Макбетовых злодеяний — плод воображения и самого Барда, и его предшественников, типа Холиншеда. До того в пьесе он выглядит как верноподданный и победоносный военачальник своего законного короля.

Начать с того, что в момент гибели Дункан никак не был старым — ему было около сорока лет, может, чуть больше; их с Макбетом (год его рождения традиционно определяется как 1005) можно считать примерно ровесниками. Фактов, оправдывающих для Дункана эпитет «Добрый» (а таковой в хрониках действительно фигурирует), нам неизвестно; возможно, он лежит на совести придворных льстецов.

Нигде так не проявилась фантазия барда, как в описании коварного убийства. Хотя для убийства на поле боя никакого особенного коварства не требуется — ну случается такое. Как убийства в результате бунтов солдатских или офицерских заговоров: всё это входит в понятие comme à la guerre.

Остаётся решить вопрос с заранее обдуманными намерениями: собирался ли Макбет ограничиться ролью защитника интересов пасынка и, в случае победы, регента при нём? Или с самого начала разборки рассчитывал занять трон?

Не будем забывать, что Макбет родился и вырос в обществе, где каждый знал свою родословную лучше грамоты. И он не мог не понимать, что его права на престол как минимум не меньше, чем у ещё одного внука Малькольма II — Торфинна Сигурдассона, и у праправнука Кеннета III, Лулаха. Но первый был, по сути, чужеземцев в Шотландии и к тому же обычно врагом. А адекватность второго внушала некоторые сомнения даже его приверженцам — представителям Анти-Данкельдской оппозиции.

Кроме того, у Макбета имелся ещё один династический плюс в биографии, который был значимым для пиктских подданных Морейского мормэра — брак с Груох. Которая, ввиду гендерной принадлежности, сама претендовать на трон не могла. Но, будучи внучкой Кеннета III, оказывалась носителем вируса власти династической заразы.

Если бы Макбет, ввязываясь в драку с Дунканом, не учитывал всех этих факторов, он был бы глупцом. А в этом его даже Шекспир Очернитель не обвинял. И потому, как пишет Агнесс Мак-Кензи, Макбет

…надел на себя шотландскую корону, выступив в роли гаранта мира и защитника своего молодого пасынка, и был принят знатью и народом.

Судя по всему, переворот внутри победоносной Анти-Данкельдской оппозиции прошёл вполне мирно, Лулах никаким репрессиям, как можно было бы ожидать, не подвергся, но и ничем себя не проявил, пока не пришло ему время проявить некоторую активность.

Нет сведений и о том, что из-за отстранения  Лулаха между Дунканом и Груох пробежала чёрная кошка: видимо, на счёт способностей своего чада она (в отличие от многих матерей) не обольщалась. Напротив, в анналах  ряда монастырей и тому подобных заведений сохранились многочисленные записи о их совместной благотворительной деятельности.

При этом все участники переворота, похоже, забыли о сыновьях Дункана, а их было двое — Малькольм и Дональд. Правда, оба они были малыми (как считается, 1031 и 1033 годов рождения, соответственно). И где они находились — тогда никто не знал (как, впрочем, не знают и по сей день). Предполагается, что они укрывались либо в Дании, на родине их матери Сибиллы, либо в Нормандии у Эдуарда — будущего английского короля, известного под кличкой «Исповедник». Однако, когда настало их время принять участие в разборке для свершения мести Макбету (в 50-х годах XI века), они объявились при дворе дяди, брата матери — эрла Нортумбрии Сиварда.

Однако до этого было ещё далеко — впереди предстояло 14 лет безоблачного правления Макбета. Во всех хрониках это время определяется как эпоха внцутреннего мира мира и процветания, в том числе и снижения всяких налогов и податей, безукоризненного выполнения законов, пресечения агрессивных поползновений соседей.

Конечно, возможно, что картина, рисуемая хрониками, несколько напоминает идиллию. И, возможно, таковой и выглядит на фоне предшествующих и последующих смут и безобразий. Однако остаётся фактом, что правление Макбета оставило о себе, вопреки нашему Великому Очернителю, добрую память.

В течении четырнадцати лет благостная картина правления Мвкбета прервалась лишь однажды: в 1045 году против него поднял мятеж Кринан, отец убиенного короля Дункана. Который, впрочем, был быстро подавлен, а его предводитель убит.

Мятеж Кринана не поколебал стабильности Альбы под управлением Макбета. Подтверждением чему то, что в 1050 году Макбет совершил паломничество в Рим. Это предприятие, занимавшее в то время чуть ли не год, мог позволить себе лишь правитель, уверенный в прочности своего положения. Так, Кнуд Великий совершил аналогичный вояж в 1027 году, после того, как стал действительно Великим, устаканив обстановку в своей Северной державе победой над Олафом Норвежским (будущим Святым) и Анундом Якобом Шведским.

А далее события приобретают неожиданный оборот. В 1042 году в Англии коронуется Эдуарда Исповедник, который провёл перед тем чуть не тридцать лет в нормандском изгнании, где изрядно офранцузился. Приведённый к власти высшей знатью англо-датского происхождения, вышедшей из среды бывших дружинников (хускарлов) Кнуда Великого, Эдуард не имел никакой опоры в родной стране и потому всецело от неё зависел. Но в качестве противовеса «родной» англо-датской знати стал привечать нормандских рыцарей, с которыми сдружился за долгие годы изгнания.

Разумеется, англо-датчанам это не понравилось. И под их давлением Эдуард вынужден был изгнать своих французских друзей. Приют которым предоставил Макбет — наверняка не без мысли использовать их боевое мастерство. Нормандцев в Англии было не много, но они, создатели тяжёлой кавалерии (позднее ставшей рыцарством), были лучшими бойцами своего времени, что доказали, отбив у Византии Южную Италию, а позднее победой при Гастингсе и взятием Иерусалима в I Крестовом походе.

Одним из предводителей англо-датской группировки был Сивард, эрл Нортумбрии, который после смерти Кнуда Великого стал фактически самостоятельным правителем областей Северной Англии, пограничных с королевством Альба. И для предотвращения потенциальной шотландско-нормандской угрозы он решил нанести превентивный удар.

Тем более, что имел к тому и повод (а может, предлог): месть за зятя — убиенного, хоть и не невинно, Дункана. И примерно в это время при дворе Сиварда появился (или, если он там и скрывался, объявился?) Малькольм, старший сын покойного короля. У которого тоже были все основания мстить за смерть отца. О своих правах на престол молодой принц тоже наверняка не забывал.

Конечно, в перспективе интересы Малькольма и Сиварда были прямо противоположны: первый хотел получить корону страны, к ослаблению которой стремился второй. Однако на текущий момент они совпали. И два компаньона, стар и мал, начинают войну против Макбета, вторгаясь в 1054 году в пределы Альбы.

О ходе той войны сохранилось немного сведений, да и те довольно противоречивы. Так что просто подведём итоги. Где-то когда-то в ходе кампании состоялось сражение, в котором Макбет потерпел поражение, его резиденция, Дунсианский замок, был захвачен врагами. Хотя явно не из-за того, что Бирнамский лес попёр на него через половину Шотландии. Однако и противники Макбета понесли тяжкие потери, в частности, погибли сын и племянник Сиварда.

Кроме того, Сивард, видимо, был чем-то основательно болен, потому что в начале 1055 года умер, возможно, успев перед тем вернуться в Нортумбрию, где и был похоронен (в церкви Святого Олафа города Йорка). Поскольку у Сиварда уже за четверть века до описываемых событий была дочь на выданье (и выданная за Дункана, будущего I, убиенного короля), Сивард во время войны с Макбетом был, по тогдашним стандартам, не очень юношей, так что за его смертью не нужно искать какой-то конспирологии.

Однако со смертью Сиварда война в Морее не прекратилась. С одной стороны, Макбет, не смотря на поражение, вовсе не был разгромлен наголову. Со стороны же другой, Малькольм, утратив мощную опору в лице эрла Нортумбрии, в самой Альбе приобрёл, как пишет Агнесс Мак-Кензи,

поддержку каких-то шотландцев, имена и положение которых сейчас невозможно установить.

Можно лишь догадываться, что в их числе были участники мятежа Кринана, после ликвидации которого претерпели всякие жуткие репрессии — конфискации и изгнания. Свидетельства о массовых их казнях появляются много позже тех событий, и главным образом подкрепляются авторитетом Шекспира. Который и здесь по праву заслужил почётное звание Великого Очернителя.

Так или иначе, но у обеих сторон достало сил ещё на три года мочилова в масштабе Всеморейской разборки (назвать это войной как-то язык не поворачивается). Конкретных сведений о ней не сохранилось — судя по длительности конфликта, боевые действия происходили с переменным успехом. Кроме последнего её эпизода, в начале зимы 1057 года, когда у деревеньки Лумфанан, что в 25 милях от города Абердина, в очередной раз столкнулись сторонники Макбета и Малькольма.

Собственно, и об этом эпизоде мы могли бы ничего не узнать, если бы не событие, которое дало право именовать его громким именем — Битва при Лумфанане. В ходе этой «битвы» Макбету не повезло: его угораздило получить тяжёлую рану, лишившую его боеспособности. Соратники вытащили своего короля с поля боя и сныкать где-то в 60-ти милях к югу. Где Макбет и умер через несколько дней — ну плоховато тогда было с полевой хирургией…

В источниках, правда, в основном современных, «Битва при Лумфанане» трактуется как тотальный разгром армии узурпатора войсками победоносного законного государя. Что вызывает два возражения — о тотальности разгрома и о статусе «узурпатора».

Та фрагментарная картина о разборке при Лумфанане, которую донесли до нас средневековые хронисты, никак не согласуется с картиной тотального разгрома. При котором предводителя стороны, потерпевшей поражение, как правило, рубят в капусту. Особо не разбирая, какого цвета была та сволочь. И то, что соратники вынесли своего раненого вождя за 60 миль от места разборки (а это больше ста километров, поскольку шотландская миля примерно на 200 м длиннее английской сухопутной) — свидетельство того, что у «победителей» не оставалось сил для организации толкового преследования.

Ну а что Макбет не смотря ни на что умер — что поделать, не было среди соратников его ни генерал-полковника медицинской службы Вишневского, ни святителя Луки Крымского (в миру — профессор Войно-Ясенецкий, главврач Ташкентской городской больницы, в годы Войны главный хирург эвакогоспиталя № 1515).

То, что бойцы вытащили раненого командира, можно сказать, из-за линии фронта, показатель того, что как минимум сволочью Макбет не был, а пользовался уважением своих людей (возможно, даже их любовью). Так что осталось разобраться только с его «узурпаторством».

Выше было показано, что с формальной точки зрения права Макбета на престол были как минимум не меньше (а кое в чём и больше), чем у остальных участников феодального соревнования за королевский титул.

Но кроме формальных прав, современники не считали Макбета узурпатором. Доказательство — погребение его на острове Айона. Там, при монастыре, основанном ещё Святым Колумбой, имело место быть нечто среднее между нашей Кремлёвской стеной и Новодевичьем кладбищем: ведомственная усыпальница королей сначала Даль Риады, а затем объединённой Альбы. Это не было «фамильным кладбищем» (хотя все покоящиеся там были в какой-то мере родственниками и свойственниками). А отражали именно факт признания тамошних клиентов (и знатью, и народом) законными королями Шотландии.

Кстати, похоронить Макбета на Айоне было тогда, видимо, не проще, чем Крису и Вину из «Великолепной семёрки» — обеспечить погребение индейца Сэма на кладбище только для белых заштатного городишки Среднедикого Запада будущих США.

Во всяком случае, надо было в широтном направлении пересечь всю Шотландию и добраться до острова Айоны через водную преграду (не очень большую, но всё же в пару километров). У них ведь не было ГТСок, способных сделать это без вреда для здоровья экипажа. А зато было: страна либо в состоянии ещё гражданской войны, либо уже с утвердившимся враждебным режимом.

Кстати сказать, война ведь на этом не закончилась (тоже зарубка на память). И после смерти Макбета её продолжил пасынок, Лулах. Который унаследовал её вместе с постами короля Альбы и мормэра Морея. Правда, и тем, и другим он пробыл не долго, и не совершил ничего, отмеченного в хрониках. Кроме того, что весной 1058 года был убит в стычке со сторонниками Малькольма.

В некоторых источниках (например, в Ульстерской хронике) говорится, что Лулах был убит раньше гибели Макбета. Что, однако, опровергается тем, что и он упокоился на острове Айона, где, как было сказано, хоронили только «действующих» королей Альбы.

Малькольму уже ничего не препятствовало возложить на себя корону, что он и сделал 25 марта 1058 года в Сконе — традиционном месте коронации правителей объединённой Альбы со времён Кеннета I. В историю он вошёл как Малькольм III Кенмор.

В современной литературе можно найти два варианта перевода его прозвища — Великий Вождь или Большеголовый. Последнее, как считается, вызвано не анатомическими особенностями короля, а его «большим умом». Впрочем, имя Великого Вождя он тоже заслужил честно, наступив на одни и те же грабли (неудачные войны с Англией) даже не дважды, а пять раз.

Впрочем, наша основная история ещё не закончилась на гибели Лулаха, так как после него остался сын, Маелснехтайн, без особых проблем (по крайней мере, отмеченных в хрониках) унаследовавший титул мормэра Морея. И в 1078 году поднявший мятеж, дабы присоединить к нему и титул короля Альбы, но потерпел поражение и был посажен в тюрьму, где и умер в 1085 году, сохраняя, тем не менее, до смерти титул мормэра.

Далее после смерти Маелснехтайна титул мормэра, вместе с вахтой Морепйских мятежей, перешёл к своякам Лулаха, сначала к его зятю Хету, потом к сыну последнего, Энгусу. После гибели того в 1030 году в ходе очередного мятежа титул мормэра Морея был ликвидирован, а его подведомственная область разделена на несколько отдельных владений, напрямую подчинявшихся королю. Чем, казалось, была поставлена точка в длинной истории этой старейшей пиктской области.

Однако она оказалась лишь запятой: в 1153 году правнук Лулаха Малькольм поднял очередной мятеж с целью захвата короны. Но его не поддержали сколько нибудь влиятельные лица, и в 1156 году  мятеж был подавлен. А вот это действительно был финал истории пиктов — по крайней мере, на «континенте», то есть в собственно Шотландии (название Альбы к тому времени из употребления вышло).

Однако, как мы сейчас увидим, история пиктов всё ещё не закончилась, как и история «верескового» эля.

Финал истории эля

Как говорилось в прошлом разделе, никакого тотального геноцида пиктов после образования объединённой Альбы не было — репрессии коснулись лишь политических оппозиционеров. Других же, реликтовых служителей культа «зверя», немножечко порезали как оппозиционеров идеологических. А поскольку они же были носителями традиции изготовления «верескового» эля — казалось, что тайна его ушла в небытие вместе с ними.

Всё вроде бы так,
А вообще-то не так.

По крайней мере, не совсем так. Ибо какая-то часть носителей старых традиций спаслась от резни. И им оставалось только бежать из страны, которая уже совсем перестала быть Пиктавией.

Куда? На Западе — христианизированные гаэлы и примкнувшие к ним пикты-вероотступники, на Востоке — море, на Юге — англы Нортумбрии, мало того, что не дружественные, так ещё и давно христиане.

Остаётся Север-старик. Правда, там, на Кейтнессе и Островах, уже чем полвека, как окопались злобные язычники-скандинавы, конкретно норвежцы. В Эпоху викингов — отнюдь не самые гуманные люди. Но другого пути у адептов культа «зверя» и знатоков старинных технологий не было.

Потому что уж в чём нельзя было обвинить скандинавских язычников — так это в религиозном фанатизме. К тому же пиктам-беженцам было что предложить братьям во язычестве в обмен на гостеприимство: тайну «верескового» эля.

В разделе о том, где жили пикты, говорилось, что на самом севере Шотландии и на Островах пикты в период существования собственного государства, скорее всего, не жили. Они ходили туда походами — достаточно вспомнить разорение Оркнейских островов, учинённое в 682 году пиктским королём Бриде, сыном Били (известном также как Бриде III). И вряд ли поддерживали тёплые, дружеские отношения с местными жителями, хотя, вероятно, близкими им по крови и языку.

И тем не менее, в литературе постоянно встречаются неясные сведения о тесной связи пиктов с Оркнейскими островами, до первоисточника которых нелегко докопаться. Вопрос этот проясняет статья Александера Уоллеса (см. Обзор источников). В частности, он со ссылкой на «Шотландские древности» некоего МакРитчи (MacRitchie) говорит о том, что пикты проживали на Оркнеях вплоть до, как минимум 1443 года. Причём обитали в подземных домах, вероятно, подобных тем, какие использовались ими, судя по современным археологическим данным, в древности, до образования единого королевства Пиктавия. А уж идея о том, что традиция изготовления «верескового» эля сохранялась здесь чуть ли не до Нового времени, проходит через его статью красной нитью.

Это можно объяснить тем, что поздние пикты Оркнейских островов — не реликт древнейшего их населения. А, напротив, потомки беженцев из Пиктавии середины IX века, получившие убежище среди уже скандинавского населения. Которое то ли перебило, то ли, скорее, ассимилировало тех аборигенов, с коими пикты некогда сражались.

В благодарность за пристанище пикты поделились со своими странноприимцами той тайной, которую не хотели открыть своим христианизированным соплеменникам — технологией изготовления «верескового» эля. И в результате технология эта распространилась по Оркнеям далеко за пределы узкого круга беженцев.

Подтверждение чему можно найти в той же статье Уоллеса — там упоминается ирландская легенда о том, что

датские захватчики готовили из эрики хмельной ликер, секрет которого был утрачен после их изгнания, последовавшего за битвой при Клонтарфе.

Датчанами в Западной Европе Эпохи викингов часто обобщённо называли всех скандинавов. Однако известно, что в Ирландии оперировали почти исключительно выходцы из будущей Норвегии. Причём многие из них попадали на Зелёный остров транзитом через острова Северной Атлантики, в том числе Оркнейские. Кроме того, между последними и норвежским королевством в Дублине существовали тесные и постоянные связи.

Так что технология «верескового» эля вполне могла попасть в Ирландию при посредстве оркнейских норвежцев, перенявших её от беженцев из Пиктавии. А уж почему в источнике, на который ссылается Уоллес, напиток этот назван ликёром, ведомо одному «пиктскому зверю».

Кстати, мы, хоть и в предположительной форме, несколько прояснили судьбу последних пиктов и «верескового» эля. Пикты, во многом вернувшись к образу жизни своих предков, могли просуществовать на Оркнейских островах около полутысячеления, сохраняя своё этническое своеобразие вследствие замкнутости. После чего либо растворились среди оркнейских норвежцев, либо выродились от близкородственных браков и вымерли.

Во втором случае возникает вопрос: а не с этим ли связано представление о пиктах как о карликах? А рецепт «верескового» эля широко распространился в узких кругах ценителей качественной выпивки. В том числе и в «матёрой» Шотландии. Всё тот же Уоллес пишет:

Некоторые современные писатели свидетельствуют о том, что пили вересковый эль в течение последнего полувека. Г-н Уэлд (Mr. Weld) в своей книге «Два месяца в Хайленде» говорит (стр. 83): «хотя искусство изготовления пиктского верескового эля утрачивается, старые охотники пробовали напиток, сваренный из цветов вереска, хотя и с добавлением мёда или сахара для лучшего сбраживания.

Так что, возможно, «вересковый» эль дожил до промышленных пивоварен XVIII–XIX веков, которые и поставили точку в его долгой истории.

Хотя кто знает? Может быть, прямо сейчас знатоки и умельцы из шотландской глубинки возрождают старинные сорта эля на современной научно-технической базе. Статья Уоллеса, не содержа прямых к тому рецептов, даёт достаточно пищи для размышлений, как это можно сделать.

А что же «зверь»?

А вот про судьбу «пиктского зверя» ещё не было сказано ни слова. Исправляюсь — тем более что судьба у него оказалась более счастливой, чем у пиктов.

Правда, в наши дни морские коньки относятся к уязвимым видам — их численность сокращается. Из 32 их видов 30 занесено Красную книгу. Причина — массовый отлов коньков, ибо экзотическая внешность приводит к их использованию в качестве сувениров.

Кроме того, «конькятина» пользуется популярностью среди дальневосточных гурманов, известных своими извращёнными кулинарными пристрастиями.

Спасает коньков от вымирания лишь большая плодовитость: некоторые виды производят на свет более тысячи мальков за один раз. Так что в ипостаси морского конька плавает он в своё удовольствие по тропическим морям. Прочитать про этих необычных и трогательных рыбок, их повадках и образе жизни, а также посмотреть на их фотографии можно здесь.

Иногда эти рыбки из привычных тёплых вод попадают к берегам Британских островов. И невдомёк им, что когда-то там жили люди, которые поклонялись их предкам, как божеству…

Приложения

Когда я начинал сочинять первую редакцию этой новеллы, главной её частью мне казалась история сюжета о «вересковом» эле в литературе вообще и в русской литературе в особенности. Однако каждая последующая редакция всё больше уклонялась в сторону истории пиктов. И в результате в редакции нынешней историю сюжета вообще оказалось логичным перенести в Приложения.

Ибо из всего сказанного в основной части этого сочинения очевидно, что сюжет баллады Стивенсона не имеет никакого отношения к борьбе пиктов со скоттами за свою независимость, в ходе которой пикты подверглись поголовному истреблению. Нет, сюжет старины Лу — последняя попытка приверженцев «пиктского зверя» сохранить свою Великую Алкогольную тайну. И потому интересно рассмотреть его историю отдельно.

В нынешней редакции приложения сокращены даже по сравнению с со всеми предшествовавшими: оригиналы стихов старины Лу мне показались чужеродным элементом в русском тексте. Да и не Фурманов я, чтобы к чужой славе примазываться — даже таким способом. Тем более, что заинтересованные лица легко найдут оригиналы в сети.

Приложение 1. Предыстория сюжета

В статье Александера Уоллеса приводится несколько выдержек из древних ирландских и шотландских источников, описывающих события, которые могли бы лечь в основу баллады Стивенсона. Однако сюжет её намного древней. И восходит к одной из героических песен «Старшей Эдды», в изданиях её именуемой «Гренландская песнь об Атли».

Пересказывать сюжет всей песни не буду — он более или менее может быть знаком читателю если не по «Песни о Нибелунгах» или опере Вагнера, то по весьма неплохому немецкому фильму «Кольцо Нибелунгов». Да и к истории пиктов и тайне их эля не имеет отношения.

Но в этой песне есть такой эпизод: когда Гуннар и Хёгни (Гюнтер и Хаген германской традиции — в скандинавском варианте они братья, а не король и вассал) были схвачены воинами Атли (а это ни кто иной, как Аттила истории и Этцель германского эпоса), тот учинил им допрос: куда подевали сокровища убиенного ими Сигурда (которые тот и сам отнял у дракона Фафнира, предварительно замочив оного). Обещая сохранить жизнь обоим, если хоть один из братьев расколется.

Оба брата поначалу отказались наотрез — не из жадности (золото было уже утоплено ими в Рейне и недосягаемо ни для кого), а исключительно из вредности, дабы позлить врага своего. Но потом Гуннар согласился — при условии, что Хёгни убьют и как доказательство продемонстрируют его сердце. Когда же это было исполнено, Гуннар заявил, что теперь он один знает тайну золота Нифлунгов, и она умрёт вместе с ним. Полностью перевод этого отрывка приведён в Приложении 6.

Приложение 2. Сюжет в русской традиции

С лёгкой руки Стивенсона, пиктам и их элю суждена была долгая жизнь в русской литературной традиции. И начало этому положил отнюдь не Маршак — как мы только что видели, реконструируемая история имеет мало общего с той трактовкой, которую она обрела в его переводе.

Тем, кто читал стихи Константина Симонова, не может не броситься в глаза сюжетное совпадение его «Рассказа о спрятанном оружии» с балладой Стивенсона. Причём трактовка Симонова по духу гораздо ближе к оригиналу, нежели к сентиментальной истории о Старише-Кибальчише и его алкогольной тайне (выражение Александра Пименова), поведанной Самуилом Яковлевичем.

Тем не менее, издавна мне казалось, что стихи Симонова написаны под влиянием именно перевода Маршака. Пока я наконец попросту не сверил даты:

• «Рассказ…» Симонова — 1936 год;
• «Вересковый мёд» в переводе Маршака — 1941 год.

Так что скорее можно было бы говорить о том, что именно стихи Симонова побудили Маршака к переводу баллады Стивенсона.

Однако оказалось, что был и предшествующий перевод баллады — «Вересковое пиво» Николая Корнеевича Чуковского. Не смотря на несколько игривый стиль (а может быть, как раз благодаря ему), он совершенно не производит того впечатления сюсюкания, которое возникает при прочтении перевода Маршака. Впервые опубликованный в 1939 году, выполнен он был, однако, в 1935-м. А поскольку переводческий мир тесен — Симонов вполне мог знать о его существовании задолго до публикации. И именно перевод Чуковского мог бы выступить в качестве прототипа его «Рассказа…»

Но возможно, что всё обстоит гораздо проще. И мы имеем дело с одним из бродячих сюжетов, который так или иначе мог быть реализован разными авторами в разных странах и в разное время. И его воплощения зависят не столько друг от друга, сколько от какого-то общего прототипа.

А русскоязычная история сюжета «Верескового эля» не закончилась на переводах Чуковского и Маршака, и его преложении (если таки допустить влияние первого) Симоновым. Уже в нашем тысячелетии баллада Стивенсона переводилась чуть не с полдюжины раз. Не возьмусь сравнивать эти переводы с позиций высокой поэзии — но чисто эмоционально мне больше всего нравится перевод Андрея Кроткова. Который, к тому же, представляется наиболее точным с точки зрения как буквы, так и духа баллады.

Впрочем, заинтересованный читатель легко может составить собственное впечатление. Правда, для этого ему придётся покопаться в Сети. Или — обратиться сами знаете куда за 2-й редакцией: из редакций 3-й и 4-й исключены все переводы, которые я смог обнаружить, кроме перевода Андрея. В Приложении 4 я привёл (в собственном переводе, в меру своего незнания ангельской речи) краткий комментарий, которым Стивенсон счёл нужным сопроводить первое издание своей баллады. Однако, прежде чем переходить к собственно к ней, мне хотелось бы сказать несколько слов в Приложении 3.

Приложение 3. О недописанных романах старины Лу

Наибольшую известность Стивенсон получил не как поэт, а как автор приключенческих романов, два из которых остались недописанными. Возможно, потому, что и жизнь его была отрывком из романа, точку в котором судьба поставила слишком рано…

И прошу не считать заголовок этого очерка попыткой фамильярно похлопать по плечу классика. Просто я так давно, с детских лет сроднился с его творчеством, что действительно воспринимаю его как товарища.

Как известно, Роберт Луис Стивенсон умер сорока четырёх лет отроду, оставив недописанными два романа — «Сент-Ив» и «Уир Гермистон».

«Сент-Ив» был закончен примерно на три четверти, дальнейшее развитие сюжета, как и финал романа, угадывались без труда. Издатели обратились с предложением завершить его к ряду литераторов, в том числе и к признанным классикам приключенческого жанра — Артуру Конану Дойлу и Райдеру Хаггарду. Оба они отказались, причём сэр Артур мотивировал отказ тем, что как стилист далеко уступает Стивенсону, и не сможет продолжить сочинение последнего должным образом. Хотя версию о том, что сэр Артур таки дописал роман, можно найти в Интернете, причём на ресурсах, полагающих себя серьёзными.

Однако это не так. Дописал роман «Сент-Ив» профессиональный литературовед и литературный критик Квиллер Куч. Причём сумел так воспроизвести стиль Стивенсона, весьма своеобразный, что, если не знать, на каком месте обрывается авторский текст и начинается продолжение Куча — догадаться об этом, как говорят, довольно сложно и в оригинале. А в переводе — так просто невозможно.

На самом деле авторский текст обрывается последней фразой главы XXX, на словах:

Я оглядел комнату, осоловелого Роули, который тупо таращил на меня мутные глаза, погасший камин: мне вспомнились все нелепые происшествия этого нескончаемого, долгого дня, и я горько, невесело рассмеялся…

И последние шесть глав уже целиком принадлежат перу Куча. Но кто из читателей за прошедшие более чем 120 лет (роман был опубликован в 1897 году, через три года после смерти Стивенсона), положа руку на сердце, смог бы сказать, что догадался об этом?

А вот роману «Уир Гермистон», о котором автор говорил, что это будет самое сильное из его произведений, повезло меньше — дописывать его не взялся никто. И не потому, что никто не счёл себя достойным этой чести. Причина — в том, что автор так и не успел придумать удачного разрешения закрученных им сюжетных коллизий.

Таких трудноразрешимых коллизий в романе две. Тем, кто читал написанное — они понятны, тем, кто не читал — очень рекомендую прочитать. Потому как обе они целиком завязаны на общий сюжет, который я могу пересказать лишь вкратце.

Коллизия первая: судья выносит смертный приговор своему сыну, виновному в убийстве на дуэли своего злейшего друга и закадычного врага, соблазнившего его девушку и, как это положено среди блаародных гаспадинов, свалившего вину на него.

Коллизия неразрешимая — это противоречило законам Шотландии (не оттуда ли идёт сюжет старой нашей блатной песенки про прокурора и маленького вора? — у нас это представляется более правдоподобным). Возможно, драматизма ради, Стивенсон пошёл бы на такое нарушение буквы закона, тем паче что со времён описываемых событий прошло полтора века. А даже в доброй старой Шотландии память человеческая имеет пределы.

Но вторая коллизия была неразрешима. Братавья обесчещенной девушки, сначала изловившие героя и отдавшие его в руки правосудия, узнав правду, отбивают его из тюрьмы. Что было бы вполне реально в местечковом домзаке шотландской глубинки. Но практически невозможно — в городской тюрьме Эдинбурга, где, по опять-таки тем же шотландским законам того времени, должен был содержаться приговорённый к смертной казни.

И вот эту коллизию Стивенсон не мог разрешить все последние годы своей жизни — «Уир Гермистон» так и остался неоконченным. И мы никогда не узнаем, какое решение придумал бы автор, отпусти ему судьба ещё несколько лет жизни. Но что это решение было бы изящным и реалистичным — в этом не сомневаются все, кто знает и любит его творчество.

С соавторством Стивенсона связано ещё несколько историй. Так, ряд его романов при жизни издавался за двумя подписями. Иногда второй было имя Фанни Стивенсон, его жены, иногда — его пасынка Ллойда Осборна, сына Фанни. После смерти писателя они сняли свои имена с титульных страниц — с тех пор и «Остров сокровищ», и «Потерпевшие кораблекрушение», и ряд других произведений традиционно издаются только под именем Роберта Луиса Стивенсона. Исключение — «Жизни на Самоа», которая за его именем вместе с именем Фанни — надо полагать, в этом случае соавторство было реальным.

Фанни и Ллойд позднее объяснили причины и своего соавторства, и отказа от него. Стивенсон всю жизнь тяжело болел. Он не трясся над своими насморками, жил активной жизнью, объездил нашу планету от Калифорнии до Полинезии. А объём написанного им поражает воображение: советские собрания сочинений Стивенсона включают лишь малую часть его наследия как литератора и как журналиста.

Нет, он не боролся за жизнь, и тем более не цеплялся за неё, как можно прочитать в некоторых его биографиях: он дрался со смертью. Оборотной стороной чего была готовность к ней в любой момент. Как и готовность к тому, что его «производственные» дела окажутся неурегулированными.

Гонорары Стивенсона были единственным источником средств к существованию его семьи — и в конце его жизни, когда он добился, без преувеличения, мировой известности, источником вполне приличным: он был самым высокооплачиваемым журналистом и публицистом своего времени. А потому он заранее хотел уберечь своих близких от судебных разборок за наследство: соавторы имели право на свою долю гонорара вне зависимости от решения наследственных дел.

На могиле Стивенсона, на острове Уполу, архипелаг Самоа, выбита эпитафия, сочинённая им самим задолго до смерти. Существует бессчётное множество её переводов на русский — каждый заинтересованный легко отыщет тот, что ему придётся по вкусу. Мне больше всего нравится перевод А.Сергеева:

К широкому небу лицом ввечеру
Положите меня, и я умру,
Я радостно жил и легко умру,
И вам завещаю одно –-
Написать на моей плите гробовой:
Моряк из морей вернулся домой,
Охотник с гор вернулся домой,
Он там, куда шёл давно.

Мне кажется, он больше всего похож на оригинал. Впрочем, и тот, что заканчивается строками

Домой вернулся моряк, домой с моря.
И охотник с холмов вернулся домой

тоже хорош. Вот только автора, увы, не помню…

Приложение 4. Вересковый эль. Галоуэйская легенда

Перевод Андрея Кроткова, 2009

Из колокольцев вереска
В давние времена
Питьё умельцы варили
Слаще и крепче вина.
Варили эль и пили,
И падали в забытьи
Один подле другого
В подземные норы свои.

Нагрянул в шотландские горы
Король, беспощаден и лих.
Сразил он пиктов в битве,
Облавой пошёл на них.
Он гнал их по нагорьям,
Всех истребляя дотла,
И землю сплошь устилали
Их крошечные тела.

Тёплое лето вернулось.
Пустоши в алом цвету.
Но нет живых, чтоб поведать
Тайну забытую ту.
Словно малые дети,
По взгоркам родной земли
Шотландские пивовары
В смертном сне полегли.

В долину, где алый вереск,
Король на скаку влетел.
Там густо гудели пчелы,
И воздух от птиц темнел.
Коня он злобно шпорил,
Бледен и чернобров:
Край ему покорился,
Но не принёс даров.

И вот она — удача:
Воины свиты нашли
Спрятавшихся под камнем
Жителей здешней земли.
И выволокли грубо
Пред свет королевских очей
Маленького Народца
Последних двоих сыновей.

То были старик и мальчик.
Их кожа темна-смугла.
Король на коротышек
Поглядел с высоты седла.
Велел отвести их к морю,
На страшный крутой обрыв:
«Жизнь сохраните, мерзавцы,
Мне тайну эля открыв».

Отец и сын стояли,
Глядя перед собой.
Вокруг расстилался вереск,
Внизу клокотал прибой.
Очнувшись, голосом резким
Молвил старик: «Молю,
Позвольте тайное слово
Мне шепнуть королю.

В старости жизнь дороже,
Чем сущая мелочь — честь.
Тайну открыть готов я,
Но делу помеха есть».
И шёпот его воробьиный
Вдруг окрепнул, звеня:
«Тайну открыть готов я –
Сын смущает меня.

Юные страха не знают,
Жизнь не ценят свою.
Мне стыдно, что он увидит,
Как честь я продаю.
Пускай мальчишку свяжут
И в море бросят со скал.
Тогда я открою тайну,
Что клятвенно сберегал».

И мальчика скрутили
Ремнём от шеи до пят,
И подняли, и швырнули
Туда, где волны кипят.
Пучина его поглотила,
Не слышен был детский крик.
И встал один на утёсе
Последний упрямый старик.

«Сказал я чистую правду:
Страх за сына томил.
У юности безбородой
Мало душевных сил.
А я не боюсь ваших пыток –
Жгите, палите огнём.
Тайна сладкого эля
В сердце умрёт моем».

Приложение 4. Комментарий к балладе

Роберт Луис Стивенсон, 1890
Перевод Алексея Федорчука
Оригинал, например, здесь.
Среди курьёзов человеческого восприятия эта легенда занимает почётное место. Излишне напоминать читателю, что пикты не были истреблены. И по сей день их потомки составляют большую часть населения восточной и центральной Шотландии, от Ферт-оф-Форт (а возможно и от Ламмермура) на юге до мыса Кейтнесс на севере . Предположение, что тупого летописца вдохновило отвращение к собственным предкам, кажется странным, и легенда эта кажется невероятной. Но возможно, что ошибка его была не столь уж большой?

И в легенде первоначально речь шла не о пиктах, а, например, о лопарях, малорослых, черноволосых, живших в землянках и, возможно, занимавшихся выгонкой спиртсодержащей жидкости, в дальнейшем забытой? См. «Сказки Западного Хайленда» мистера Кэмпбелла.

Приложение 5.Мой комментарий к комментарию (Alv)

Надо сказать, что с Галлоуэем (областью на юго-западе Шотландии) пиктов обычно не связывали. Более того, это как раз был центр проникновения скоттов на свою будущую родину. Вместе с будущим Аргайлширом Галлоуэй составил первоначальное королевство Восточной Даль Риады.

Старина Лу не мог этого не знать, потому и предположил, что в исходной легенде говорилось о лопарях. Однако на этот счёт он явно ошибался — ну не было в Шотландии никаких таких лопарей. От слова вообще.

Так что, возможно, легенда дошла до времён Стивенсона в искажённом виде ввиду удаления исходных событий во времени и в пространстве. Со времени Кеннета I прошло более тысячи лет. А перед тем Западная Шотландия уже несколько веков принадлежала гаэлам. Так что скалы, с которых сбросили мальчишку, явно располагались у восточного побережья Пиктавии, где-нибудь в Морее.

Приложение 6. Старшая Эдда. Гренландская песнь об Атли

Предыстория сюжета, в записи XIII века

Сюжет, в полном виде дошедший до нас в «Саге о Тидреке Бернском» (пересказ германских героических сказаний в варианте, отличном от «Песни о Нибелунгах») начинается с того, что бургундские короли, Гуннар и Хёгни получают приглашение от короля гуннов Атли посетить его с дружеским визитом. Не смотря на плохие предзнаменования и прямое предупреждение их сестры Гудрун, в то время жены Атли, они отправляются в путь. Но по дороге предусмотрительно топят в Рейне сокровища, из=за которых весь сыр-бор и разгорелся.

По прибытии ко двору Атли братья немедленно подвергаются аресту и допросу на предмет выяснения, куда они подевали сокровща убиенного ими Сигурда (первого мужа Гудрун).

Далее следуют строфы 20-27 в переводе А.Корсуна:

20
Спросили, не хочет ли
готов властитель
золото дать,
откупиться от смерти.
21
Гуннар сказал:
«Пусть сердце Хёгни
в руке моей будет,
сердце кровавое
сына конунга,
острым ножом
из груди исторгнуто».
22
Вырвали сердце
у Хьялли из рёбер,
на блюде кровавое
подали Гуннару.
23
Гуннар воскликнул,
владыка дружины:
«Тут лежит сердце
трусливого Хьялли,
это не сердце
смелого Хёгни, –
даже на блюде
лёжа, дрожит оно, –
у Хьялли в груди
дрожало сильнее!»
24
Вождь рассмеялся –
страха не ведал он, –
когда грудь рассекли
дробящего шлемы
и сердце на блюде
подали Гуннару.
25
Гуннар сказал,
славный Нифлунг?
«Тут лежит сердце
смелого Хёгни,
это не сердце
трусливого Хьялли,
оно но дрожит,
лёжа на блюде,
как не дрожало
и прежде, в груди его!
26
Атли, ты радости
так не увидишь,
как не увидишь
ты наших сокровищ!
Я лишь один,
если Хёгни убит,
знаю, где скрыто
сокровище Нифлунгов!
27
Был жив он — сомненье
меня донимало,
нет его больше –
нет и сомненья:
останется в Рейне
раздора металл, –
в реке быстроводной
асов богатство!
Пусть в водах сверкают
вальские кольца
а не на руках
отпрысков гуннских!»

После этого, согласно уже другим песням Бургундского цикла, Атли приказал бросить Гуннара в яму со змеями. Тот, однако, так заворожил гадюк своей игрой на арфе, что они отказались жалить героя. Тогда слуги Атли связали ему руки, но Гуннар продолжал играть, перебирая струны пальцами ног. Это, видимо, получалось у него несколько хуже. И одна из гадюк, наименее чувствительная к музыке, прогрызла ему печень. После чего Гуннар умер.

Финал сюжета, в версии скандинавских песен, таков: после смерти Гуннара Гудрун убивает своих сыновей от Атли, из их мяса готовит изысканную закусь, под которую упаивает мужа вусмерть. А когда тот доходит до нужной кондиции, сообщает, чем он таким закусывал. После чего поджигает пиршественную палату, в пламени Атли погибает.

Так Гудрун мстит ему за убийство братьев, кровных родственников, которые ей ближе, нежели муж, какой-то посторонний мужик. Среди учёных людей эта версия считается более древней, нежели в «Песни о Нибелунгах». Где Гримхильд (== Гудрун), напротив, мстит братьям за когда-то свершённое ими убийство (из корыстных побуждений, ради золота цвергов) горячо любимого мужа, Зигфрида (== Сигурд).