Содержание
- Геологическая служба бывшего СССР
- Про город Ош
- Сурметашский переход. 1977
- Преферанс под Айдарбеком. 1978
- Лошадиные истории Алайщины
- О «новокиргизах»
- О наших лошадях вообще
- И снова о Профессоре
- Про Учителя
- Интермедия про собак
- Учитель и Бек
- Буровые Истории
- Геологическая баня по киргизски
- Легенда об эдельвейсовке
- РТИ №2 и минерально-сырьевая база СССР
Истории, рассказанные далее, объединены виртуально присутствующим в них темой: Это было в горах Алайщины. В них постоянно фигурируют названия различных геологических организаций, как производственных, так и научных. Так что следует начать с пары слов о том, как была организована геологическая служба в бывшем Советском Союзе, иначе многое из рассказанного нынешнему поколению, особенно далёкому от геологии, покажется непонятным.
Геологическая служба бывшего СССР
Изрядная часть геологических организаций находилась в подчинении Министерства геологии СССР — куда ныне входят его осколки, не знает никто. Мы же будем впредь говорить просто — Мингео, для краткости.
Кроме того, свои геологические службы имели министерства нефтяной промышленности, чёрной и цветной металлургии, возможно, ещё какие-то добывающие и обрабатывающие министерства, но подчинённые им конторы занимались преимущественно эксплуатационной разведкой.
Мощная геологическая служба была у Министерства среднего машиностроения, известного в народе под ником «Комитет по использованию атомной энергии в немирных целях» — то, что ныне стало Министерством по атомной энергии, тогда именовалось Комитетом по использованию атомной энергии в мирных целях. Занималась средмашевская геология практически исключительно ураном, но зато проводила полный цикл работ — от поисков до эксплуатационной разведки.
Научная геология делилась на «министерскую» — крупные научные институты были в подчинении не только Мингео, но и Миннефтепрома, — и «академическую», относившуюся к АН СССР. Не остались в стороне и ВУЗы — МГРИ (Московский Геолого-Разведочный Институт) занимался не только обучением собственной смены. Геологические факультеты имелись во многих университетах (ограничусь упоминанием МГУ, который закончил автор этих строк, и ЛГУ, с выпускниками которого мне много приходилось сталкиваться по жизни), в Ленинградском и Свердловском горных институтах, во многих политехнических. Среди последних помяну ВЗПИ (Всесоюзный Заочный Политехнический Институт), славный в первую очередь тем, что народ там учился иногда лет по 10…
В силу специфики государственного устройства СССР руководящие ведомства союзного уровня клонировались на уровне союзных и, часто, автономных республик. Впрочем, репликация тех и других была не буквальной, а «творческой». То есть, подчинявшейся более или менее здравому смыслу: очевидно, что в республике, не имеющей ни единого месторождения нефти, создавать соответствующее министерство было бы… ну несколько оптимистично. И излишне говорить, что Средмаш был один на весь Союз…
Аналогично и с министерствами геологии: Узбекская ССР, например, сподобилась собственного министерства, а головной организацией Киргизской ССР было территориальное геологическое управление. Но тут мы переходим собственно к теме настоящей заметки — всё предшествующее было затянувшимся вступлением.
Так вот, в прямом подчинении союзного Мингео были территориальные геологические управления, позднее им дали alias «ПГО» — Производственное Геологическое Объединение «имя рек». Например — ПГО Камчатгеология.
Вне зависимости от той или иной терминологической модели, в народе за ними закрепилось имя Управа: это был высший орган власти для всех тех ребят, о которых я говорил ранее — съёмщиков, поисковиков, геологоразразведчиков. Так что и мы будем впредь называть соответствующие организации управами — с присоединением собственного идентификатора при необходимости. Впрочем, при внутреннем употреблении идентификатор не требовался, обычно так и говорили: поехал в управу, его вызвали в управу etc.
Идентификатор имел региональный характер: как правило, территория, подведомственная управе, почти всегда (в моё время — вроде уже всегда) совпадала с административно-территориальным делением страны. То есть управы были:
- в союзных республиках — тех, что не сподобились собственного министерства геологии;
- в автономных республиках;
- в краях и областях.
Соответственно, и именовались они по названию соответствующей административной единицы: Киргизское территориальное геологическое управление (позднее — ПГО Киргизгеология), Камчатское территориальное геологическое управление (ПГО Камчатгеология), и так далее.
Кстати, наряду с территориальными управами существовали и управы всесоюзного, так сказать, уровня. Они так и назывались — всесоюзными. Например — ВАГТ (Всесоюзный Аэрогеолгический Трест), позднее именовавшийся НПО Аэрогелогия (то есть Научно-Производственное объединение). Были и совсем специфические управы — в их названии обычно (хотя и не обязательно) присутствовал префикс Спец (например, трест Спецгеофизика). Но в рамках нашей темы они интереса не представляют.
Так что вернёмся к территориальным управам. В их подчинении находились экспедиции — также территориальные (хотя этот термин к ним и не применялся). Это своего рода аналог армейской части — административно-хозяйственная единица со своей бухгалтерией, печатью, отделами МТС, ОРС и так далее, вплоть до учебного комбината и, где это требовалось, конебазой. Знамя в экспедиции, кстати, тоже имело место быть, так что аналогия с воинской частью достаточно полная. Как правило, экспедиция имела своё здание (или даже комплекс зданий), в котором помещались не только разнообразные службы, но и рабочие помещения сотрудников (так называемые камералки).
Территория, подведомственная экспедиции, также обычно совпадала с границами административных единиц: она охватывала один или (обычно) несколько районов области. И потому именовались экспедиции более обобщённо. Например, в Киргизской управе было две экспедиции: Северо-Киргизская, с базой в г. Фрунзе, и Южно-Киргизская, базировавшаяся в г. Ош (почему обычно и называлась просто Ошской).
Структура руководства управы и экспедиции наследовала традиции большевистских троек. Во главе стояли:
- начальник управы (экспедиции) — в отдалённых районах заместитель Господа Бога;
- главный геолог;
- главный инженер.
Последние два эмулировали правую и левую руки «самого», причём какая рука была какой — очень и очень зависело от… да много от чего зависело, и в каждом конкретном случае по разному.
Ещё на обоих уровнях имелся начальник геологического отдела — если продолжить армейскую аналогию, его можно сопоставить с начальником штаба. Значение этой должности было не очень определённым и зависело, в первую очередь от личных качеств и взаимоотношений с руководством — как непосредственным, так и вышестоящим.
Уровнем ниже экспедиций были партии — нечто вроде армейских рот. Партия — это то, где мы не только работали, но и жили. И то, чем мы жили. Почти полвека прошло, а до сих пор, встречаясь с товарищами по тем временам, мы говорим: Наша партия. И пьём за неё водку…
В зависимости от задач, были партии:
- чисто геолого-съёмочные — ГСП (впрочем, к моему времени они уже почти вымерли);
- поисково-съёмочные (ПСП) — наиболее обычные в моё время;
- геолого-поисковые партии (ГПП);
- поисково-ревизионные (ПРП) — партии, создававшиеся специально для ревизии рудопроявлений на листах, уже покрытых съёмкой и общими поисками.
Отдельно надо сказать о геологоразведочных партиях (ГРП): они занимались эксплуатационной разведкой на уже действующих месторождениях, и в систему Мингео не входили, подчиняясь «по команде» соответствующему министерству (например, Минцветмету).
Формально партия создавалась под конкретный проект, например, для поисков и ревизии в районе Текеликского хребта. И соответственно этому она и получала своё название — Текеликская ПРП, под которым существовала до окончания работ, то есть три-четыре года. После чего следовал следующий проект — например, на детальные поиски в районе Караказыка — и создавалась Караказыкская ГПП. Однако контингент при этом почти не менялся — по крайней мере, у хороших начальников: одни и те же люди работали вместе по много лет, не только геологи и прочие ИТР, но и работяги. И потому в быту партии обычно именовали по фамилии начальника: партия Приходько, партия Резвого, и так далее.
Вот в одной из таких партий, вышепоименованной Текеликской ПРП, относившейся к Южно-Киргизской экспедиции Киргизского геологического управления, в просторечии именуемой партией Зайда, мне и довелось работать во второй половине 70-х годов прошлого столетия.
Про город Ош
Как уже было сказано, ЮКГЭ в просторечии называлась Ошской экспедицией, потому что располагалась в городе Оше. Ош — своего рода ворота в Алайщину.
Илл. 01. Алайщина и город Ош
И потому Истории (story) про горы Алайщины резонно начать с описания города Оша. И в первую очередь с его истории (то есть history)
Любой город начинается с его основания, и город Ош — не исключение: в сети можно найти массу сообщений на этот счёт. В частности, о «предложении» считать Ош основанным три тысячи лет назад, и даже эту дату отпраздновать (или праздновать регулярно).
Однако с датой был напряг: 3 тыс. л.н. в киргизской и узбекской Фергане была распространена т.н. чустская культура поздней бронзы — раннего железа. Её много лет изучал Ю.А.Заднепровский, советский (а под конец жизни и российский) археолог, раскапывавший (в том числе и) поселение на горе Сулейманке в Оше.
Илл. 02. Юрий Александрович Заднепровский (1924–1999), исследователь археологии Киргизии и Узбекистана
Ю.А. опубликовал немало работ по чустской культуре, в том числе такую: «Основные итоги изучения чустского поселения в Фергане: (1950—1982)». Увы, за 30 лет изучения ни одной даты на этом поселении обнаружено не было. По секрету открою страшную тайну: дат не было найдено за последующие 40 лет ни на одном поселении чустской культуры. И причина тому была вполне уважительная: у её носителей письменности, как на зло, ещё не было. Так что осталось искать следы «письмён» стратиграфически повыше, поближе к нашим дням.
Те же (очень) многочисленные сетевые ресурсы сообщают, что в трудах средневековых авторов Ош фигурирует, начиная с IX века. Правда, без т.н. «подробностей»: ни трудов, ни авторов, ни конкретных дат. Да и сами материалы выглядят как произведения «резинового Полыхаева».
Правда, на фоне «резиново-технических» ресурсов можно откопать и материалы «всамделишние». Например, такой: История создания Оша. Он даёт реальную «точку отсчёта» при обсуждении этой темы: «Книга путей и стран», созданная ибн Хордадбехом, персидским автором IX века.
Илл. 03. «Книга путей и стран» ибн Хордадбеха
Книга эта, написанная на фарси, издана в русском переводе, который выполнила Наиля Велиханова. В издание включены также её «Предисловие», «Введение в изучение памятника» и подробные комментарии. Их совокупности представляет самостоятельную научную работу, сопровождаемую исчерпывающей, насколько можно судить, библиографией. Разумеется, на 1986 год — год выхода из печати «бумажной» версии.
Илл. 04. «Книга путей и стран». Начало оглавления
Издание являет собой библиографическую редкость. Но доступно в сети, хотя в «технически полноценном виде» найти его мне удалось только на Флибусте.
Илл. 05. «Книга путей и стран». Конец оглавления
«Бумажное» издание «Книги путей…» сопровождалось серией карт, которые некогда также подготовила Наиля. И в онлайновой версии все они сохранены. Правда, в растровых форматах, но читаемые и масштабируемые. И это если и не главное достоинство версии с Флибусты, то одно из существенных. Потому что читать о путях и странах без взгляда на карты — это гораздо хуже, чем брачная ночь без невесты…
Всё сказанное полностью компенсирует напряги, время от времени возникающие с Флибустой из-за её периодической блокировки Роскомнадзором (с подачи литагентов кого-то из наших великих детективщиц).
Потому что издание, в котором в разное время приняли участие и старина ибн Хордадбех (давно, ещё в IX веке), и Наиля Велиханова (ближе к нашим дням), принципиально анонимная Флибуста — буквально вчера, получилось образцово-показательным. А что до Роскомнадзора, литагентов и, увы, примкнувших к ним великих детективщиц, остаётся только повторить вслед за Антоном Дельвигом и Остапом Бендером: «Скучно, девушки…»
Ну да бог с ними, борцунами-копирастёжниками… Интересней был вопрос об авторе. Не «Книги путей и стран», конечно: ибн Хордадбех — личность достаточно известная с X-го века, и найти сведения о нём в сети труда не составит. А вот с переводчиком и автором «сопроводительных материалов» поначалу казалось чуть сложнее.
Тем не менее, эта задача была решена (как — уже не актуально), поэтому перехожу к результату. На обеих ролях выступает Наиля Мамедали кызы Велиханлы (азерб. Nailə Vəlixanlı), историк, генеральный директор Национального музея истории Азербайджана, академик Национальной академии наук его же, наделённая также и ещё многими званиями и регалиями, перечисленными на азербайджанской и русской Википедиях.
Илл. 06. Наиля Велиханлы
(Upd) И что бы не возвращаться к этому вопросу… В качестве переводчика и автора прочих материалов «бумажного» издания «Книги путей и стран» 1986 года указана Надият Мамедаливна Велиханова (как и на Флибусте). Есть сильное подозрение, что это — то же лицо, что и Наиля Велиханлы (см. Илл. 06. И что она лучше знает, как её звать, так что внёс соответствующие коррективы. А уж ЗАГСы между собой разбираются…
В ходе изучения последних ресурсов выяснилось, что Истории про Алайщину грозят вырасти до неприличия. И потому «дело ибн Хордадбеха» было выделено в отдельное производство.
Но пока, дабы (пока?) закрыть тему про город Ош, открою очередную страшную тайну: когда он образовался? Это следует из предварительного рассмотрения «дела ибн Хордадбеха».
К настоящему времени можно считать установленным, что город Ош был впервые упомянут ибн Хордадбехом в «Книге путей и стран». Дата упоминания неизвестна. Обычно считается, что на страницы «Книги» Ош мог попасть в любой момент между 842 и 886 годами.
Сурметашский переход. 1977
Дело было в горах Алайщины… В южной её части, а конкретно — на хребте на Алайском, вблизи от водораздела его. И были мы все членами партии, только не коммунистической, а Текеликской, поисково-ревизионной, сокращённо — ПРП. Что не означало, будто мы там, в горах, ревизионистов искали. Потому как занимались мы ревизией ранее найденных рудных объектов. Но в основном — поисками объектов новых, содержащих самый презренный из металлов. Тот самый, из которого товарищ Ульянов в скобках Ленин обещал унитазы в общественных сортирах сделать. При коммунизме, разумеется.
А пока Родине нашей презренный металл нужен был для других целей. И нужен очень — потому что идеологически подкованные алхимики, руководствуясь принципами диалектического материализма, научились из него Золото Партии делать. То самое, что потом то ли куда-то пропало, то ли его вообще не было.
Но киргизский металл презрений — сюжет для других Рассказов. А нынешний посвящён эпизоду, когда его поиски неожиданно оказались совмещены с задачей, интересной как для целей геологического картирования, так и сугубо научных: определением взаимоотношений между гранитодными батолитами и щелочными интрузивами. Совмещены пространственно — ибо и поиски, и изучение соотношений можно было проводить на одном и том же участке, под водоразделом Большого Алая, на северном его склоне, чуть ниже Сурметашского ледника. От которого и получил название Сурметашский щелочной массив, очень для некоторых из нас интересный.
Вот нас туда и закинули вертолётом, и было нас четверо:
- Володя Насатович, начальник поискового отряда;
- Витя Ненахов, геолог;
- Коля Камша, студент геолфака Воронежского универа;
- автор этих строк, тогда тоже студент геолфака, только МГУёвого.
Высота — около четырех с полтиной километров. Плановых работ — примерно на неделю, может, дней на десять. А поскольку закидывали нас вертолётом, харчём запаслись по полной программе, по принципу
идешь на неделю, запасай на месяц
Далее надо было отработать участки и потом спускаться вниз. Где нас должна была снимать машина.
Отработали как надо, с опережением самого оптимистического графика на пару дней. Проб набрали — до… ну матери того самого Кузьмы, кил по 40 на брата. Правда, остальной груз не особо тянул — две облегчённые палатки, спальники — пуховые, из посуды — псевдо-казанчик крылатого металла, банка консервная под чайник, кружки и ложки — тоже самого лёгкого из железов.
Вот только харчей осталось — вагон и маленькая тележка. И потому накануне выхода в обратный путь сели мы вечерком и приняли все меры по уничтожению излишков. Однако всё запасённое схарчить не смогли ни за ужином, ни на завтрак. Потому как и запасено было немножко больше, чем вдоволь, и работали опережающими темпами. Ну а харч бросить — привычка полевиков не позволяла, так что все остатки взяли с собой, вместе с камнями. И получилось уже не по сорок кил на брата, а по полцентнера с добавкой — а на высокогорье это не просто много, и не до того самого места, до которого доха достаёт. А прямо как до мамы японского городового.
Так что до точки, где машина нас должна ждать, дотащились еле-еле, языки через плечо на спину закинув. А машины-то на месте и нету.
Ну, думаем, дело обычное — сентябрь месяц, кампания хлопкоуборочная в разгаре, бензинки ныма, машина задерживается. Подождём. Тем более, что харча вволю. И истреблять его надо, ибо привозить харч из маршрута — очень дурная примета. Сели в удобном месте и начали… нет, не есть, и не харчить даже, а методично так жрать. Жрали, жрали, жрали… пока всё не съели. А машина тем временем так и не появилась. Так что лежим, отдыхаем, перевариваем, как удавы.
И тут, откуда ни возьмись, появился… нет, не то, о чём подумали испорченные мальчики и девочки. А Партии начальник — не тот, которого по телевизору показывали, а нашей, Текеликской ПРП. С объёмистым таким рюкзаком. И говорит:
— Дети мои, у меня для вас две новости — хорошая и плохая. Вопроса не задаю, а, как начальник, сам решаю, с какой начать. Начну с хорошей. Я вам арбузик принес.
И из рюкзака своего объёмистого достаёт такой увесистый арбузик — думаю, самый большой, какой на ближайшем базаре нашёл, кил на 20–25.
Ну мы, рожи обожравшиеся, этот арбузик в шесть секунд и умяли. В качестве десерта, после конской тушёнки и тому подобных деликатесов, включавших и рыбный завтрак туриста, пошёл замечательно. Да ещё и на жаре — спустились-то мы километров до двух, в Горной Фергане там даже конец сентября — вполне себе лето, тем более глубоко после полудня.
— А теперь, — говорит начальник, — новость плохая: сель прошёл, мост на речке снесло, машина не придёт. Так что давайте-ка ноги в руки, да пилить ещё кил 15 до навесной переправы, машина за ней.
Ну надели мы рюкзачки осто… надоевшие, да и пошли, вечерним ферганским солнцем палимые. А начальничек даже и не предложил взять ничего себе из груза нашего. Хотя и рюкзак абалаковский, пустой, имел, и видел, что груза у нас более чем много. Ну матюгнулись мы каждый про себя, волю в кулак собрали — дошли.
Вернее, почти дошли. Потому что от конца бывшей дороги, по которой топали, до навесной переправы — ещё метров 500. Не много, вроде. И не вверх, не вниз — по горизонтали. Но — по сцементированному пролювию. Кто не видел, что это такое, скажу: хуже для любой ходьбы ничего на свете не бывает. Это не осыпь, по которой в случае чего съедешь. И не скала, по которой можно идти ногами, чуть иногда руками подмогнувши. Гнусная такая вещь этот пролювий, соскользнуть — запросто, потому как чуток всё-таки сыпется, и зацепиться, если сорвешься, не за что. А если даже зацепишься — зацепленное прямо под руками выкрашивается.
Правда, там нечто типа тропки было пробито — как я потом понял, это начальник народ местный сблатовал, чтобы потрудились, пока он к нам с арбузиком бегал. Но тропка — шириной в полступни от силы. Правда, и вниз, до речки, немного, метров с полста — но там, на бережку, камушки всякие валяются, острые, так что и меньшего хватило бы.
Ну делать-то не х…фига, пошли мы по той тропке. А начальник достал из рюкзачка своего два скальных молотка и пошёл ниже нас метра на полтора. Без тропы, прям по этой стенке — не стенке, осыпи — не осыпи. Хреновине пролювиальной, одним словом. И каждого из нас страховал — молотками, чуть у кого нога соскользнет (а соскальзывала она часто, да и полста кил камней, в рюкзаке болтающихся, устойчивости не прибавляют). Успешно страховал, иначе я бы этим воспоминаниям не предавался, Витька не стал бы проректором Воронежского универа… Ну и всё такое прочее. При том, что трое из наших были на голову его выше и кил на 20 потяжельче.
Так и дошли. Переправились, в машину погрузились, в Ош рванули. Ну, а в Оше, как положено, уже и отдохнули от души. На этом мой сезон 77-го года закончился. Потому как обстоятельства потребовали срочно лететь в Ташкент. Но эту историю я здесь рассказывать не буду.
А начальника того звали — Павел Вольфович Зайд. Кандидат гэ-мэ наук, ляг карты чуть иначе — был бы первооткрывателем пары месторождений, лауреатом какой-никакой завалящей Государственной премии. Альпинист, снежный барс, первовосходитель на… и первопроходитель маршрутов, а также протчая, и протчая, и протчая…
С лёгкой руки Димки, сына Насатовича, в узких кругах был широко известен под псевдонимом «дядя Паша». Он сначала огорчался, потом привык. Ныне на Израильщине пребывает.
Преферанс под Айдарбеком. 1978
Эта история началась в 1977 году. Партия наша (не коммунистическая, а Текеликская, поисково-ревизионная, сокращённо ПРП) работала тогда в бассейне речки Коксу, что разделяет Главный Алайский хребет (он же Чон-Алай) и хребет Текелик (в переводе на русский — Козья Морда, от киргизского «тэке» — горный козёл). А затем впадает в реку Кызылсу, которая, минуя границу с Таджикистаном, волшебным образом превращается в Сурхоб и далее в Вахш. Который, сливаясь с Пянджем, становится Амударьёй — но это уже далеко за пределами места действия моей сегодняшней Истории.
База нашей партии стояла в низовьях Коксу, неподалёку от впадения её в Кызылсу. Но мы на базе почти не бывали, потому как работали по участкам ближе к её верховьям. Где, как следует из названия партии, занимались ревизией ранее выявленных объектов (рудопроявлений презренного металла) и поисками новых (его же, Родине он во как нужен был, не смотря на всю его презренность). А в рамках нынешнего сюжета база упоминается только потому, что в тот год она по совместительству была базой двух альплагерей — так называемого Международного и Высотного, не менее называемого так… и раз-эдак.
О первом, опять же, говорить сейчас неуместно (разве что похвастаться, что там довелось мне видеть Мориса Эрцога, правда, очень издали). А вот второй имеет непосредственное отношение к сюжету. Ибо, в числе прочих, базировалась там и команда московского «Спартака», с которой много лет ходил начальник наш, Павел Вольфович Зайд. Состоял в той команде, кстати, и Визбор Иосич. Но на маршруты, насколько я помню, не ходил, а сочинял песенки на базе или в одном из лагерей на наших участках. Но это совсем другая история.
Моя же нынешняя история началась с того, что спартаковская команда намылилась восходить на одну из горушек Текеликсого хребта, названия не имевшую, но на карте помеченную как высота 5 тысяч с чем-то (в разных источниках — от 5170 до 5250 м). Что и осуществили двумя двойками: Юрий Пискулов и Аркадий Климашин, Павел Зайд и Владимир Башкирцев (первые два фигурируют в соответствующей песенке Визбор Иосича, причём второй второй даже в двух лицах, а вот дядя Паша и Володя почему-то в размер не вписались).
С горы мужики, вопреки песенке, пришли без синяков, но совершенно обалдевшие от впечатлений, выразившихся словами:
— Ребята, это «шестёрка»!
Была тогда такая категория маршрутов, кажется, отменённая чуть не в следующем году. А нынче, вроде, опять восстановленная, да ещё и поделенная на буковки А и Б. Что позорно и преступно, ибо «шестёрка» — она всегда была просто «шестёркой».
То есть — с очень вероятной перспективой на призовое место в первенстве Союза. Заявляться на которое с такой горушкой, как «высота столько-то», было, однако, несерьёзно. И потому ей тут же придумали звучное имя с азиатским орнаментом — пик Айдарбек. Откуда имя взялось — нынче никто уже и не упомнит. Но оно вошло в историю.
«Шестёрки» мужикам не дали, ограничились «пятёркой Б», что они объяснили недостаточной квалификацией командного фотографа (как известно, мало на вершину зайти, ещё надо должным образом снять — и её саму, и, главное, процесс). Но «серебро» в высотном классе на первенстве Союза они тогда получили.
Кому в тот год досталось «золото» — не помню, а вот «бронза» обломилась за гору Победы, что в хребте Улахан-Чистай, Восточная Якутия (3003 м, тогда считась чуть за 3100 м). По агентурным данным, очень уж ребята плакались, что им иначе путевые издержки не спишут. Вошли в положение руководящие товарищи…
Однако главным результатом этого восхождения было другое. На спуске с горы Зайд обнаружил скарновые зоны с мощными телами сульфидов — преимущественно халькопирита и борнита. Именно в этих минералах и проживал в субдисперсном виде искомый нами презренный металл — видимого золота в тех краях не водилось от слова «вообще». Дядя Паша, как истинный геолог, пройти мимо такого богачества не мог — и набил пробами всё, что можно было набить. А потом пробирный анализ, уже в Оше, показал в них ураганные содержания золота. В результате чего в полевом проекте на следующий сезон участок Айдарбек стал одним из основных объектов работ Текеликской ПРП.
Правда, в следующий сезон работы на Айдарбеке очень долго откладывали. Потому как было ещё несколько участков, на которых требовались тяжёлые работы. Тяжёлые — не в смысле трудности, а потому как требовали относительно тяжёлой техники (буровых установок) и людей (для проходки врезов, канав, штолен и прочих горных выработок). А Айдарбек был именно трудным для работы: надо было забрасываться лошадьми в верховья сая, потом пересекать язык ледника или крупновалунную морену — ни то, ни другое для лошадей непроходимо, поэтому уже пешком. А собственно работы — на довольно таки крутеньких скалах, где вообще без снаряжения действовать казалось проблематичным. В общем, в любом случае требовалось изрядно людей, которых снимать с других участков было ну никак.
Илл. 07. Пик Айдарбек. Вид на будущий участок
Так что с Айдарбеком тянули до последнего. Хотя у всех свербило везде, где только можно (и где не надо — тоже). Таких содержаний презрения не было не то что на наших листах — вообще нигде в Южной Киргизии.
И тут — не было бы счастья, да помогло несчастье. Альплагерь «Высотник» продолжал функционировать и в этом году. И в него регулярно приезжали команды со всех концов нашей тогда ещё необъятной Родины. В частности, одной из последних прибыла команда воронежцев — как в кино «Семь стариков и одна девушка». Девушка действительно была одна, а самому-рассамому старику, капитану команды, было аж за тридцать, остальным, соответственно, и того меньше. Такая вот необычная для тех времён команда, смешанных составов в Советском альпинизме избегали с 50-х годов (и тому, в общем, были причины). Но эта команда была очень дружная, сплочённая, энтузиазмом горевшая (без смайликов). В общем, свои ребята, мы с ними как-то сразу сдружились.
Но случилась с воронежцами такая непруха: не успели они на базу прибыть, как по всем (в скобках прописью — всем) альплагерям Союза был превышен лимит на число несчастных случаев. И по всему Союзу были закрыты все (в скобках, опять ей же, все) выходы на маршруты. А ребята, повторяю, только приехали… Возвращаться — родной профсоюз не поймёт, и не по понятиям, да и просто очень огорчительно, через пол-страны тащиться, чтобы потом домой ехать.
И пошли ребята к дяде Паше, и сказали:
— Раз уж со спортом такой облом получился, давай-ка мы на благо советской геологии потрудимся, бескорыстно, за кров и харчи.
Последнее, конечно, фигурально: с кровом у них, в виде палаток-гималаек, было получше, чем у нас, да и с харчами напрягов не было, в пайку высотников всякая тогдашняя экзотика входила, типа красной рыбы с её чёрной икрой. Так что бескорыстие у ребят было на все 146%.
А дядя Паша, людоедски так потирая руки, им и говорит:
— Отлично, поработаете у нас шерпами на Айдарбеке. А Большими Белыми Сагибами я вам Насатовича с Федорчуком назначаю.
Володю Насатовича, понятное дело: как начальника поискового отряда — раз, и как самого подготовленного в горно-спортивном отношении товарища — два. Ну а Федорчука, бича-скубента — как наименее незаменимого на прочих участках работ, особенно тяжёлых.
Ну и кроме того, дядя Паша был, конечно, кровожадный людоед в работе. И потому чисто профессионально о людЯх заботился (пример, опять же, был в прошлогодней Сурметашской Истории). Так что решил он нам маленький роздых устроить — перед тем мы с Вовкой беспросыпу бурением занимались, потому как разбежались наши профессиональные буровики, не выдержав тягот и лишений службы. Ну и, кроме того: мы-то тогда не подозревали, а дяда Паша знал точно, что нам с Вовкой ещё предстоит бурить до белых… нет, не мух, в вооот таких белых оводов. С угробищным оборудованием устанавливая всесоюзные рекорды проходки скважин на высотах, где и нормальная-то буровая техника через пень-колоду работает.
Но об этом будет другая история, и рассказана она будет позже. Ну а в Истории этой дело было так: собрались мы вдесятером, то есть семь стариков, одна девушка и мы с Вовкой, да плюс Витька Ненахов в качестве погонщика каравана, да коняг с ним штуки три-четыре (точно уже не помню). Завьючились и двинули вверх по речке Кимисдыкты, это правый приток Коксу, она как раз под Айдарбек и выводила. Поднялись до разумного упора — то есть до самого узкого места ледника, точно напротив будущего участка. Развьючились, с Витькой и конягами попрощались до вызова по РД (как работы закончим), лагерь поставили: альпинисты свои гималайки, мы с Вовкой — рабоче-крестьянскую производственную двухместку (тут мы и оценили превосходство ихнего снаряжения над нашинским).
Девушка (Зоей её звали, помню; а вот из мужиков — никого по имени, увы, не запомнил) тем временем праздничный ужин сготовила, в честь начала всамделишней жизни. Капитан команды, ныне облечённый высоким званием старшины шерпов, извлёк из закромов Родины спецпайкового альпинистского ОНа, развели из расчёта по 50 грамм/рыло (выше 4-х км это вполне для веселия достаточно). Отметили: ребята — что почти на настоящий маршрут выбрались, не смотря на все препоны и рогатки Спорткомитета, мы с Вовкой — что от опостылевших буровых избавились. Поужинали, поговорили, улеглись спать.
А утром началась работа. О которой сказать особо нечего. Кроме, пожалуй, одного: за все полевые четверть века мне (почти) никогда не доводилось работалось так комфортно. Психологически. Никто никому ничего не приказывал, никто ни перед кем не выпендривался. Просто не нужно было ничего говорить: с первого раза каждый понял свою задачу. И её выполнял. Так, как надо: на стене, на спуске, на леднике под рюкзаком.
Илл. 08. Участок Айдарбек
Не, мы с Вовкой тоже не сачковали. Но, прямо скажем, и не уродовались — не было причин уродоваться: семь тренированных альпинистов нам бы это просто не позволили. Потому что, как это ни пафосно звучит — прониклись: Родине нужен этот презреннейший из металлов, мать его…
Ну это всё эмоции. А по факту — в итоге работа, запланированная дней на двадцать (да ещё с люфтом, если чего-то не срастётся), была сделана за 10. И тут бы нам, дуракам, подумать: а не продлить ли этот курорт? Тем более, что там по округе было чем ещё заняться. И дела Партии для, и в своих личных геологических интересах.
Ан нет, даже и мысли такой не возникло (это я уже очень задним числом подумал). Закончив опробование последнего рудного тела, стащивши все пробы в лагерь и принюхиваясь к запаху ужина, Зоей приготовленного, отбиваем РД: работа выполнена, шлите лошадей снимать. Получаем ожидаемый ответ: завтра к середине дня будут.
Ужин подоспел, развели альпинистского ОНа — уже грамм по 150 итоговых, ибо не в гору ползти, и не по скалам прыгать, а за вьючными лошадьми телепать, напрягов ни малейших. Да, и по старой партейной традиции, под ОНа постарались пожрать, сколько смогли, чтобы лошадок зря не утомлять: им каменюгов и так тащить будет вдоволь.
В общем, опять же поели, попили, поговорили, спать легли. А ночью пошёл снег — в горах такое бывает, даже посреди лета. Само по себе ничего страшного — это на полдня максимум. А к середине следующего — и следов не останется, горы же, и Азия, сухо: снег такой не тает, а сублимирует в пространство.
Так что утречком по РД связываемся: всё ясно, сегодня не ждём, садимся писать «пулю». Ну и засели — и в их команде все как один преферансисты оказались, в том числе и девушка, не хуже мужиков играла. Разбились на три группы: четвёрка — в командорской палатке, две тройки — в двух других гималайках. Игра на вылет: кто в минусе — отправляется в нижнюю палатку, на смену ему оттуда — те, что в плюсе. Строго, без всяких яких, невзирая на чины и регалии.
Играли до утра. Утром обнаружили, что снегопад прекратился связались с главным лагерем. Ну а там новостей никаких: тропа от снега размокла, лошадям не пройти. То есть к нам, пустыми, прошли бы. Но обратно-то — под вьюками. И не слабыми. Ибо есть в геологии закон, более верный, чем все законы термодинамики с ихними уравнениями Максвелла. И гласит он:
Сколько харча в выкидушку ни бери — обратно камней втрое будет.
А у нас, учитывая тренированность альпинистов, камней было впятеро. Да и харч весь ещё не поели, ибо
Идучи на неделю — запасай на месяц.
На месяц — не на месяц, но харча у нас хватало. И потому со спокойной душой сели мы писать пули дальше. Ну разве что Вовка или я к рации отходили, чтобы узнать, что тропа так и не просохла: Витька ведь тоже не манкировал, тропу проверял постоянно. Да кто-то из ребят отходил к примусу, покушать поставить да за готовкой приглядеть (тут уж никаких гендерных различий не было, кто на прикупе в «четвёрке» — того и вахта).
Так прошло ещё двое суток. Неожиданно обнаружилось, что харч, коего на 10 дней должно было оставаться, сделал вид что заканчивается. Главное, что с чаем чуток не рассчитали: в отсутствии водки чай расходовался со страшной научно-фантастической силой. Но и это ещё не беда. Хуже, что подошли к концу сигареты. Ибо закон преферанса — «дыми больше, противник дуреет», в условиях гималайки с её двумя круглыми входами и прекрасной вентиляцией, работает очень плохо.
Пошли четвёртые сутки. Игра вовсю, харча ещё есть, но без чая он как-то с трудом употребляем, в замену сигарет уже начали банки с бычками притыривать… И тут капитан, он же старшИна шерпов, вспоминает (или делает вид, что вспоминает), что в закромах Родины остался самый-рассамый неприкосновеннейший запас ОНа, только для медицинских целей. Общим решением трудового коллектива постановили, что эта самая медицинская цель нами достигнута. И употребили ОН по назначению. Кажется, даже не разводя. Дописали пули — и заснули спокойным сном. Ибо готовы были героически писать их и далее, сколько Родина потребует, уже точно не то что без курева и житья культурного, но и вообще без ничего.
Но та «пуля» оказалась последней. Ибо утром, без предъявления претензий, объявления войны и прочих аннексий с контрибуциями (не говоря уж о банальной радиограмме) в лагере появился Витька Ненахов с лошадями. Потому как волновался он за нас. А ночью решил, что тропа уже просохла, и, дабы времени не терять (хрен его знает, может, снегопад опять стукнет) с первыми лучами невзалевшего рассвета двинулся нас снимать.
Так закончился преферанс под Айдарбеком. Пробы, что лошадки героически вьюками своими вытащили, подтвердили: да, металла презренного в них — до хреновой страсти, и ещё больше, чуть ли до японской мамы достанет. И условия отработки — контрастные залежи, что называется, греби лопатой. Но это — начало другой истории. Которую я, наверное, не буду рассказывать. Потому что это очень грустная История…
Хотя нет, и в ней были комедийные моменты. Например, такие, как сочинение проекта под поиски мраморизованых (визейских) известняков на предмет получения из них добавок к куриному корму (или индюшачьему — кажется, как раз тогда в Оше вошло в моду разводить индюков, которые злобно пожирали весь ячмень с экспедиционной конебазы). И финансирование поисков куриного корма предполагалось употребить на всё те же поиски презренного металла. Без которого наша Отчизна так изнемогала. Но апофеоз этой комедии происходил уже без меня, и, не являясь очевидцем, свидетельствовать о том не могу.
Post, аднака, Scripum
Сочиняя ещё первый вариант этой Истории, залез в сеть с тайной надеждой уточнить высоту той горы, которую назвали пик Айдарбек. И неожиданно обнаружил, что гора эта к тому времени стала достаточно известной, фигурирует во многих туристических отчётах, причём с фотками, и даже Гоша с Яшей о ней нынче знают. Так что приведённые картинки — они из сети, у меня, как вы понимаете, фоток не сохранилось.
Лошадиные истории Алайщины
На сочинение первого варианта этой Истории меня подвига фраза, высказанная на одном из форумов, к лошадям отношения не имеющем:
лошади не обязаны к вам хорошо относиться, даже если вы всю жизнь думали, что вы их любите
(с) Софья Винниченко aka vinny
Как это ни странно с точки зрения абстрактного друга животных, это действительно так. В подтверждение чего я расскажу несколько «дочерних историй». Однако начать нужно с самого начала…
Дело было, как обычно, в горах Алайщины. И наше безнадёжное предприятие, сиречь Текеликская ПРП, пыталось наковырять в закрома Родины немножечко презренного металла. Основным транспортным средством в этом деле были у нас лошади — в количестве семи-восьми штук, иногда до десятка. Почти всех этих лошадей я помню до сих пор — и по именам, и в морду лица, и по повадкам…
Лошади наши были очень разные, но в большинстве своём имели примесь крови так называемой новокиргизской породы. О происхождении которой стоит рассказать отдельно.
О «новокиргизах»
В 1912 или 1913 году из Ташкента вырвалась бричка, в которой некий поручик увозил дочку начальника гарнизона — умыкнув по ее согласию. Разъярённый папаня устроил погоню — но безуспешно. Ибо в бричку коренником был запряжен английский чистокровный жеребец поручика, а пристяжными — две столь же чистокровные кобылы, которые он умыкнул из конюшни шефа вместе с дочкой (есть подозрение, что именно за ними-то и устраивал погоню ихнее превосходительство).
Благополучно избегнув преследования, возлюбленные поженились и поселились неподалеку от озера Иссык-Куль. И, будучи оба страстными лошадниками, основали маленький конный заводик — в истоках его были те самые жеребец и кобылы, чистокровные верховые дальше некуда, на которых они бежали из Ташкента.
Это — легенда, подтверждения которой в источниках я не нашел. Да, честно говоря, и не искал, уж больно она красива. И было бы очень жалко, если она оказалась бы неправдой. Хотя, как говорят (не очень) древние римляне про такие истории: «Если это и неправда — то соврано здоровски!»
Дальше, правда, все было не так здорово — прошла революция (которая ВОСР), потом последующие безобразия. В начале 20-х годов бывший поручик умер от тифа. Но его жена (то есть уже вдова) выжила, и сохранила завод и лошадей — это посреди Гражданской войны, длившейся в тех краях до начала 30-х годов, пока товарищ Сталин не запер границу «на стальной замок».
Имени героини (этой легенды, и героини «вообще») до нас не дошло. Как и имени старого денщика (или всё же ординарца?) её покойного мужа, который был с ней при всех делах, связанных со спасением конезавода. И которое завершилось выведением новокиргизской породы лошадей…
Считается, что кроме чистокровной верховой, в «новокиргизах» течёт кровь обычных табунных киргизских лошадей и «донцов». Последние обеспечили, видимо, преобладающую масть — рыжую, часто с золотистым отливом, и очень часто белые чулки (большая редкость среди лошадей собственно киргизских). Ну а от «англичан» они унаследовали изрядный рост: два жеребца-производителя нашей экспедиционной конебазы, Айгыр и Байтал, были просто огромны.
О наших лошадях вообще
В нашей партии чистокровных «новокиргизов» было двое — Манук и Малыш. Второй был взращен в собственном коллективе (сиречь на экспедиционной конебазе). А Манук, по слухам, непонятным путем попал к нам с погранзаставы. Как — не ведаю, это было еще до меня, но строевая выучка у него была заметна невооруженным глазом. И ещё — он имел привычку кусать сам себя, когда затягивали подпругу: видимо, его крепко отучали кусаться, а выход эмоциям дать хотелось. Манук был конём старшего геолога, Валентины Савеьевой — по совместительству, жены начальника партии.
Явную примесь новокиргизской крови имела и самая старая наша лошадь, носившая имя Профессор. Студенты-практиканты из Воронежского университета добавляли к нему фамилию одного нелюбимого ими преподавателя (он давно ушёл к верхним людям, и мы ее поминать всуе не будем). Среди них считалось высшим шиком по возвращении с поля рассказывать: а я вот целое лето на профессоре имя рек ездил…
Профессор имел армейское клеймо, причем, как говорили, строевое. Честно говоря, не знаю, чем оно отличается от более иного — пятиконечная звезда в кружке. Но если это так — то был он старше меня: кавалерия в Советской Армии была ликвидирована в 1956 году, а клеймили его, скорее всего, как и положено при конюшенном содержании, в двухлетнем возрасте.
Этот самый Профессор отличался тем, что на него можно было вьючить все, что угодно. В частности, мы возили на нем буровую установку УКБ-12/25 (см. далее про Буровые Истории). А он терпел такое безобразие — хотя сил имел уже немного, вследствие более чем преклонного, для лошади, возраста.
Мне Профессор однажды буквально спас жизнь, вытащив из реки, в которую мы с ним грохнулись по моему раздолбайству. Впрочем, эту историю нужно рассказывать с самого начала.
Очень примечателен был Петя (или Петруччио) — конь начальника партии, дяди Паши Зайда. Будучи тоже не в юных годах, мне он всегда напоминал старого мудрого еврея. Умел зубами распутывать узлы и выдирать колышки, если его к ним привязывали. Потому единственным средством зафиксировать его на месте было такое: привязать веревку к небольшому камушку, камушек закинуть в сурчиную нору, после чего плотно забить ее камнями большими.
Конь по имени Орлик (или Орёлик) — одно из самых хитрожопых созданий, которое я видел. Ни разу не упускал случая сделать подлянку, и потому за ним требовался глаз да глаз. Впрочем, однажды он проявил себя настоящим мужчиной по духу, каковым физиологически, разумеется, не был — все наши постоянные кони были, естественно, меринами.
За исключением кобыл — но те образовывали переменный состав. Потому как мимо наших баз и лагере регулярно проходили киргизские табуны. Юные жеребчики из которых, не допускаемые главным жеребцом до собственных кобыл, не упускали случая учинить аморалку среди кобыл наших. Со всеми вытекающими последствиями. Почему-то все кобылы, которых я помню, носили имя «Машка». Что послужило поводом для высказывания моего товарища, Володи Насатовича: если Машка — значит… эээ… девушка нетяжёлого поведения. Хотя что девушкам оставалось делать?
И снова о Профессоре
Только что я упоминал о Профессоре — коняге, старом, но безоказном и безропотном. Который однажды спас мне жизнь — себе, впрочем, тоже. Теперь вот расскажу подробнее. Эту историю я никогда никому не рассказывал — стыдно было за своё махрово-кондовое раздолбайство.
Ну, как обычно, дело было в горах Алайщины. Осень 78-го года. Ликвидировали участок Караказык — это на подъёме с юга на одноимённый перевал. То есть вывозили буровые и прочий хлам. Собственно, я и вывозил. Напрочь забыл вывезти буровые шланги. Даже не столько забыл, сколько подумал, что добра этого — хоть каким хочешь местом кушай. Но вот на новом участке оказалось, что ни фига их не хватает — с водой большой напряг, далеко тянуть шланги было. Ну начальник мне и говорит — ты шланги не вывез, ты и ликвидируй последствия. А заодно там несколько канав осталось неодоопробованных — отбери бороздовых проб 3 на 8 см.
Ну взял я конягу, этого самого Профессора, и поехал. Седло вьючное, так как не скачками собирался заниматься. Вот разве что ума хватило уздечку на него нацепить, а не недоуздком ограничиться, как обычно мы в таких случаях делали. Потому что всего-то дороги — речку Коксу перейти, речка серьёзная, но большая, место для переправы найти завсегда можно. А потом уже собственно речку Караказык — ранним утром её можно было просто по камушкам перепрыгнуть.
Переправился, Профессора на берегу оставил, сам на участок пошёл. Бухту шлангов нашёл, проб бороздовых набрал — это в сумме под полста килограммов тянуло. Ну и занялся самодеятельностью.
Потому что было над участком Караказык одно местечко — при съёмке-двухсотке это закартировали как сурметашские конгломераты. Но никакие это были не конгломераты. А были это самые настоящие карбонатиты — такие потом на Гиссаре описали, а тогда никто и никогда про них не писал.
Ну и раз меня туды занесло — смотался я на этот пятачок, тоже проб набрать, это ещё километр вверх, выше пяти тысяч метров. Набрал (тут не много, не борозды 3х8), собрал всё хозяйство на участке, потащился на берег, к коняге. А идти надо было по обрывчику из визейских мраморизованных известняков, по щели. Щель мраморной крошкой засыпана. То есть надо так аккуратненько эту самую крошку из щели скидывать на каждом шаге.
А обувка у нас была — абалаковские трикони, которые на шурупах. Сами железяки от триконей стачивались за месяц работы примерно. Но ботинки были очень кондовые. Поэтому мы на них лошадиными ковочными гвоздями набивали мотоциклетный протектор.
Ну вот так иду, иду — а сил уже ни хрена нету, 12 часов работы выше четырёх с полтиной км. И остаётся до травки, по которой уже спуск к речке, метров буквально пять. И я с криком «А гребись оно всё конём» перестал крошку стряхивать, и рванул. Ну естественно тут же и сорвался — нога вместе с крошкой соскользнула. И полетел я с обрывчика… Немного, метров 20. Потом осыпушка из этой самой мраморной крошки метров сто. А потом уже основной обрывчик, метров двести, и речка Коксу меня прямо так и ждёт…
Снесло меня боком, полста килограммов прижимают, не дают повернуться. Каким-то чудом, таки, на живот перевернулся, молотком в крошку зарубился и начал подниматься — типа так прыжками: на 10 сантиметров подымешься — на 5 сползаешь вместе с крошкой, осыпушка живая такая. То есть не сачканёшь.
Ну как-то выбрался, дополз до коняги. С полчаса просто курил — нервишки успокаивал. А сил уже ещё меньше, чем ни хрена, вьючить лошадь по нормальному просто в лом. Кое-как связал бороздовые пробы попарно, перекинул через седло, сверху бухту шланга кинул, сверху сам взгромоздился — и пошли бродить речку Караказык.
А дело уже к вечеру идёт, за день ледник вверху потаял, вода поднялась раза в три. И посреди Караказыка нас сносит. Я падаю, сверху на меня бухта шлангов, сверху бороздовые пробы, сверху — Профессор. Тот самый случай, когда впору было проявить солдатскую смекалку: только и оставалось времени смекнуть, что это звиздец.
А вот ни фига. Профессор мой каким-то фантастическим рывком поднялся, вырвал меня, вместе с пробами и шлангами, и на берег выскочил. Как он сумел это сделать — до сих пор покрыто мраком неизвестности: коняга старая была и не очень сильная. Но вот выбрались…
В лагерь вернулись уже в темноте. Получил очень большой мешок звиздюлей от начальника: фигли так долго возился с таким плёвым делом. Звиздюли аккуратно в мешок складировал, но что было, не сказал. И никиму с тех пор это не рассказывал…
А на следующий год на участке Караказык начались всамделишние тяжёлые работы: штольню проходили, буровую СБА-500 затащили (это уже настоящая установка, не то что наши УКБ), через Караказыкский перевал дорогу пробили колёсную. Потом по ней мотоциклетные туристы рассекали.
А потом всё это дело прикрыли…
Про Учителя
Номинально моим конем был Учитель: практически закреплённых лошадей у нас не было, реально они распределялись в соответствие с производственной необходимостью и задачами текущего момента.
Именем своим этот конь был обязан тому, что некогда, ещё задолго до меня, его купили у учителя-киргиза. Так ли это было, нет ли — знают только ветераны Партии (не коммунистической, конечно, а Текеликской).
Во всяком случае, до того, как он попал в нашу партию, жизнь у Учителя была, видимо, весьма насыщенной событиями. Что отразилось на его характере. Основной чертой которого была ненависть ко всему, имевшему отношение к титульной нации. Он с большой неприязнью относился к чабанам-киргизам, очень не любил баранов — что, впрочем, не мешало ему выгребать из помойки и грызть бараньи кости. Не как собака, конечно, не сгрызал их целиком — но обгладывал все остатки мягких тканей, включая сухожилия, как препарировал для музея. Трубчатые кости даже разбивал, и ел костный мозг — если таковой оставался после нас (выше четырёх тысяч метров жрать хочется всё время, и мы по части обгладывания костей не очень уступали отарным псам).
Но по настоящему зоологическую ненависть Учитель испытывал как раз к этим самым отарным псам — а участки нашей партии располагались аккурат между двумя основными тогда перевалами, по которым гоняли отары на летовку с Ферганской долины в Алайскую, Алауддином и Караказыком. Так что эту лошадиную историю надо начать с собак.
Интермедия про собак
Собак в партии было две. Первая — пёс начальника, Павла Вольфовича Зайда. Был он (пёс, не начальник) боксёр, очень похожий внешне на того, которого жена инженера Брунса попросила проводить отца Фёдора (см. гайдаевскую фильму «Двенадцать стульев», 1971-го года розливу). Звали его Кеша или, уважительно Иноккентий. Впрочем, в отсутствие начальника подчас добавляли и отчество — Иннокентий Палыч. Потом он погиб страшной смертью, какой не пожелаешь и собаке классового врага, не то что любимого начальника.
А второй псин был самым настоящим алабаем в киргизском варианте этой породы. Он прибежал к нам из такой вот проходящей мимо отары, щенком нескольких месяцев — сдёрнул от хозяев сразу после процедуры обрезания ушей и хвоста (не помню уже, в каком возрасте положено это делать). И причины у него к тому были: операцию производили, видимо, после принятия должной порции кумыса с араком и портвейном. Хвост ещё куда ни шло, а уши были обрезаны просто страшно, такие сплошные рваные раны. Которые, естественно, загноились — мы уж думали, что не жилец собакин, вся голова была сплошным воспалением.
Но — выходили. Да и в горах, как известно, вся грязь стерильна. Так и остался пёс у нас в партии. Прозвали его поначалу Бэком, по мотивам Джека нашего, Лондона. Но быстро переиначили его в Бека — типа в соответствие с местным колоритом. Буквально через месяц вымахал он в здоровенную собачину чёрного цвета и очень устрашающего вида — прям хоть на главную роль в «Собаку Баскервиллей» предлагай. Но нраву был очень мирного в отношении наших. А вот отарных собак весьма не любил. Те, впрочем, отвечали ему более чем взаимностью — относились к нему как к изменнику родины, иного сравнения просто на ум не приходит.
С Иноккентий же Палычем они крепко подружились, никаких меряний детородными органами и борьбы за гегемонию, ну просто настоящая мужская дружба. В паре оба сурков мышковали. Разумеется, почти всегда безуспешно — даже в паре собакам отловить сурка практически не реально. Так что для удовлетворения их охотничьих инстинктов мы этих сурков стреляли из казённого нагана, обдирали, варили и им скармливали.
Бек, разумеется, схарчил бы сурка и сырым, вместе со шкурой. Но аристократу Иноккентий Палычу, с астрономическим количеством предков в родословной, такая пища не приличествовала.
В партии у нас дармоедов и бездельников не водилось — ни среди лошадей, ни среди собак, ни даже среди людей. Так, производственной функцией Бека было ходить в геологические маршруты. Насколько помню, всегда увязывался за мной — если я выезжал на лошади. Если пешком выходил — не шёл, искал себе верхового сопровождающего.
Потому как собакин был очень умный, и понимал: если пешком — значит, лазать по скалам. А собака на скальной стене — это просто стихийное бедствие, особенно такая — которая весит побольше меня, и на руках её не стащишь оттель, откуда забралась, а слезть не может.
Бек это сразу просёк и понял: верхом — значит, не высоко, на шлихи или на канавы, там по скалам лазать не надо. А вот нарваться на отарных собак с их баранами и чабанами — можно запросто, и он должен нас, и меня, и Учителя, от них защитить. Что он обычно и проделывал — ввиду роста и вида просто своим присутствием.
Учитель и Бек
Но однажды случилось так, что возвращались мы с маршрута втроём — Учитель, Бек и ваш покорный слуга. И встретились с отарой голов на… не знаю сколько, тот самый случай, когда русские количественные оценки «до х…я» и даже «до е…ни матери» утрачивают физический смысл. Соответственно, и собак при отаре было больше, чем… эээ… много. А, как я уже говорил, к Беку отарные собаки относились прямо как постсоветские псевдо-историки к дефектнутому шпиону Резуну-Суворову.
И вот эта огромная свора бросается на нашего Бека и загоняет его под валунный развал, откуда деться некуда. Что делать — ни хрена не знаю, стандартные приёмы обращения с собаками в такой ситуации не работают. Ну, думаю, кранты Беку нашему…
И тут — ситуация как в сказках, романах или кинах: Учитель повёл себя будто боевой конь при звуках alarm’а. Заняло это какие-то доли секунды — мне оставалось только понять меру своей невозможности контролировать процесс, бросить поводья и по возможности сжать шенкеля.
Учитель нагнул голову так, что шея стала почти в одну линию со спиной. И бросился на собачью свору. Он хватал их зубами за загривки и расшвыривал в стороны. Примерно так, как мать-сука играет со своими щенками — только это была не игра. Он бил их копытами — не вскидывая задние ноги, как дерутся жеребцы за кобыл: он бил копытами передних ног, короткими точечными ударами.
И вся свора разбежалась — думаю, засечь время было бы дольше. И мы поехали в лагерь:
- Учитель, как всегда, флегматичный и невозмутимый;
- рядом Бек, гордый, что не спасовал — а ведь в своре изрядная часть была кобелей, не уступавших ему по формальным ТТД;
- ну и я — на Учителе, куря беломорину за беломориной и размышляя об инстинктах, рефлексах, наследовании благоприобретённых признаков и прочем ламаркизме.
Буровые Истории
Обсуждение «буровой» темы показало, что «народ хочет разобраться». В меру своей (очень ограниченной) компетенции постараюсь это хотение исполнить.
Элементарное введение
Прошу учесть, что ни разу не профессиональный буровик. Конечно, «в скубенчестве» во время соответствующей практики на Крымском полигоне МГУ мы за две недели превзошли все используемые в рудной и нерудной геологии виды бурения, и в совершенстве освоили почти все буровые станки, имевшие тогда (1975 год) распространение в наших сферах.
Однако весь мой практический буровой опыт сводился к работе в Текеликской ПРП ЮКГЭ — совсем чуть-чуть в 1977-м и где-то пол-сезона в 1978-м. Так что за это время я мог забыть даже кое-что из того, чего никогда не знал. А потому — не судите строго.
Конец дисклаймера, перехожу к теме. С одной оговоркой: всё сказанное далее относится исключительно к колонковому бурению при происках (ачипятка по Фрейду, решил не исправлять) и разведке рудных полезных ископаемых, конкретно — металла презрения.
Ну так вот, бурение осуществляется установкой, которая, как ни странно, называется буровой. И работают на ней буровики. Которых ни в коем случае не следует путать с бурильщиками — те работают на перфораторах, которыми бурят (обычно в шахтах и штольнях) шпуры для закладки ВВ и отпалки горных пород. А это совсем другая история. Задача же буровиков (с учётом сделанной оговорки) — извлечение керна для его дальнейшего описания, анализа и прочего изучения.
Если отвлечься от всяких там моторов, вращателей, станин, лебёдок и прочей обвязки, керн извлекается буровой колонной. Которая состоит из (сверху вниз):
колонкового набора — необходимого числа труб малого (относительно прочих компонентов) диаметра, определяющего глубину скважины,
колонковой трубы — её диаметром определяется диаметр скважины, и
буровой коронки — она собственно и «выпиливает» из горной породы цилиндрические столбики, поступающие в колонковую трубу; вот эти столбики и называются керном.
Длина каждой трубы колонкового набора (состоящего из буровых штанг), как и колонковой трубы, должна соответствовать ходу лебёдки, который, в свою очередь, жёстко привязан к высоте буровой станины. Если такого соответствия (вследствие чудес советского снабжения) нет — начинается та самая развлекуха, что будет описана далее: подобно соломенной шляпке, «которая и создала сюжет» всех последующих наших «подвигов и геройств».
Одна спуско-подъёмная операция буровой колонны углубляет скважину на длину буровой штанги (в наших условиях — на 120 см). И в идеале после подъёма колонны (если отвлечься от прелестей «пердячего пара») из колонковой трубы должен быть извлечён красивый такой цилиндрик указанной выше длины, диаметром, если меня эклер не подводит, 64 мм. Который аккуратно укладывается в так называемый керновый ящик — нечто вроде деревянных носилок, продольно разделённых на части. И отдаётся на растерзание документаторам, которые его измеряют, разбивают на интервалы, маркируют, описывают, опробовают — в общем, поступают с ним точно так же, как и с любыми другими пробами горных пород.
Впрочем, в наших условиях в роли документаторов выступали мы с Насатовичем. Ибо номинально были всё-таки геологами. Я — потенциальным, как скубент на производственной практике, Вовка — так сказать, кинетическим. И, более того, начальником поискового отряда — а это, напомню очерк про открытие месторождений, третья по VIP’овости персона в партии, после начальника и старшего геолога.
Таким образом, мы с Насатовичем наглядно демонстрировали стирание грани между трудом умственным и физическим, с одной стороны. А с другой же — являли собой пример слияния сознательного пролетариата и интеллигенции, не до конца проникшейся величием момента. Поначалу у нас было два истинных пролетария — профессиональных буровика. Однако они, вследствие своей сознательности, быстро осознали обстановку. И под разными предлогами из партии смылись — сначала один, а затем и второй.
Однако, повторяю, керн в виде единого цилиндра на всю колонковую трубу — это был идеал, причём принципиально недостижимый: такого не бывало никогда (и не только у нас, но и «у них»). Ибо природе глубоко безразличны наши представления о прекрасном: горные породы всегда неоднородны, обычно в той или иной мере трещиноваты, да и механическому воздействию при бурении и потом, в колонковой трубе, подвергались изрядному.
Так что керн, всегда, во-первых, дробился на куски, во-вторых, выкрашивался, в-третьих, вымывался (керновое бурение без промывки невозможно даже теоретически), в-четвёртых, в том или ином количестве мог просто ухнуть обратно в забой. В общем, потери керна в том или ином масштабе были более неизбежны, чем и распад социалистической системы, и оттягивание капитализмом своего конца.
Так вот, разница между суммарной длиной реально поднятого керна (измеренной рулеткой), и теоретической глубиной скважины, которая измерялась общей протяжённости буровых штанг (плюс колонковая труба, разумеется), выраженная в процентах, и называется выходом керна. Теоретической глубиной — потому что существует явление, называемое искривлением скважины: поскольку горные породы, как уже говорилось, всегда неоднородны, скважину неизбежно «ведёт» в сторону от вертикали, и масштаб этой неизбежности растёт с глубиной. Что, кстати, было одной из причин закрытия Кольской Сверхглубокой. Точнее, скорее поводом списать ошибки при её проектировании на объективную реальность природы…
В принципе, для измерения «кривизны» скважины существуют специальные приборы — кажется, так и называются, скважинные инклинометры. Кажется — потому что я их в глаза не видел, у нас их не было. А потому мы делали вид, что при наших глубинах скважин их искривлением можно пренебречь. Ну а нашими глубинами и выходом керна я скоро похвастаюсь.
Всё сказанное выше основано на личном, ограниченном по времени и очень локальном опыте. После этого бурить мне (к счастью) больше не приходилось, однако на документации результатов бурения работал (а до того — и на опробовании керна), и процесс наблюдал. Так что могу сказать, что примерно так было везде.
А в заключение скажу, что работа на буровой дала мне совершенно неоценимый (хотя и неожиданный) опыт. Он очень пригодился, когда пришлось собирать, разбирать и починять компьютеры. Ибо я осознал, что там всё аналогично одноимённым процессам для вращателей или насосов, или операций при скважинных авариях (а их у нас бывало, как же без них). И везде требуется одно и то же — неторопливость, терпение и хладнокровие. А главное — никогда не выполнять два действия за раз. И не переходить к следующему действию, пока не убедился, что предыдущее прошло успешно. Вроде бы тривиальные мысли — а вот до реального бурения они мне в голову не приходили…
Из буровых историй. Алай, 1978 год
Если мажут снаряды над их головой —
Не ругай свою пушку сукой кривой.
А лучше с ней потолкуй, как с живой —
И ты будешь ею доволен, солдат.
Доволен, доволен, доволен, солдат!
Солдат Королевы.
Редьярд Киплинг в преложении Константина Симонова
Эта история произошла в горах Алайщины. Хотя, как сказал бы Шурик, могла произойти в любом из районов нашей тогда ещё необъятной Родины, имеющем высотные отметки более четырёх тысяч метров. Однако свидетельств из других районов история не сохранила. Так что расскажу о том, в чём участвовал сам.
Дело происходило в Текеликской ПРП Южно-Киргизскойй геологической экспедиции, размещавшихся в городе Ош. В 1978 году, после некоторых событий предшествующего сезона и камеральной обработки его результатов, параллельно с основным проектом по ревизии рудопроявлений презренного металла начались у нас и детальные его поиски на отдельных участках. Предполагавшие, кроме всего прочего (расчисток, врезов, канав), и «полутяжёлые» работы — шурфы и бурение.
В качестве инструментария для бурения у нас было два агрегата, именовавшиеся УКБ-12/25. Где литеры гласили, что это ни что иное, как Установка Картировочного Бурения. А цифры означали паспортный предел её технических возможностей: 12 метров шнекового бурения и 25 — колонкового. Насколько эти цифры соответствовали реальности — скажу чуть позже. Тем паче, что шнековое бурение нам было без надобности: требовался выход керна.
Установка сама по себе была замечательная: лёгкая, удобная, простая в обращении. Теоретически её можно было перевозить на одной лошади вьюком. Практически мы так, конечно, не делали, ибо лошадок жалко было: это где-то близко к пределу лошадиной загрузки, тем более на высокогорье.
Отступление: фотографий того времени у меня не сохранилось. Но поиск в сети показал, что УКБ-12/25 производится и по сей день. И даже изображение её обнаружилось (наши, правда, были окрашены не в столь жизнерадостные цвета, да и на картинке вариант с шнеком, а не с колонковым набором):
Илл. 09. УКБ-12/25
И ещё одна вводная: дело происходит близ водораздела Алайского хребта, высоты — от 3500 метров («выносные» лагеря) до 4200-4500 (участки работ). Норма для вьючной лошади по киргизским стандартам на древнем Памирском пути (примерно те же высоты, там уже в советское время построили трассу Ош–Хорог), считалась по три пуда на вьюк. То есть — 96 килограмм. Нам начальник категорически запрещал вьючить больше 80 кил. Его директивная фраза была:
Люди — х…и, выдержат. Лишь бы клячи выдержали…
Ну и возили мы на участки эту самую УКБ на двух лошадях. На Профессора, которого я помянул в одной из «лошадиных» Историй, навьючивали станину: это не так тяжело, но очень неудобно — шею трёт, задницу трёт. Только вот наш старина Профессор и переносил такое издевательство. На второго конягу, из самых молодых и сильных, навьючивали всё остальное: вращатель, насос, колонковый набор, шланги…
Буровых у нас было две. И было два профессиональных буровика, работавших на всамделишнем бурении, рудном и нефтяном. На подхвате у них были остальные трудящиеся — после долгих кадровых пертурбаций исторически склалось так, что ими остались Володя Насатович — начальник поискового отряда, и ваш покорный слуга, в те годы полу-бич, полу-студент, числившийся в партии промывальщиком массовых проб 4-го разряда.
Буровики наши поначалу взялись за это большое дело с пламенным энтуазизмом: на таких установках, на таких высотах и в таких условиях никто ещё никогда не бурил. Можно было прославиться, вплоть до ордена. Ну и с деньгами напряга тоже не было — платили изрядно, а тратить их там всё равно некуда. Но тут вот и случилась незадача…
Установки у нас, как я уже сказал, были УКБ-12/25. Ход лебёдки — ровно 100 сантиметров, и колонковый набор требовался соответствующий. А нам, по чудесам советского снабженчества, выдали колонковые наборы от УПБ-28, с ходом лебёдки 120 см. То есть лишние 20 см надо было, по выражению Володи, подымать пердячим паром.
Выглядело в реале это так: буровая колонна вытягивается лебедкой насколько возможно. Устье скважины специально оборудовано, чтобы колонковую трубу можно было ухватить руками и вырвать эти самые 20 см. Это делает один из членов «буровой бригады», включавшей два человека. А второй должен мгновенно подцепить её буровой вилкой — с одной стороны, очень быстро, потому что дольше пары минут эту хрень удержать невозможно. А с другой стороны — очень точно и аккуратно, чтобы вилкой пальцы держащего не оттяпать (вполне реальная возможность, кстати).
Ну поразвлекались так наши профи-буровики — и умотали куды подальше (не в осуждение — никто им специфики работы не объяснял, да никто и не знал, что так получится). Остались мы с Насатовичем на бурении вдвоём. Ни он, ни я в этом деле ни ухом, ни рылом. Но освоились. И установили, наверное, мировой рекорд: 53 метра колонкового бурения с выходом керна до 90 процентов. Это при том, что осень уже грянула, водичка в ручьях, в связи с окончанием таяния, иссякла, и при утечках и заклинках воду таскать приходилось молочными флягами за пару-тройку километров — в ритме марафонских бегунов из племени тараумара. Только у нас на два с лишним километра было повыше, чем у них, у индеев этих.
Зато наш рекорд был в приказе по Мингео отмечен. Не нас помянули, конечно, а руководство экспедиции, которое создало для этого рекорда все условия. В частности, поставив не те колонковые наборы. Но ведь нет таких крепостей, которые не смогли бы взять большевики. А мы с Володей большевиками не были, поэтому нам эти крепости тем более похрену были…
Ну ещё раз напомню — было это на высоте 4500 метров, где мощности мотора теряется… уже не помню сколько, но много. И чисто теоретически мы эти 53 метра пройти не могли — да ещё с выходом керна, практически предельным в более благоприятных условиях. А вот прошли же, блин. Ибо бессмертны слова того бича из «Территории» Олега Куваева:
Могём, начальник! Кто сказал, что не могём?!
В этом деле самое главное — помнить слова из эпиграфа. Потому что техника, как и лошадь, любит, когда с ней обращаются по человечески. И тогда та, и другая отвечает взаимностью.
Про бурение и «эффект окурка»
В связи с обнародованной информацией о дефектах в процессорах (старшему из которых, как оказалось, более двадцати лет) вспомнилась мне история ещё более старая. Казалось бы, с процессорами никак не связанная — тем более, что и слова такого мы тогда не знали. И, тем не менее…
… Дело было всё там же, в горах Алайщины. Бурим мы с моим старшим товарищем и наставником в полевых доблестях, Володей Насатовичем, скважины всякие. Где, как, зачем и почему — говорилось раньше. И получаем как-то радиограмму — к нам едет ревизор. По имени, скажем, Марат, а хвамильё, из-за плохой связи, не разобрали.
Ну начинаем мараковать, что за ревизор, и зачем ему к нам надо. То есть зачем — понятно, у нашего начальника партии (не коммунистической) характер был поперечно-полосатый, и потому руководство экспедиции всегда было радо поводу придраться. А вот что конкретно проверять будут — вопрос. И тут Вовку осеняет: это же такой-то (каюсь, напрочь забыл фамилию). Однокашник по Свердловскому горному. Его как раз только что инженером по технике безопасности назначили. Так что едет ТБ проверять. А потому Вовка мне командует:
— Лёха, хватай ключ на 13 и сворачивай кожухи со всех насосов.
Дело не хитрое, тем более что и так всё на честном слове держались. Но зачем? Вовка:
— Сворачивай, потом объясню.
Ну, один пацан приказал — второй пацан сделал. Тем более, что пока мы умишком-то раскидывали, проверяющий не только приехал в нижний лагерь, но уже и прямо на участок лошадным порядком поднимается, будет вот-вот.
А пока я кожухи сворачивал, Вовка мне и ответил на мой вопрос — зачем? Не служил ты, говорит, в армии (а я в то время был белобилетником с исключением с воинского учёта по трём статьям Перечня болезней, утверждённого… кем надо). А там как? Идёт в роту кто из отцов-командиров, или проверяющий какой, типа дежурного. Дневальный раз — и сразу окурок рядом с урной. Ну, дневального распекают, дежурного по роте распекают, наряды вне очереди вешают. А что половина роты в самоволке — никто и не заметит.
Так и у нас случилось. Поднялся инженер по ТБ на участок — видит, насосы без кожухов. И радостно так сообщает — а в лагере у вас ещё и пожарного щита нет. Так что пошли вниз акт составлять. Составили — о двух нарушениях, на счёт пожарного щита и насосов. Что стоило начальству административного взыскания — Насатович по должности был начальником поискового отряда. А то, что ни на одну скважину паспорта не было — отмечено не было. А это уже на грани подсудности, а может быть, и за ней.
Впрочем, инженер по ТБ — хороший мужик был, когда составление акта отмечали, как положено, он даже коньяк поставил. Просто приказ от руководства у него, видимо, такой был — копать под нашу партию, точнее, под её начальника. Ввиду поперечно-полосатости его характера — если по делу, мог послать руководство любого уровня. Например, отбить такую радиограмму:
Начальнику экспедиции имярек
Главному инженеру имярек
Для обеспечения элементарных санитарно-гигиенических нужд партии необходимо листовое железо. Если оно не будет выдано к [число.месяц.год], я делаю фотографии ваших личных гаражей и посылаю их в управление.
Листовое железо волшебным образом сразу нашлось. Думаю, подвернись нашему начальнику под горячую руку Наш Дорогой и Незабвенный — он и ему мог бы сказать чего… нелицеприятное, если бы причина была…
Однако я отвлёкся. Так какая же связь между той старой историей и дефектами архитектуры современных процессоров?
Как знают все, интересующиеся темой, уязвимость по имени Meltdown потенциально существовала во всех процессорах Intel, начиная с 1995 года. Но мало кто нынче помнит, что в 1994 году в первых Pentium’ах (60 и 66 МГц) была выявлена ошибка в сопроцессоре, которая могла приводить к ошибкам при вычислениях (так называемый баг FDIV). Которая сначала также замалчивалась. Однако когда факт получил огласку, последовали публичные извинения руководства фирмы Intel. И — кампания по свободной замене дефектных процессоров (правда, увы, не на Руси). Если учесть, что в это время в последней стадии проектирования находились Pentium’ы второго поколения (в которых Meltdown теоретически имелся изначально), невольно закрадываются смутные подозрения: а не был ли благородный жест Intel’а связан с тем самым «эффектом окурка»?
Геологическая баня по киргизски
История эта была спровоцирована обсуждением в Джуйке. Правда, обсуждение это касалось не столько бани, сколько вообще перепадами температур и прочими безобразиямих, в том числе и вызванными злоупотреблением алкоголем перед купанием. Но тем не менее…
Итак, весна 1978 года. Славная Текеликская ПРП не менее славной ЮКГЭ готовится к заброске — полевой сезон на носу. Все уныло прикидывают перспективу — сначала на машине по Памирскому тракту, до Сарыташа, за ним — поворот на запад, на Дараут-Курган, от него вверх по Коксу, сколько машина пройти может, там перевалочная база партии. Это всё ничего, но дальше — лошадиными караванами всё тащить, километров 50, с превышением километра 2. А работы в том сезоне предвиделись тяжёлые, потому и грузы были соответствующие — буровые и всякий прочий негабарит, который лошадями тащить более чем проблематично.
И тут оказия — внеплановый борт МИ-8. То есть борт-то, конечно, планировался, и даже два, но этот вдруг неожиданно подвернулся — и с обещанием сразу же второй рейс сделать. Ну естественно, в первую очередь весь негабарит грузится — буровые, лесо-пиломатериалы. Четверо сопровождающих для разгрузки — на таких высотах у МИ-8 «предельная» была — тонна. Ну и чуток харчей — перекусить, пока второй рейс придёт. Благо, этот чуток для перекуса, по полевой практике, был с изрядным запасом — запас, как известно, заднюю часть туловища не… клюёт.
Ну прилетел вертолёт в район участка, выгрузились мужики на место для лагеря, высота 4200 примерно, если память не изменяет. И сели перекусывать в ожидании второго рейса. Который так и не пришёл. Почему — мужикам неведомо было: рация в состав первоочередного негабарита не попала.
А не пришёл он по традиционно-банальной причине — известному всем полевикам закону всемирного свинства. Вертолёт сразу по возвращении был брошен на санзадание — это святое. Потом кончилось световое время. А на следующий день его передали в другую партию — в соответствии с утверждённым графиком.
Так что мужики напрасно ждали вертолёт и на следующий день, и на через-следующий, и через неделю. Ждали его недели две — когда пришёл не вертолёт, а лошадиный караван. Благо, негарбарита уже не оставалось, и всё остальное можно было перевезти обычным, вышеописанным порядком…
Ну а эти две недели мужикам делать было нечего, едой излишней тоже они обременены не были — типа чтобы сидеть и жрать, как часто делают в таких случаях. И от этого затеяли они строить баню.
Сначала отпалили небольшой врезик над крутым, но невысоким бережком реки Коксу, по которому тропинка спускалась — недалеко, метров десять. Перед врезиком площадочку небольшую разровняли. А в сам врезик собственно баню встроили. Каменка — из шестигранных буров каркас, заваленный диоритовыми булыганам: это порода достаточно теплоёмкая и не сильно трескается при перепадах температур. Сзади, снаружи, полубочку приделали — в ней вода нагревалась.
Немаловажно, что у нижнего конца тропинки отпалили в реке яму — достаточно обширную и достаточно глубокую. Ну а вода в Коксу — как в любой горной речке, текущей с ледников, то есть градусов 6-7, наверное (температуру её никто не мерил).
А вот стены — это отдельная песня была. Деталей конструкции я уже не помню, но стены эти были слоёв в 5, на них ушла половина всего партийного лимита лесо-пиломатериалов (начальник, приехавши в партию и увидевши это сооружение, шёпотом произнёс длинную и обсценную тираду, но вслух мужикам ничего не сказал). Благодаря этому пар она держала исключительно. Температуру в бане тоже никто никогда не мерил, но буры при должной протопке — а перед баней арчёвый стланик собирали по всем окрестным склонам — раскалялись не просто докрасна, а аж до белого посинения. И соприкосновение с ними вызвало бы не просто ожог, а нечто вроде барбекю имени Джона Сильвера (тот, как известно, в первоисточнике носил такое погоняло). Благо, таких случаев не было.
Баня была «однокамерная», без предбанника, и небольшая, размером примерно со стандартную очень советскую кухню. Но в ней легко умещалась вся наличная часть личного состава партии — благодаря естественно сложившейся категорийности мест, злостно нарушающей принципы равенства, демократии и прочей толератности.
А категории были такие. Низшая, для самых слабых духом и телом — они лежали на полу у дырки для стока воды, по возможности просунув туда носы. Следующая категория — просто сидящие на полу. Затем — лавка вдоль стены, там была ещё и внутренняя суб-иерархия: поближе к каменке или подальше от неё. Места трёх нижних категорий плотно оккупировали рабочие нерусского происхождения — не из классовой или, паче того, национальной дискриминации, а ввиду отсутствия адаптации к (очень) крутой русской бане.
Далее шли три полки — на них располагались ИТР, не по занимаемой должности, а в соответствие с физическими возможностями. Допускались туда и рабочие, способные выдержать местный температурный режим, в частности — ваш покорный слуга, который в то время числился пролетарием.
Наконец, существовало и внекатегорийное место — бревно, служившее распором между стенками, и проходившее аккурат над каменкой. Его безраздельно занимал наш начальник поискового отряда, Володя Насатович, — опять же не по должности: начальник партии сидел на одной из полок, как простой ИТР. Просто ни один человек в партии, кроме Вовки, усидеть на этом бревне не мог.
Вообще начальник поискового отряда был главой всего банного предприятия: он определял, сколько дров надо натаскать, когда начинать топить, когда можно совершать первый заход, когда поддавать пару. И когда пар достигал теоретического максимума, он спрыгивал со своего бревна — а это был неслабый акробатический трюк: надо было не задеть концы торчащих из каменки буров, которые, напомню, в процессе истопки раскалялись… до чего надо. Трюк этот он всегда совершал легко и непринуждённо, после чего с криком дикого индейца выскакивал из бани, сбегал по тропке и бросался в вышеупомянутую яму.
Это было сигналом для остальных — до того прикасаться к двери бани запрещалось категорически. А тут все гурьбой выскакивали на свободу. Обладатели мест высших категорий вслед за командиром бросались в яму, низкокатегорники укладывались на травку.
И так повторялось раза два-три — в зависимости от количества напасённых дров: никаких компромиссов наш банный командир не признавал. И как только жар начинал, по его мнению, спадать, покидал баню. Конечно, никому не возбранялось продолжить — жару с точки зрения обычного человека оставалось более чем достаточно. Но это было бы нарушением ритуала.
Как я уже говорил, в полубочке снаружи имела место быть горячая вода — для выполнения человекопомойки. Но необходимость в ней возникала достаточно редко: в горах вся грязь стерильна, и потому после двух-трёх таких прожарок от неё не оставалось и следа. Разве что нам с «банным командиром», когда мы работали на буровой, требовалась эмуляция отмытия ГСМов, въевшихся в каждую пору тела. Но они всё равно не отмывались. Как не отмывалась и каменная пыль, въедающаяся в ладони при массовом опробовании канав — до того, что под конец сезона сжатие руки в кулак требовало ну очень большого напряжения.
А завершалась баня традиционно… нет, не пивом с водкой, как в известном кине: пива просто не было, а водку (или коньяк) употребляли только на государственные праздники и личные дни рождения. В отличие от некоторых других партий ЮКГЭ, в Текеликской ПРП сухого закона никогда не было: по указанным поводам выпивалось две-три бутылки на всех — и ИТРов, и работяг. Чего, впрочем, на высокогорье хватало, чтобы почувствовать себя чуток подшофе. Но зато и эксцессов, связанных с бражкой или нелегально притыреным портвейном, у нас тоже никогда не было.
Так вот — традиционным завершением бани было поедание арбуза. Собственно, банный день и подгадывался обычно к моменту, когда караван привозил снизу продукты — и среди них обязательно арбуз. Если же всеобщая загрязнённость вынуждала провести его раньше — ограничивались чаем.
Легенда об эдельвейсовке
Сразу должен покаяться, что в ботанике я ничего не понимаю — и розу-то от мимозы не отличу. А уж что такое эдельвейс — и вовсе не знал ничего, кроме того, что где-то (не у нас) они цветут. И только в наши дни узнал, что разных эдельвейсов существует очень много, и некоторые из них — не совсем эдельвейсы. Например, возможно, тот, что изображён на почтовой марке Незалежного Кыргызстана.
Илл. 10. Марка Кыргызстана. Эдельвейс тяньшанский, alias для вида Leontopodium leontopodioides или, возможно, для Richteria leontopodium
Тем не менее, в горах той части Киргизии, где мы некогда работали (а конкретно, на Алае) росли цветочки, которые традиционно называли эдельвейсами. Высоко росли, среди камней, где и травы-то уже почти не было (а местами — не было без «почти»). То есть до четырёх примерно с полтиной тысяч метров выше уровня моря. И цвели не долго — когда и сколько, уже не помню. И люди с развитым чувством прекрасного (автор этих строк к ним не относится) говорили, что красоты они — необычайной. Красивей, чем на той нейтральной полосе, которая «на границе с Турцией, или с Пакистаном».
Но самое главное, вокруг этих эдельвейсов сложилась легенда: настоянная на этих цветках водка обладает чудодейственными свойствами. То есть жизнь продляет… удивительно. А ещё действует подобно витамину Ю — предотвращает появление морщин на… носу. Но только в том случае, если эдельвейсовка была приготовлена должным образом: цветочки эти должны быть впихнуты в водку не позднее пяти секунд после сорватия.
«Откуда легенда сия взялась — поди распроси иных». И, насколько я знаю, экспериментально её никто не проверял. Ибо вся водка обычно выпивалась задолго до попадания на требуемые высоты. Пока не приехал в одну из партий ЮКГЭ на производственную практику студент геолфака одного из советских университетов.
Подобно Шурику, я не скажу, в какую именно партию он приехал, и какого университета он был студентом. Дабы не быть несправедливым к другим партиям ЮКГЭ и более иным университетам (а также горным институтам и политехам, имевшим геологоразведочные факультеты). Где вполне могла бы произойти точно такая же история.
Так вот, услышал этот студент легенду об эдельвейсовке — и решил сказку сделать былью. Тем более что по возвращении с поля собирался жениться, и невесту хотел порадовать. Так что разжился он как-то бутылкой водки. Как — сказать трудно: до ближайшего магазина было минимум 8 часов караванного хода, и потом ещё на машине километров 30. Но энтузиазм преодолевает все препоны и рогатки, так что бутылка у нашего героя оказалась. С нею он и вышел однажды ранним утром на поляну, где цвели эдельвейсы. И начал их собирать — в соответствие с инструкцией из легенды, мгновенно запихивая в бутылку.
А надо сказать, что эдельвейсная поляна — понятие более чем условное: это довольно крутой склон на высоте (будем условно говорить) около 4200 метров, заваленный крупноглыбовыми развалами с мелкими интерстициями земли между ними. Вот на этой-то земле и цвели эдельвейсы. Остальную картину предоставляю восполнить воображению читателей.
По завершении процесса бутылка была запечатана, принесена в лагерь и торжественно представлена товарищам. И столь же торжественно, под клятву на крови, запакована до возвращения домой.
Разумеется, никто из товарищей покуситься на заветную бутылку, заслуженную потом и кровью, да ещё для святой цели предназначенную, не мог. Однако проницательный читатель о судьбе её легко догадается: по инициативе булылковладельца она была выпита в мрачные осенние дни ликвидации партии. И действительно оказалась вкусной. Правда, воздействие её на долголетие осталось не раскрытым. А второй эффект от её употребления проверить — обстановка не позволяла…
РТИ №2 и минерально-сырьевая база СССР
Время от времени в разных социальных сетях возникают споры — для чего нужны презервативы. Кто утверждает, что они служат для сбережения спичек в турпоходах, кто пытается уверить, что их можно использовать в качестве жгутов при ранах, сопровождаемых сильным кровотечением (что, кстати, не верно — для этих целей годится только репшнур 6 мм), кто… да мнений по этому поводу — без счёта. И все — неправильные. Потому что главное назначение презервативов было — служить развитию минерально-сырьевой базы Советского Союза.
В обоснование этого тезиса я расскажу вам горскую легенду, древнюю и красивую. Я не буду говорить, на какой из окраин некогда великой Советской империи произошли события, которые легли в её основу. Чтобы не быть несправедливым к другим её окраинам, где наверняка имели место быть точно такие же события, и неоднократно. Ибо за место родины старины Гомера спорило всего семь городов. А за место происхождения этой легенды — не менее десятков, а то и сотен поисковых и разведочных партий Геологической службы Советского Союза.
Однако к делу. Случилось однажды так, что ехала по горной дороге машина, ГАЗ-66, и везла она трудящихся одной геологической партии, возвращавшихся из отгула в городе… ну мы ведь договорились не называть имён и географических названий, верно? А вот что такое отгул — скажу.
Во времена бесчеловечной власти советских руководителей было так заведено: при работе выше четырёх тысяч метров над уровнем моря широким массам геологического пролетариата (бичей, то есть) раз в месяц полагался заслуженный отдых — четыре дня в местах, не столь возвышенных. В чём их должны были сопровождать представители геологической интеллигенции (по простому ИТР и примкнувших к ним скубентов). Задач к которых было две.
Первая вставала по дороге вниз — пропаганда в меру трезвого образа поведения, то есть не злоупотребления напитками типа… не буду говорить, какими, ибо в каждом регионе имелись свои аналоги портфельного вина по цене меньше рубля за ноль восемь литра. В скобках замечу, что вывоз пролетариата на отгулы обязан был предваряться выдачей им честно заработанного непосильным трудом. От чего возникали многие иные коллизии, к сегодняшней теме отношения не имеющие.
А в рамках темы нынешней подчеркну, что именно убеждения, ибо средства административного воздействия были одни — воронённый наган-парабеллум, конкретная модель которого тоже определялась региональной спецификой. К чести всех претендентов на героев рассказываемой легенды, до административных мер (почти) никогда не доходило: времена были не сталинские, и даже не хрущёвские. А очень сильно брежневские, когда диктатура пролетариата себя изжила до полной общенародности. И о списании патронов приходилось думать больше, чем о прицельности стрельбы… ну об этом здесь говорить неуместно.
Ибо вторая задача имела непосредственное отношение к сюжету данной легенды. По истечении четырёх дней внизу геологический пролетариат надо было, во-первых, отыскать. И не всегда в предназначенной для них ночлежке… пардон, общаге. А подчас — в ментовке или вытрезвителе. Откуда их следовало вызволять с минимальными потерями, ибо пребывание и там, и там по идее автоматически влекло за собой потерю допуска на работу в погранзоне с нашими закадычными тогда врагам (или злейшими друзьями — называть их по имени не буду).
Ну так вот, вторая задача обычно выполнялась успешно (Восток — дело не столько тонкое, сколько договорное). И мы возвращаемся к сюжету легенды. То есть к тому самому «шестьдесят шестому», который по горным серпантинам подымается на перевал… о имени которого мы договорились не говорить. И в кузовке которого сидят скорбно больные люди.
Здесь надо сделать опять же маленькое отступление. Если вы случайно подумали, что партийные интеллигенты, то есть ИТРы и примкнувшие к ним скубенты были образцом трезвенности и нравственности — вы будете очень не правы. Они все были точно такие же, как и бичи-пролетарии. Просто в силу должностных инструкций они не могли себе позволить того, что позволяли бичи. И потому местами немного завидовали последним. Но это тоже отдельная история.
А я таки вернусь к теме. Вот и едет машина, скорбно больными напичканная по самые небалуйся. И проезжает кишлак с аптекой. А тут кому-то образованному (не обязательно ИТРу — как известно, бич — это Бывший Интеллигентный Человек): а не купить ли нам чего-то болеутоляющего, типа анальгина?
Идея была поддержана всеми, даже скорбно не страдавшими: при езде по горному дорогам повод размять лапы завсегда приветствуется. Так что тормознулись, зашли: купили анальгину (подозреваю, и чего-то типа эвкалиптовой или боярышниковой, тогда с этим проблем не было, а спирту — те же 40%). А потом дуайен этой кодлы (мы ведь помним, что без имён, верно?) наудачу так спрашивает:
— А презервативы у вас есть?
Юная провизорша зарделась бледностью (или побледнела рдяностью), впервые в своём кишлаке такое слово услыша, тонким голоском прошептала:
— Есть…
— А сколько? — спросил наш дуайен (пардон, не наш, конечно, а ихний, который из легенды).
Девушка ответила. И тут придётся сделать ещё одно отступление.
В те времена лохматые, теперь почти былинные, презервативы изготовлялись в СССР на одной-единственной фабрике, которая имела место быть в посёлке Баковка Москоской области. Вместе с болотным сапогами — есть подозрение что и то, и другое делалось из отходов производства гораздо более мирной продукции, но к сюжету легенлы это опять же отношения не имеет. А называлась эта продукция — резиново-техническими изделиями номер два (или, по простому, РТИ № 2, так их и заказывали по рации). И были они в страшнейшем дефиците по всем городам и весям нашей тогда ещё необъятной Родины…
Ну так вот, девушка сказала, сколько у неё на аптечном складе этих самых РТИ №2. А дуайен наш (то есть не наш, конечно, а главный батыр рассказываемой легенды) и горовит:
— А пакуй всё, что есть.
Получился тючок с четверть кубометра, и ценой рублей в 50.
— Берём, сказал дуайен.
А девушка, хоть и в кишлачной аптеке провизором, но с образованием, и скажи ему таким ангельским голоском и с испуганными глазками:
— Вы знаете, они ведь срок годности имеют…
А дуайен подкинул тючок в руке и ответил:
— А мы их быстро используем — не успеет срок годности выйти.
И ведь так и случилось. Использовали. Ибо запихивали в них… нет, не то, о чём подумали испорченные мальчики и девочки. А аммонитные патроны. Что при проходке штолен в обводнённых горных породах — не роскошь, средство при отпалке горных выработок. При обводнённости оных — часто единственно эффективное, ибо родное государство ничего, кроме гандонов, предложить не могло. Да и с гандонами были бааальшие напряги.
P.S. Ещё раз повторяю — это только одна из версий древней красивой легенды. Правда, за прошедшие годы я отвык от соблюдения режима секретности, и допустил пару обмолвок, позволяющих (внимательному читателю) догадаться о месте действия.
Что же, каюсь и подтверждаю: дело происходило в горах Алайщины. Но хоть и «снявши голову — по волосам не плачут», а всё же постараюсь загладить свою вину: это было «высоко в горах, и не в нашем районе».