Наша Азия. Фергана и Обрамление

Содержание

1. Ирам — Страна счастливых чудес
1. О Фергане и эмире Бабуре
2. О «Бабур-наме»
3. Собственно о Фергане
2. Сердце Ферганы: Хайдаркан
1. Миклухо-Маклай, Поршняков и шарьяжи
3. Сымап и железное дерево. 1964
4. Вокруг пика Аделунга. 1965
1. Пик Аделунга и другие
2. География
3. Край, по сказочному дивный
4. Про Аделунгов
5. Про главного героя
6. В годы Войны и потом
7. Пик Аделунга: внесём ясность
8. Немного о Юрии
9. Немного о датах
10. Вместо заключения
5. Ташкентское землетрясение и авторская песня. 1966
6. Последние годы. 1966–1969

Под этой виртуальной «обложкой» объединены Истории, которые происходили, сочинялись (то есть мысленно облекались в слова), затем рассказывались и, наконец, записывались (некогда пером «на бумаге», ныне же «клавишами» на компе) в разное время и тематически различны. Но так или иначе связаны с Нашей Азией.

Правда, слишком правда то,
Что она такая!
Азией ее зовут,
Средней Азией зовут,
Нашей Азией зовут,
Азией без края.

Почти по Киплингу и
Оношкович-Яцыне

Нашу Азию не найти на картах и в справочниках. Она виртуальна. Это когда-то называли Средней Азией (а люди «с раньшего времени» называют и поныне). Однако виртуальная Наша Азия, с одной стороны, — понятие более узкое: условно её можно протянуть от Арала до Иссык-Куля и от Ташкентского оазиса до Бухарского. С другой стороны, если того требует логика сюжетов, Истории про Нашу Азию легко выходят за эти реперы.

Ирам — Страна счастливых чудес

Если Наша Азия — виртуальный центр Средней Азии, то и она имеет свой центр, причём вполне реальный: Ферганскую долину с её горным обрамлением, или просто Фергану. И потому эту Историю уместно начать с цитаты:

Есть на земле Фергана, навек покинутая нами и навек незабвенная, — голубой сон души; это ее память, ее след оттиснулись на сердце, её раскалённое солнце, ее города с многошумными, пестроцветными базарами, ее селения, утонувшие в зелёных садах, ее горы с вознесёнными за облака снеговыми вершинами и мутно-ледяными потоками, ее поля, озера и пески, хрустальные рассветы и багрово-страстные, во всю небесную ширь, закаты над горами, ее осиянные ночи, задымленные чайханы, ее дороги, каждая из которых казалась когда-то дорогой в Ирам — страну счастливых чудес…
Леонид Соловьев, Повесть о Ходже Насреддине

О Фергане и эмире Бабуре

Этот длинный пассаж из великой книги содержит (очень) скрытую цитату из другого литературного произведения, дошедшее до нас как «Бабур-наме». Оно было написано Захирэддином Бабуром (1483–1530), потомком Хромого Тимура в пятом поколении (если я не ошибся, эти поколения считая). Став 11-летним пацаном эмиром Ферганы (со столицей в Андижане) и время от времени — Мавераннахра (Самарканд), он долго и с переменным успехом воевал с узбеками — «Чингизидами в законе» Мухаммадом Шейбани-ханом и его преемниками.

В этих войнах Бабур потерпел поражение, вынужден был покинуть Мавераннахр, стал эмиром Кабула, опять долго и на этот раз успешно воевал с правителями Северной Индии. И, в конце концов, после многих приключений и сражений, захватив половину Субконтинента, объявил себя падишахом, создав «с нуля» новое государство.

Государство это вошло в историю как Империя Великих Моголов — одно из величайших мусульманских держав всех времён и народов. Но до конца своих дней Бабур мечтал вернуться в Фергану, которую считал своей Родиной. И поселиться рядом с Ошом, на горе Сулейманке, в доме, построенном и оборудованном по его собственному проекту.

Дом Бабура на Сулейманке был возведён 1496 году, в бытность его эмиром Ферганы. Но дом этот пережил за четыре века все проносившиеся над ним войны (и прочие безобразия). Пока не настал в его жизни век пятый, который его разрушил. Хотя не совсем: в 1989 «Домик Бабура» был восстановлен. И напоминает о том, кто мечтал вернуться…

Не пришлось Бабуру вернуться в Фергану. И тогда написал он свои мемуары, которые и вошли в историю как «Бабур-наме» — один из первых памятников узбекского литературного языка (который к его кровным врагам, узбекам-шейбанидам, имел очень косвенное отношение).

Вообще, Бабур личностью был весьма примечательной. Особенно после того, как из скромного мирзы, сына эмирм Ферганы Умар-Шейх-мирзы, безвременно погибшего (сверзнулся с крыши, по пьяни гоняя голубей) превратился в наследника отцовского поста, потом в эмира Мавераннахра и всякоразных других эмиров (Кабула там, и Кандагара). Пока не вырос до самого падишаха…

С детства Бабур испытывал склонность ко всякого рода интеллектуальным занятиям, стихи сочинял на так называемом чагатайском тюрки, и науками разными не манкировал. Однако, оказавшись с младых ногтей, в силу происхождения и обстоятельств, правителем, сначала мелким, а потом — и правителем огромной империи, показал себя и бесстрашным бойцом, и удачливым полководцем.

Да и как «цивильный» правитель оказался не бесталанным. В частности, уже будучи Велико-Могольским падишахом, он придумал очень оригинальную систему налогообложения: своего рода прогрессивный налог наизнанку. То есть, купец, въезжавший в его страну, платил подачи в зависимости от удачи в торговых делах: чем удачливей он их вел, тем меньшим процентом облагались его доходы.

Согласитесь, не лишено резона: коль приперся в чужую страну делать свой бизнес, делай его хорошо, за что тебе премия обломится (ну а казне доход будет по валу). А не умеешь или ленишься — так не берись: на свете есть сколько более иных стран…

Правда, современные историки связывают «уравнительный наизнанку» и прочие экономические реформы с именем третьего Великого Могола (который так и зовётся — Акбар Великий). Однако тот подхватил, расширил, укрепил и закалил (не только в боях, что характерно) достижения деда — Бабуру история отвела всего 6 лет: он умер 26 декабря 1530 года. Но его династия просуществовала более трёх с половиной веков (до «отмены» королевой Викторией в 1857 году). И всё это время потомки Бабура считались (да, вероятно, и были) богатейшими правителями мира: основанная им система оказалась эффективной.

О «Бабур-наме»

Как бы велики и ослепительны ни были сокровища Великих Моголов, они давно потибрены туземными мародёрами и экспроприированы джентльменствующими «понаехалами»: таков был, в долгосрочной перспективе, печальный итог экономической деятельности Бабура и Бабуридов. Впрочем, такова судьба любого материального стяжения, даже происходившего с праведными целями.

Иное дело — стяжение нематериальное, одна из разновидностей которого часто называется творческим наследием (далее ТН, частный случай — наследие литературное или музыкальное). Оно не может приходить ни к какому итогу — ни к печальному, ни к радостному: ТН просто существует само по себе, пока востребовано целевой аудиторией. А когда срок востребованности ТН подходит концу — оно либо постепенно умирает, либо «поднимается на щит» фанатами или конъюнктурщиками, а то и теми, и другими.

За 35 лет «активной» жизни Бабур успел оставить немалое ТН, написанное на чагатайском тюрки, которое оказалось востребованным его соотечественниками — современниками и потомками. Оно распадается на три части: поэтическую (газели, рубаи, масневи), научно-практическую (трактаты на разнообразные темы, от теории стихосложения до практики военного дела и мусульманского права) и… «Бабур-наме».

Первая часть ТН снискала заслуженное признание среди знатоков поэтической классики прошлого и её ценителей — в наши дни. Часть вторая в прежние времена служила руководством для решения всех охваченных им вопросов — и для всех, вплоть до правителей и их наследников. Для современных же исследователей это — источник соответствующей исторической информации.

Наконец, третья часть ТН Бабура — это одноимённая книга, уникальная не только для всей одновозрастной мусульманской литературы, но и не имеющая аналогов среди литературных памятников эпохи.

Труд Бабура в Империи Великих Моголов, где он много лет был настольной книгой правителей и политиков, назывался просто: «Книга по тюркски, написанная Его Величеством». Этого было достаточно для однозначной идентификации сочинения: книг на тюрк«и» тогда вообще было не густо, в границах Субконтинента — и того меньше, а Его Величество к тому времени там оставалось одно-единственное…

В привычном нам по современным изданиям, называние «Бабур-наме» можно видеть в первых переводах оригинального тюркского текста на фарси — официальный язык Империи Великих Моголов. И одновременно — язык, широко распространённый во всех государствах Среднего Востока, а в образованных их населения — практически общепринятый.

Впрочем, существует мнение, что Бабур хотел дать своему труду заголовок типа «События», хотя до первоисточника мне докопаться не удалось. Да и сомнительно, что Бабур в суматохе походов, битв, мятежей и прочих безобразий не только находил время для «путевых заметок»…

Хотя это как реально: «энтузиазма зла — опишешь и козла!». Но чтобы Бабур, после сочинения «путевых заметок» в боевой практически обстановке напрягал голову над тем, как бы эти заметки ещё и озаглавить — в это поверить труднее…

И тем не менее, «События» — было бы очень подходящим заглавием для книги старины Бабура. «Бабур-наме» — это действительно последовательное описание событий, которым автор был свидетелем. И участником которых (почти всегда — активным) он являлся.

А составлялись «путевые заметки» реально «в режиме реального времени». Подобно тому как на заре «социальных сетей» юные блогеры сочиняли «вечно зелёные» и потому «бессмертные» произведения. Только вот старина Бабур писал чуть-чуть пораньше, в более иных условиях и на более иные темы…

События описывались Бабуром как были, вне зависимости от того, как в данных событиях выглядели их участники. Причём не делает исключения и для «себя, любимого»: кампании против Шейбани-хана, в которых поражений у него было много больше, чем побед, Бабур описывает не менее подробно, чем битву при Панипате (1526), положившая Делийскому султанату и династии Лоди — «с чего и пошла стала есть» Империя Великих Моголов.

Post Scritum. Я несколько увлёкся и в результате «вышел из формата». Поэтому в заключение — только пара слов.

«Бабур-наме» доступна на русском языке в прекрасном переводе Михаила Александровича Салье (1899–1961), изданном в 1958 году и неоднократно переиздававшимся в разное время и в разных местах. У меня, например, совершенно случайно нашелся тот, что издан в 1982 в Ташкенте в 2-томах, да не кем-нибудь, а (внимание, туш!) ЦК Компартии Узбекистана (т. 2 — поэзия Бабура).

Кроме того, «в тему» есть монография Сабохат Азимджановой (1922–2001) «Государство Бабура в Кабуле и Индии» (Москва, «Наука», 1977, 218 с.), доступная также в сети (например, «сами знаете где» в FB2). Весьма профессиональная, хоть и не лишённая тлетворного воздействия марксизма.

И наконец, последнее. У Бабура была дочь, Гульбадан-Бегим (ок. 1523–1603), первая женщина–историк мусульманского Востока, по совместительству воспитательница Акбара Великого.

Гульбадан-бегим, по просьбе Акбара, написала историю его отца, сына Бабура, второго падишаха Империи Великих Моголов, Хумаюна (1508–1556), под названием «Хумаюн-наме». Русский перевод её отсутствует, хотя ещё в 1902 году Аннет Беверидж опубликовала английский перевод с комментариями. А в 1959 году была издана в переводе на современный узбекский (кириллица): «Ҳумоюннома», Ташкент, «Фан». Впрочем, в сети ни того, ни другого не нашлось…

Собственно о Фергане

Однако вернёмся к нашей Фергане, куда так стремился вернуться Бабур, даже будучи падишахом. Собственно Ферганой в географическом понимании именуется долина, ограниченная на севере и северо-западе эшелоном Чаткальских гор — хребтами Чаткал, Курама, Пскем, Угам, на востоке — хребтом, который так и называется — Ферганским, на юге — Алайским хребтом. На западе — выход на среднеазиатские равнины, на которые выплескивается река Сыр-Дарья.

Сама по себе Ферганская долина — это довольно-таки плоская местность, целиком окультуренная еще в древние времена. И потому не очень интересная, по крайней мере, для геолога.

А вот горное обрамление долины или, по простому, Горная Фергана — места прелюбопытные до крайности. Чаткальские горы и Ферганский хребет заросли лесами, которые иначе чем плодово-выгодными, назвать трудно — там в диком изобилии произрастают все те фрукты, которые мы привыкли видеть на базарах — яблоки, груши, алча, боярышник, а уж ежевики — видимо-невидимо. В основном однако, леса эти ореховые — это единственное, насколько мне известно, место, где растет дикий грецкий орех. Который, кстати, и назвали грецким потому, что товарищ Македонский, Александр Филиппович, попавши в Фергану (в 329–327 гг. до н.э.), очень им восхитился и велел распространить по всей Греции, с Македонией заодно. Видимо, после этого и родилась поговорка, что в Греции все есть — даже грецкие орехи.

Впрочем, это — легенда: вряд ли у товарища Македонского было время заниматься мичуринством (то есть — чем надо груши околачивать). Потому как все три года, что он пребывал в Средней Азии, прошли в беспрерывных боях. На замирение этой страны у него ушло больше времени, чем на сокрушение Персидской державы. И ран он получил там больше, чем во всех остальных своих кампаниях, вместе взятых.

Вернемся к обрамлению Ферганы — на юг, к Алайскому хребту. Там всё совсем иначе. Ничего тебе плодово-выгодного — предгорная степь, весной покрывающаяся сплошным ковром маков, выше — арчевники, а затем — скалы и ледники, самая что ни на есть классическая горная Азия. Основной водораздел — около пяти тысяч метров (над уровнем моря), пики — до пяти с половиной. Главные перевалы — Талдык (3615 м), Тенгизбай (3666 м), Караказык (4330 м), Сурметаш (4540 м), Аллаудин (4540 м).

Конечно, цифры в скобках условны и различны в разных сетевых источниках различаются в пределах десятков метров, но как ориентиры сгодятся. Я их, ясно дело, на память не помню, и карт, по причине жуткой секретности, у меня не осталось.

Годы спустя, читая описания путешествий Песселя по Мустангу, Бутану и прочим Гималаям, я с удивлением узнал, что в тех краях перевал высотой две с половиной тысячи метров считается высоким. И я задним числом проникся гордостью за Нашу Азию. Ведь Мишель Пессель (1937–2011) был тоже очень не слабым ходоком по затерянным уголкам Планеты.

Возвращяюсь за перевалы — на южные склоны Алайского хребта. Они совсем другие — там нет даже арчёвников, растёт только нечто вроде арчёвого стланика. Ну а ниже — Алайская долина, в ней вообще почти нет древовидной растительности, кроме тальника вдоль речек. Зато травы там летом — в изобилии. Травка низенькая, невзрачная — но напичканная всякими питательными веществами. И потому Алайская долина — это лучшее в мире летнее пастбище для скота.

Название «Алай» производят от тюрского ала — «пестрый». И это похоже на правду. Если спуститься с хребта совсем вниз, к реке Кызыл-Су, и обернуться назад, понимаешь это очень хорошо. Я не художник, чтобы передать словами тот калейдоскоп красок, и не поэт, чтобы выразить это эмоциями. Не воспроизведут его ни слайды, ни гигапиксельные цифровики. Это надо видеть. А увидев, понимаешь, что такое

Азиатские мутные реки
Азиатские снежные горы
Их полюбишь — то это навеки
Позабудешь ты это не скоро.

Азиатские пыльные тропы
Азиатские мудрые люди
И кусочек своей Европы
На прозрачном пропеллере-блюде

как сказал Визбор Иосич…

Однако всё сказанное до сих пор было только вступлением к рассказам о Нашей Азии. Но вступлением необходимым. Потому что…

…Все это в сердце. Вернусь ли, увижу ли? Нет, никогда. Но есть впереди примирение: мы не вернемся, мы вспомним…
Леонид Соловьев, Повесть о Ходже Насреддине

Это продолжение той цитаты, с которой началась История о Фергане — Стране счастливых чудес, и пусть ею она и закончится. Потому что начинается новая История — про Хайдаркан.

Сердце Ферганы: Хайдаркан

Если Фергану можно назвать сердцем Нашей Азии, то — её сердце сердец, или артериальное сердце: то самое, которое распространят «эту влагу небесную по периферии телесной».

Лежащий на высоте 2000 м, Хайдаркан расположен там, где Ферганская долина в направлении к югу превращается в горное её обрамление, то есть Горную Фергану: здесь оно образует предгорья Алайского хребта.

Не удивительно, что населённому пункту в столь уютном месте, между горами и долами, выпала такая славная судьба. Кстати, с 2004 года он называется
Айдаркеном и имеет статус города, административно относящегося к Кадамжайскому району Баткенской области Кыргызстана. Всё это мелочи делопроизводства, и спорить не о чём. Но: все старые хайдарканцы до конца своих дней будут называть свою Родину по прежнему…

Так вот, славная судьба выпала Хайдаркану не потому, что он такой уютный и «домашний» (или кажется таким по прошествии лет). Нет, это — одно из крупнейших ртутных месторождений мира. И не просто «одно из», а второе на планете ртутно-сурьмяное, после Альмадена в Испании (тоже ртутно-сурьмяного). Прочие, которые «из числа…», уступают двум названным по масштабам «в разы», и возможно, не первые.

Строго говоря, в случае Хайдаркана речь идёт о серии близко расположенных месторождений, объединяемых единое рудное поле; оно так и называется — Хайдарканским.

Ртуть на Хайдаркане добывается в виде киновари — HgS, минерала древних художников и алхимиков, по выражению Олега Куваева. Ало-багряного цвета штуфы киновари действительно наводят на ассоциации с кровью какого-то фантастического животного. Как говорят, и название минерала произошло от арабского — «кровь дракона».

Кстати, название Хайдаркана производят от тюкского имени «Хайдар» и «кан» — слова иранского происхождения, вошедшего во все тюркские языки в значениях «крепость», «город» или просто «населённый пункт». «Хайдар» же — монгольский термин, означавший всадника авангардного отряда. Его в форме «Гайдар» избрал в качестве литературного псевдонима известный советский писатель Аркадий Голиков. Впрочем, большинство наших современников чаще поминают (добрым и ласковым русским словом) его внука, Егора Гайдара…

Однако я отвлекся, вернёмся к происхождению названия «Хайдаркан». По легенде, бедняк Хайдар надыбал в горах золото, чтобы заплатить калым за свою возлюбленную её отцу-баю (то есть нехорошему человеку). Тот обвинил его в воровстве и велел показать место, откуда это золото взялось. А после этого убил бедняк — из жадности, надо полагать, баи в среднеазиатских легендах всегда страдают этим пороком. Кровь Хайдара попала на залежь золота — и она окрасилась красным цветом, превратившись в киноварь.

Про Хайдаркан можно рассказывать очень долго. Некогда это был обычный кишлак. После открытия Хайдарканского ртутного комбината он превратился в поселок городского типа (Фрунзенского района Ошской области Киргизской ССР). О нынешнем же статусе города уже говорилось.

В принципе, киноварь в тех краях начали добывать очень давно. Достоверно — со времен Саманидов (X век), первой среднеазиатской династии, избавившейся от арабов. Династии, разумеется, мусульманской. Хотя, согласно легенде, предок её основателя, Саман, был зороастрийским жрецом.

Династия Саманидов просуществовала недолго — около столетия. Но именно при ней жили или начинали свою деятельность Ибн-Сина, Бируни, Дакики и Фирдоуси. Которые и обеспечили Саманидам славу в веках — после того, как их государство было растащено на куски Махмудом Газневи и тюрками — ягма и карлуками, из которых вышла династия Караханидов.

Возможно, что некоторые из рудников в окрестностях Хайдаркана разрабатывались ещё во времена Кушанской империи — одной из четырёх великих империй первых веков нашей эры, наряду с Римом, Парфией и Китаем династии Хань. Таинственного государства, даже время возникновения и исчезновения которого датируется с разбежкой в пару веков. И вклад которого в нашу культуру так по сей день и не оценён. А ведь, скорее всего, именно там родилась современная математика — как синтез геометрии древних греков и древнеиндийской алгебры.

Собственно Хайдарканское месторождение (тогда оно называлось так) было обнаружено в 1926 Владимиром Ивановичем Поповым (в последующем академиком Узбекской ССР) и Владимиром Эрастовичем Поярковым, также известным в дальнейшем геологом). Легенда гласит, это произошло в процесс поисков убежавшего ишака.

Однако после открытия о Хайдаркане надолго забыли. Согласно официальной версии, бытовавшей в советские времена, о нем вспомнили в 1942 году — после захвата немцами Никитовского ртутного месторождения (Украина), единственного действующего в стране рудника того времени, успешно снабжавшего всю Красную Армию прочие Вооружённые силы.

С захватом Никитовки ситуация изменилась: ртути в стране не стало. А войне ртути требовалось много больше. Требовалось ртутное соединение, именуемое гремучей ртутью, иначе — фульминат ртути, Hg(CNO)2. Это инициирующее взрывчатое вещество, из которого изготовляют капсюля-воспламенители патронов и снарядов, капсюля-детонаторы для соответствующих устройств, а также всё, что может потребоваться впредь. С той же целью используется ещё азид свинца — но у свинца на войне есть и иное применение. По крайней мере, перед войной основным инициирующим ВВ была именно гремучая ртуть.

Все лично мне знакомые очевидцы тех событий, работавшие на Хайдарканском месторождении с первых дней, сколько себя помню, всегда поддерживали официальную версию — что называется, «и устно, и письменно». Лишь где-то в начале перестройки мой отец — а он был в числе тех, первых, — «после литры выпитой» рассказывал мне (уже довольно-таки большому тогда мальчику), что на самом деле работы на Хайдаркане начались в 1940 году. Причем начались авральными темпами, с нарушением всей принятой этапности, с добычей не то что до окончания разведки — а чуть ли не до ее начала. Для справки — Хайдарканская ГРП (то есть ГеологоРазведочная Партия — нечто вроде геологической службы рудника) официально была создана в феврале 1944 года (22-го, если не ошибаюсь, числа).

Одновременно точно такие же работы (и точно также производимые) начались в то же время на ртутном месторождении Акташ (Алтай). Sapiens’ам, я думаю, sat…

А ещё с Хайдарканом связана одна из самых ярких страниц истории уже теоретической отечественной геологии. Которую мало кто знает, а кто знает — предпочёл бы не знать, с тех пор в нашей науке появились другие кумиры.

А связана эта история с двумя очень яркими людьми: Андреем Дмитриевичем Миклухо-Маклаем и Георгием Сергеевичем Поршняковым.

Миклухо-Маклай, Поршняков и шарьяжи

Вот и дошло дело до рассказа об азиатских мудрых людях. Сначала, в порядке старшинства —

Андрей Дмитриевич Миклухо-Маклай (1914—1965)

Жил да был в XVII веке, во времена Богдана Хмельницкого, Ерёмы Вишневецкого и героев романа «Потоп», один шотландец. Звали его, видимо, Майклом, а фамилия звучала похоже на МакКлей (не знаю, правда, был ли в Шотландии такой клан). Был он солдатом удачи, и в поисках своей удачи служил в войсках Речи Посполитой. Которая тогда как раз вела войну с запорожцами. Точнее, это запорожцы восстали против Польской Короны, но это другая история. А наша состоит в том, что в одной из битв попал этот шотландец в плен к запорожцам. В капусту его не порубили — то ли из гуманизму, то ли на выкуп понадеялись. Только выкупать его было некому. Так и прижился он на Сечи, духом казацким проникся, женился и детей нарожал.

Такова семейная легенда о происхождении рода Миклухо-Маклаев, которую рассказывал один из героев текущей Истории. Но документально подтвержденная часть её — существенно короче, и восходит к запорожскому казаку Степану Миклухе, своей доблестью при взятии Очакова (1788 год) заслужившему дворянство, правда, не потомственное, а личное.

Настоящим творцом «Маклаевой легенды» был Николай Николаевич Миклухо-Маклай (1846–1888), который бывал во всяких станах, живал среди папуасов Новой Гвинеи, странствовал по Полинезии, а с острова Таити привез дощечки с письменами кохау-ронго-ронго. Они и по сей день хранятся в Музее антропологии и этнографии имени Н.Н. Миклухо-Маклая города Санкт-Ленинбурга, бывшей Кунсткамере. Они носят законное название «письмена острова Пасхи», до сих пор не прочитаны, и не известно, являются ли письменами…

Что касается второй половины фамилии будущего Миклухо-Маклая — он её придумал (вместе с дворянским происхождением). Но не просто с бухты-барахты, а дабы подписывать статьи в немецкие научные журналы. Как будущий великий русский учёный, Миклухо-Маклай большую часть времени предпочитал жить в Германии (кроме Берега Маклая, конечно), и печататься по немецки (а также и но английски).

Германия, как известно, в XIX веке была страной непуганых князей и фон-баронов, и потому в ней столь принципиальная позиция русского учёного встретила понимание, к фамилии (даже с приставкой vоn привыкли, и даже русские кровные родичи, Миклухи, не считали для себя впадлу называться новым «полным» именем.

Тем более что род Миклухо-теперь-Маклаев дал Руси немало инженеров, деятелей науки и культуры. В частности, принадлежал к нему Артемий Дмитриевич Миклухо-Маклай (1908–1980 “или 1981?”) — советский геолог, исследователь Северо-Восточных краёв Европы, участник Финской кампании, а сначала — и ВОВ.

Долгие Артемий Дмитриевич работал в Воркутинской геологоразведочной экспедиции и родственных структурах, и по договор, и по приговору. Реабилитирован в 1957-ом. Последние годы перед выходом на пенсию трудился в Ухтинской тематической экспедиции, затем в Ленинграде. Артемию Дмитриевичу посвящён очерк Элита за колючкой.

Однако однако герой текущей Истории «обошёл и “вышку”, и “зону”, и тюрьму». Андрей Дмитриевич приходился Н.Н. Миклухо-Маклаю кем-то вроде внучатого племянника, и носил ту же фамилию. Был он палеонтологом. Только изучал не динозавров, а формаминифер — это такие микроскопические известковистые раковинки, некоторые из которых, впрочем, вырастали в полпальца длиной. Для некоторых отрезков геологической истории по ним можно очень точно датировать время осадконакопления. В частности, для каменноугольного и пермского периодов, которые и были распространены на Алае, в том числе и в районе Хайдаркана.

Родившись в 1914 году, Андрей Дмитриевич стал палеонтологом еще до войны — окончив геологический факультет ЛГУ в 1938 году. А потом провоевал почти всю войну. Начал лейтенантом — командиром полковой разведроты, и закончил в том же чине и звании, правда, с боевыми наградами. А в промежутке несколько раз побывал рядовым штрафбата, потом искупал кровью — и восстанавливался в звании и должности.

Кстати, А.Д. — практически единственный из лично известных мне настоящих фронтовиков, кто чего-то рассказывал о войне. Только рассказы у него были все — с поросячим подтекстом. Не было в них ни политруков, поднимавших бойцов в атаку с красным знаменем, никто не кричал там «За Родину, за Сталина», никто не бросался на амбразуры дотов и дзотов. Чем-то его рассказы напоминали эпизоды из телефильма «Штрафбат» — только подтверждались документально.

И таких историй у него было — без счета. Например, как его бойцы изловили языка — бывшего немецкого коммуниста (на текущий момент, естественно, нациста). Который попросил их из бывшей классовой солидарности не сдавать его по команде, а оставить. А за это он принял коммунистически-национал-социалистическое обязательство приводить из-за линии фронта языков — по требованию, когда будет нужно. Там в разведроте тоже плановое хозяйство было, требуется по плану язык — кровь из носу, но чтобы был. А если вдруг не получится? Ну а тут как бы готовый вариант в запасе.

Так и жили, в любви и согласии — наши его американской тушенкой кормят, он языков приводит (вроде как блядей для друзей). Пока неожиданно проверка не нагрянула. Что с немцем экс-коммунистом было, неизвестно, ну а А.Д. — понятное дело: трибунал — и в штрафбат, искупать вину кровью…

Вот такой был мужик… На всю жизнь сохранил фронтовые привычки: в поле всегда спал одетым и в шапке.

После войны А.Д. вернулся в ЛГУ, был облечен всеми разумными формальными регалиями типа докторской степени и профессорского звания, читал курс палеонтологии — как говорят слушавшие его, блестяще.

Ушёл Миклухо-Маклай совсем молодым — лет ему было 50 лет. Но в период между войной и смертью успел сделать очень много. И из двух его наиболее выдающихся, на мой взгляд, достижений, первое как раз с Хайдарканом и связано: это доказательство шарьяжного устройства Алайского хребта, и о чём будет дальше.

Второе же его достижение имело место быть прямо в противоположном конце Союза, в Корякии: именно он первым отметил тропический характер верхнепалеозойских фораминифер этого региона, находимых в экзотических известняковых глыбах. Много лет спустя в том числе и на этом (хотя и не только на этом) возникнет концепция экзотических террейнов Северо-Востока.

Но это совсем иная история. А пока вернёмся к нашей. И вспомним, что в ней был и второй герой —

Георгий Сергеевич Поршняков (1918–1993)

Геолог-тектонист, доктор г.-м.наук, профессор, зав. кафедрой динамической геологии ЛГУ. Был он человеком исключительной тактичности и доброжелательности. Если А.Д. Миклухо-Маклай, будучи чрезвычайно принципиальным в научных вопросах, часто оказывался резок и даже нетерпим, то Г.С., при принципиальности не меньшей, выражал свой неодобрямс иронией. Правда, подчас столь тонкой, что, боюсь, до ее объектов она не доходила.

Если А.Д. я помню по детским воспоминаниям и главным образом по его фронтовым байкам (они мне тогда казались очень странными), то Г.С. я знал уже и с профессиональной стороны. Его книжку, называвшуюся «Герциниды Алая и смежных районов Южного Тянь-Шаня» (издательство ЛГУ, 1973) я сразу после выхода читал ну прямо как роман. Возможно, именно она и подвигла меня бросить бичевать и идти поступать в МГУ за нормальным образованием.

Книжка эта была издана по мотивам докторской диссертации Г.С. (защищалась в 1967). И когда несколько лет спустя в фондах Ошской экспедиции я читал уже саму диссертацию — понял, что издан был кастрированный огрызок…

Но пока все это впереди — и диссертации, и книги, и звания с регалиями. А сначала — Финская кампания, пройденная в составе лыжного батальона, ранение, учеба в ЛГУ и работа там же — под руководством еще одного великого среднеазиатского геолога, Николая Михайловича Синицына, о котором тоже стоило бы рассказать. Однако он — герой более иного романа, да и лично встречаться с ним мне не довелось. Он погиб в авиационной катастрофе в 1960 году.

Полевые же работы Г.С. проходили в Южной Киргизии, в рамках проводившейся в те годы среднемасштабной государственной геологической съемки (1:200 000).

Там-то, в 1949 или 1950 году, судьба и столкнула Миклухо-Маклая и Поршнякова в районе Хайдаркана.

Дальше рассказывать довольно сложно без употребления узкопрофессиональных идиоматических выражений.

В качестве вводной установки позволю себе нагло сослаться на себя, любимого: Альфред Вегенер: жизнь, смерть, концепция. Из этого материала можно в первом приближении узнать о существовании фиксистской и мобилистской концепций развития Земли. Первая предполагала формирование структуры земной коры за счёт исключительно вертикальных перемещений геологических тел. Согласно же мобилистской концепции, определяющими в развитии земной коры были движения горизонтальные, вплоть до перемещения материков на многие тысячи километров (тот самый дрейф континентов, который придумал Альфред Вегенер).

В те времена былинные во всем мире господствовала концепция фиксистсткая. А в нашей стране она полагалась единственным истинно марксистским учением в геологии. До политических выводов в отношении оппонентов, к чести участников дискуссии, дело не доходило, но исключить их было нельзя. Был фиксистом и учитель Поршнякова — Н.М. Синицын. Не из-за приверженности марксизму — просто в то время настоящих геологических доказательств крупномасштабных горизонтальных перемещений действительно не было. Мобилистская же концепция Вегенера базировалась на косвенных данных — геофизических, палеоклиматологических, палеонтологических…

Так вот, именно Поршняков и Миклухо-Маклай получили первые в нашей стране прямые данные в пользу мобилизма. Доказав независимыми методами — первый чисто геологическими, второй — палеонтологическими, именно крупномасштабное горизонтальное перемещение геологического тела (т.н. шарьирование), перекрывшего собой рудную залеж — позднее она получит имя участка Нового. Их совместная статья на эту тему вышла в 1954 году — это было начало новой эпохи в геологии. Но тогда об этом никто не догадывался — потому что основные события, приведшие к смене парадигмы в геологии, происходили гораздо позднее, совсем не на земле, а на море, и не в нашей стране, а в других…

Тем не менее, дело их не пропало. В результате работ Миклухо-Маклая и Поршнякова, в районе доказанного ими шарьяжа, правда, также много позднее — были поставлены тяжелые буровые работы, шарьяж разбурили, забурились в рудные тела, названные участком Новым. А потом, по завершении разведки и оценки запасов, это стало месторождением Новым (а Хайдарканское месторождение переименовали в Хайдарканское Рудное Поле).

Вот тогда-то я и был последний раз на Хайдаркане — в 1977 году. Правда, не по работе: работал я тогда по другую сторону Алая, и занимались мы вовсе не ртутью, а самым презренным из металлов. А на Хайдаркан заехал в гости к коллегам-товарищам, минералогам и геохимикам, работавшим там по договору с Хайдарканской ГРП. Разумеется, с целью — водовки выпить да за жизнь потрепаться. Однако в качестве трудотерапии, заместо опохмелки, и с документацией керна чуток помог. Так что и моего труда малая толика есть в той ртути, что притекла в результате в закрома Родины. Правда, ну очень маленькая, можно сказать — незаметная. Да и ртуть та — как притекла, так и утекла. Потому как и Родина — это уже совсем другая страна…

Однако закончим на оптимистической ноте. Потому что шарьяжная природа участка Нового — это была только первая ласточка. Поршняков продолжал работы на Алае ещё много лет. И доказал его покровное строение — результатом чего и были докторская диссертация и книжка, о которых я говорил раньше. Под их влиянием были пересмотрены инструкции по проведению государственной геологической съемке СССР именно для районов Южного Тянь-Шаня. Точнее, не пересмотрены, но в этом регионе была официально признана необязательность следования общесоюзным инструкциям. Геологические карты разрешили сопровождать не едиными, а зональными легендами. И это был просто единственный случай в истории геологической службы страны. Что это такое — рассказывать было бы очень долго, потому поверьте на слово: это было примерно то же самое, как если бы в одном отдельно взятом советском ВУЗе кроме философии марксизма-ленинизма разрешили бы преподавать неопозитивизм и неотомизм (да и Блаженного Августина в придачу).

Интересно, что Поршняков, фактически первый мобилист Советского Союза, принял заграничную тектонику плит сразу, как она появилась — не смотря на всю слабость тогдашней геологической базы, лежащей в ее основе. И все свои силы использовал именно для того, чтобы эту самую базу нарастить. А не занимался созданием псевдособственных концепций, в омут чего тут же бросились наши великие фиксисты, срочно перековавшиеся в «физиков, борцов и патриотов». Наклепавших столько домотканных дистрибутивов… пардон, концепций с собственными названиями, что уже и припомнить трудно. И которые зачастую ничем, кроме названий, и не выделялись. Коллегам-линуксоидам это ничего не напоминает, а?

Георгий Сергеевич Поршняков ушёл в 1993 году. Не то чтобы совсем уж преждевременно (год рождения — 1918), но можно было бы еще и пожить. После него остались производственные отчёты, статьи и книги, написанные блестяще с литературной точки зрения. Конечно, непрофессионалу их читать не очень легко, но коль скоро вы читаете эти строки, то, скорее всего, доверяете моему мнению в отношении литературных достоинств: так что поверьте на слово.

Кстати, не смотря на прошедшие десятилетия, многое из написанного Поршняковым не устарело — и с фактографической, и с концептуальной стороны. Потому что он являет собой один из тех редких (в геологии) примеров сочетания блестящего полевого наблюдателя, искусного эмпирика-обобщателя и изощренного аналитика эмпирических закономерностей.

После него остались ученики. Прямые — его школа, его ближайшие сотрудники, работавшие с ним в Киргизии. Не просто развивавшие и продвигавшие генеральную линию Великого Гуру, а дополнявшие ее принципиально новыми вещами. Это довольно сложно объяснить, проще было бы проиллюстрировать на примерах — но это потребовало бы такого количества идиоматических выражений, что у читающих это дам завяли бы уши. Так что на эту тему — как-нибудь потом и подробнее.

Остались ученики косвенные — а это почти все геологи-съемщики, работавшие в Киргизии. Остались его выпускники-студенты, которых судьба раскидала по разным уголкам Союза (где, замечу в скобках, они подчас охреневали от пещерного уровня геологической съемки и составления легенд к картам). А кое-кому выпало ныне профессорствовать в университете Анкары, на Туречщине.

Ну и допущу вольность числить в его учениках себя. То, чему я у него научился, осталось со мной навсегда — чем бы ни приходилось заниматься.

В истории Поршнякова и Миклухо-Маклая как бы «за кадром» присутствовал и третий герой —

Николай Михайлович Синицын (1909–1958)

К моменту начала фораминиферно-шарьяжных событий Н.М., закончив в 1931 году Ленинградский горный (и поработав попутно, в 29–30 гг., на Урале), он безотрывно занимался геологией Южного Тянь-Шаня. Сначала (1931–1939 гг.) это была полумиллионная съёмка, в 1940–1941 гг. подошло время детальных работ.

Потом началась война, а она скоро потребовала ртути. Поисками и разведкой её начали заниматься в тех же краях, в пределах Южно-Ферганского ртутно-сурьмяного пояса, в том числе и на будущем Хайдарканском месторождении, о чём немного уже говорилось. Однако это отдельная история, в которой очень велика Алексея Борисовича Натальина (1918–1966). Думается, она скоро найдёт своего летописца…

Ртуть, с окончанием войны, несколько снизила свою «животрепещущность»: стране теперь требовались совсем другие «железии». Те самые, которые она, стыдливо именуя «ториевым сырьём», пыталась искать перед войной повсеместно.

А Н.М.Синицын, со сменой приоритетов, смог вернуться к регионально-геологическим и тектоническим «задачам мирного времени». Сконцентрировав их вокруг горного обрамления Ферганы — и горное обрамление Ферганы ответило ему взаимностью: концепция чередования мощных разрезов «синклинальных впадин» и сокращённых разрезов «антиклинальных отмелей» выглядела удивительно логичной. И, казалось, объясняла все тайны мироздания в масштабе Матушки-Земли. Да она и была логичной — «ошибка крылась лишь в знаке»…

Подобные причины, видимо, и были причиной конфликтов Синицына и Поршнякова. Будь у них больше времени для обсуждений — возможно, они бы и пришли к консенсусу.

Илл. 09а. Синицын (слева) и Поршняков

Увы, времени не было: в 1958 году Синицын погиб в авиационной катастрофе. А его монография была издана в 1960 году посмертно.

Илл. 09б. «Тектоника горного обрамления Ферганы»

Сымап и железное дерево. 1964

В Преамбуле к Истории об Альфреде Вегенере автор её упомянул, что детство и отрочество его прошло в Средней Азии, которую тогда ему посчастливилось объездить если не всю её, тогда ещё Нашу Азию, то buono parte. От тех времён и мест остались кое-какие воспоминания, и одно из первых — про кишлак Сымап и железное дерево.

Это было в той части Горной Ферганы, где, вследствие извилистости границ, унаследованных от времён образования Советских Социалистических Республик (тогда ещё республиканских, ныне же государственных), подчас было трудно понять, где ты находишься — в Киргизской ССР, Узбекской ли, а то и вовсе Таджикской. А их взаимные анклавы и эксклавы, весьма многочисленные, дела отнюдь не облегчали:

Илл. 10. Юг Ферганы вокруг Сымапа, цифра 7

Нет, конечно, безошибочный способ определения своего местоположения был, хотя я и понял это много позже. В кишлаках, находившихся на территории Киргизии (вне зависимости от этнической принадлежности жителей — в этом плане чересполоситца в Азии была ещё больше, чем в административном) на улице обязательно было хоть одно место, где прямо на улице же варили плов, лагман, шурпу, жарили самсы, варили манты, и всё, что ещё положено. А продавалось страждущим путникам это тут же, и за более чем умеренные деньги.

Плюс к чему чуть в стороне, в тенёчке, непременно имел место быть столик, всегда прикрытый какой-нибудь тряпочкой. А на столике, в окружении стаканов, обычно гранёных, реже тонкостенных, стояли бутылки с водкой, коньяком и каким-либо местным вином портфельного типа, плодово-выгодного. Что-то безалкогольное там, кажется, тоже имелось — но конкурировать с кок-чаем из ближайшей чайханы оно не могло, потому в памяти и не отложилось.

В кишлаках, что находились в административных границах Узбекистана, было всё то же самое — и плов, и лагман, и шурпа, и самсы, и манты. Кроме столика с прохладительными напитками, в Киргизии — обязательно недорогими и полезными для здоровья. И не потому, что узбеки более придерживались заветов Пророка (который, кстати, по поводу водки ни полслова не сказал): как я уже говорил, национальная чересполосица в той зоне была ещё та. Просто руководство Узбекской ССР шло в фарватере политики Союза, и мгновенно реагировало на его указы «про сокращенье водки и вина». А руководство Киргизской ССР запаздывало с реакцией, а то и просто манкировало. Поэтому Рашидов на всю страну прославился, а про Усубалиева мало кто вообще слышал…

Впрочем, как уже было сказано, об этом пограничном репере я узнал годы спустя. Ибо в те годы по малолетству не (зло)употреблял алкогольных напитков. А даже ещё и не работал — в качестве пионера и школьника подвизался в компании двух ответственных товарищей, мотавшихся на «газике» (ГАЗ-67 ещё) по ртутно-сурьмяным месторождениям означенного выше района, с целью их инспекции и возможной переоценки.

Почему так случилось — при случае скажу. Но возлагались на меня, как на Шуру Балаганова, обязанности прислуги за всё. Каковые, впрочем, сводились к необходимости чай иногда вскипятить — нас, как уважаемых и ответственных товарищей, везде встречали и провожали, как должно. То есть — согласно законам азиатского гостеприимства.

И вот однажды в ходе такой «инспекторской» поездки занесло нас в местечко Сымап — то, что помечено цифрой 7 на первой карте. А если точнее, то располагается оно здесь:

Местечко это знаменито было тем, что там издревле добывалась киноварь — достоверно, как минимум, со времён Саманидов (IX–X вв.). А возможно — что и со времени Великих Кушан, то есть с первых веков нашей эры. Во всяком случае, те, кто работал там в годы Войны (это, когда после захвата немцами Никитовки ртуть Отчизне позарез понадобилась), очень часто находили погребения древних рудокопов и рудознатцев. Ну, понятное дело, тогда не до того было — заниматься точным датированием, да и некому было.

А вторая достопримечательность этого местечка — могила местно чтимого святого, имя которого я, к стыду своему, напрочь забыл. Над могилой был возведён мазар со всеми положенными атрибутиами, типа бунчуков с ячьими хвостами. А вокруг мазара произрастала священная роща деревьев, которые назывались «иргай», или, по нашему, «железное дерево».

Что это такое — ввиду своей ботанической безграмотности — до сих пор не знаю. Как не знаю, имеет ли иргай какое-то отношение к ирге aka Amelanchier. Позднее встречал версию, что само по себе название происходит от бурятского слова, означающего кизил. Одно могу сказать: внешне это растение практически не отличалось от барбариса. Который в тех краях был вполне обычен, и был часто довольно-таким приличным по размерам деревцем. Вот только плодов или ягод, как на барбарисе, кизиле или ирге, на нём не было ни малейших. Возможно, по раннему времени — дело было в июле месяце.

В отличие от барбариса, в Горной Фергане вполне обычного, иргай был очень редок — я его не видел более никогда, ни до, ни после, только слышал. А уж чтобы он рос в виде рощи, да ещё образованной деревьями с (почти) прямыми стволами — явление было, как говорили знающие люди, уникальное. Не иначе как святостью места объясняемое.

Само по себе месторождение Сымап (в переводе с современного киргизского — просто ртуть) в то время (середина 60-х) было практически выработано, работы там прекратились, стоял вопрос о полной консервации. В связи с чем упомянутые выше ответственные товарищи туда и отправились. Производственные вопросы были решены быстро (как — по малолетству не знал). И собрались мы, ближе к ночи, в обратный путь. Тут-то Рахим (один из двух, ответственных) и говорит: а ведь из иргая замечательные ручки для геологических молотков получаются — и где ещё мы такие длинные и прямые стволы увидим…

Началось обсуждение вопроса — а не будет ли это оскорблением памяти святого (я, понятное дело, в этом обсуждении даже совещательного голоса не имел). Обсудили, постановили: для дела ведь, не для блажи — развития минерально-сырьевой базы страны ради. Так что — можно.

На всякий случай, дабы не смущать возможных свидетелей, дождались совсем уже темноты, взяли подручный струмент и отправились рубить. И вот тут-то поняли, что не зря это дерево называется железным: дело это напоминало не столько рубку стволов, сколько работу по металлу. При ударе топором звук был металлический, пила ревела и визжала, как бешеная. Так что за полночи много мы не нарубили, вымотались, как собаки. Да много нам и не нужно было — по ручке старшим товарищам, да пару-тройку про запас, друзьям дарить.

Ну а как (старшие товарищи) решили, что хватит — погрузились в «газик», да в сторону Соха двинулись. Но далеко не отъехали, потому как натурально все устали до полного «не могу». И решили заночевать в чистом поле — благо, в Азии посредь лета это просто: постелили какой-то драп-дерюжки, другой укрылись — и завалились спать.

И тут случилось чудо: доехали мы примерно до километра по вертикали, чуть выше может, дело было, повторяю, в июле, на такой высоте да в такое время дождей практически не бывает от слова вообще. А тут вдруг посреди ночи грянул не дождь даже, а натуральный ливень. Такой, что вымокли мы в шесть секунд до нитки. Ну и примёрзли чуток — ночами там даже летом очень не жарко. Так что решили мы, что святой таки на нас за святотатство прогневался. А потому решили уносить ноги — погрузились в «газик» и к ближайшему кишлаку. Там в первую же калитку постучались — нас и пустили до утра перекантоваться на айване под навесом. В Азии в те годы так оно и было, без проблем.

Но видно, святой тот

…был не ханжа,
Нас промочил для куража
© почти Брассенс

И учёл, что мы действительно для дела старались. И более никак не преследовал своим гневом. Домой добрались благополучно, стволы нарубленные просушили, обработали, ручки справили. Молотки с этими ручками старшим товарищам много лет прослужили — все говорили, что лучших в руках не держали. Не это ли знак, что простил нас святой?

Через несколько лет, когда я уже по всамделишнему в поле стал ездить, мне один из тех молотков обломился. Но в деле почти не был, ибо ни разу тогда ещё не был я геологом, бичом был. Так что подарил его одному из товарищей, у которого он в работе бы был.

А историю со святой рощей мы приняли к сведению. И через пару-тройку лет занесло нас на северные отроги Туркестанского хребта, в кишлак Наука, что уже точно в Таджикистане. Этот кишлак был известен тем, что его иногда (чисто по созвучию названий) отождествляли с селением в древней Согдиане (античные авторы передавали его как Наукат или Наутака), в котором Александр Македоский захватил Бесса, последнего царя державы Ахеменидов, самопровозгласившего себя таковым под именем Артаксеркса IV.

Или — где согдийцы просто-напросто продали Бесса Александру. И македонец велел сначала отрезать зарвавшемуся персу всё, что торчало и могло быть отрезано, а затем то ли распять, то ли на кол посадить.

Впрочем, всё то — дела давно минувших дней. А в наше время кишлак был известен опять же мазаром местного святого, Науки. Старожилы говорили, что кишлак и имя своё получил в честь святого. И, стало быть, ни к какому Александру с его закадычным врагом, Бессом, ни малейшего отношения иметь не мог.

Зато рядом с мазаром (и, следовательно, под сенью его святости) находился большой пруд, берега которого были любимым местом послеобеденного отдохновения местных жителей и редких проезжих гостей, вроде нас. А воды его — столь же любимое место обитания рыб-маринок. и были они там огромные, жирные и ленивые. Так вот, глядели мы на них с берега — и никаких рыболовецких инстинктов не проявляли…

Вокруг пика Аделунга. 1965

На этой странице будет рассказана История, место действия которой — вблизи пика Аделунга. Он располагается на северо-востоке Узбекистана, высота его составляет 4301 м.

Пик Аделунга и другие

До недавнего времени пик Аделунга считался второй по высоте вершиной Узбекистана: первое место уверенно держал пик Хазрат-Султан (4643 м) на юго-западе республики (близ таджикской границы). Но в августе 2023 года поблизости от Хазрат-Султана, там же, на Гиссаре, Эрик Гилбертсон (Сиэтл) и датчанин Андреас «исчислили» вершину с отметкой 4668 м.

Эта вершина была известна минимум с 1981 года, когда под названием Алпамыш была нанесена на советскую карту, изданную ГУГК. Однако высота горы отмечена не была, и сведений о её посещении не имелось. Ныне измерения Эрик и Андреаса позволяют утверждать, что пик Алпамыш является высшей точкой Узбекистана. Подтверждетние тому — весьма детальный отчёт Эрика, к тому же очень увлекательный, особенно в русском переводе.

А Хазрат-Султан и пик Аделунга займут отныне 2-е и 3-е места, соответственно. Разумеется, пока в Узбекистане

…где-нибудь гора найдётся
Повыше Алпамыш’евских высот,
Из наших кто-нибудь туда прорвётся…

…и опять перекроит призовые места. Как завещал Визбор Иосич…

Эрик Гилбертсон, к слову, уже давно поставил себе задачу залезть на все высшие точки всех стран мира. И счёт уже в его пользу: 144 посещённых гор из 196-ти существующих.

География

Пик Аделунга находится в Срединном Тянь-Шане, что лежит между Северным Тянь-Шанем и Тянь-Шанем Южным. В просторечии этот край зовётся ещё Чаткало-Кураминскими горами — по двум хребтам в его юго-восточной части, которые называются, как ни странно, Кураминским и Чаткальским. Два других хребта, Пскемский и Угамский, относимых к тем же горам, чести быть отмеченными в названии не удостоились. Тем не менее, они тоже входят в понятие Чаткало-Курамиских гор.

Илл. 13. Чаткало-Курамиские горы

Все четыре перечисленных хребта «ответвляются» от Таласского Алатау и протягиваются параллельно друг другу в юго-западном направлении почти до самой Сырдарьи у её излучины. Здесь почти смыкаются между собой территории Узбекистана, Таджикистана и Киргизии, образуя причудливый узор государственных границ, унаследованный от границ бывших союзных республик.

Илл. 14. Стык трёх стран

Вот в этом-то краю и разворачивались события рассказанной далее истории. Однако прежде чем переходить к ней, нужно сказать о фоне, на котором она происходила.

Край, по сказочному дивный

Чтобы представить себе место действия, достаточно выехать из Ташкента в направлении на северо-восток, вдоль реки Чирчик. Что мы и сделаем. Оговорившись только, что наше путешествие проходит в середине 60-х годов прошлого века, и во-вторых — начинается поздней весной, продолжаясь до (очень) поздней осени.

В этом путешествии сначала пересекаешь полосу предгорных степей, что летом превращаются в полупустыню. Однако весной эта полоса сплошь покрыта разноцветными тюльпанами, забивающими зелень травы. А среди моря травы и цветов прячется изобилие грибов — так называемых степных белых. С белыми грибами средней полосы России они не имеют ничего общего, будучи, как говорят знающие люди, родичами шампиньонов.

Но зато грибы эти на самом деле совсем-совсем белые. И недостаток у них один — будучи собранными, они хранятся очень недолго. И потому собиратели (а это все жители Ташкента, которые имею возможность выбраться за его пределы в подходящее время) озабочены главным образом их приготовлением и поеданием. Нет вкусней плова, чем приготовленный из баранины с добавлением этих грибов — сколько удалось собрать. А поскольку собрать их удаётся больше, чем съесть в плове — то сразу по возвращении в город всё несъеденноe маринуется. И потому зимой нет лучше закуси под водку, чем те же грибы, но в маринованном виде.

По преодолении полосы предгорий резко начинаются горы. Это те самые только то упомянутые четыре параллельных хребта (с северо-запада на юго-восток): Угамский, Пскемский, Чаткальский и Кураминский. Если предгорья — место весеннего паломничества собирателей грибов и тюльпанов, то в горы народ устремляется зимой. Правда, не весь — только любители зимних видов спорта. А именно — спорта лыжного. Обычного, бегового, эпоха горнолыжников начнётся только лет через пятнадцать, а то и двадцать.

Но наш вояж происходит летом. Да и любителей лыжников среди нас не густо от слова нет вообще. Да и откуда имя взяться в городе где за нормальную зиму снег выпадал раз, много два раза, и лежал не более трёх дней. Если, конечно, это таяние можно было назвать лежанием.

А потому наша дорога продолжается вдоль реки Пскем, разделяющей хребты Пскемский и Угамский. И вот тут мы оказываемся как в саду. Склоны гор заросли настоящими плодово-ягодными лесами. Тут можно видеть дикие яблони и дикие груши (и те, и другие — пригодны к поеданию), дикую алычу, дикий боярышник и дикий барбарис (там это вполне приличные по размеру деревья). А в подлеске — сплошные заросли ежевики. Разумеется, тоже дикой.

Но не это в тех лесах самое главное. Главное — это дикий грецкий орех, единственное место в мире, где он произрастает, и откуда пошли все его культурные разновидности. Это огромные деревья — не очень высокие, но в пару обхватов на круг, а то и больше. И орехи на них растут точно такие же, как те, что продаются на базарах всего мира, в том числе и в Греции — только ещё больше и вкуснее.

Так что это — тот самый

…край, по сказочному дивный
Где горят тюльпаны в облаках,
Где играет солнце в ручейках,
Где драконы водятся в горах,
Где ореховые ливни.
© Т/ф «Гляди веселей»

Так поётся в песенке из трёхсерийного телевизионного фильма про Ходжу Насреддина. Хоть и снятого весьма по мотивам «Повести о Ходже Насреддине» Леонида Соловьёва. Да и действие второй части книги происходит неподалёку, где-то на юго-восточных склонах Курамиского хребта. Хотя натурные съёмки фильма, как я думаю, снимались в Пенджикенте и на Шинг-Магинских озёрах (о них — их пара слов в самом-самом конце)…

Правда, драконов в том краю я не видел — а вот снежный барс есть реально. А также киики — это такой горный козёл с огромными саблевидными рогами. Улары (горные индецки) и кеклики (горные куропатки) тоже есть. Правда, всё это выше. Собственно же в лесах живёт кабан и дикий голубь — всё это едят. А в реке Пскем за полчаса можно натаскать — на голый крючок, методом якорения — полное ведро османчиков. Это рыбка такая, длиной в ладонь, несколько смахивающая на форель, но являющаяся, как ни странно, родственником сазана и карпа. Её целиком, не чистя и не потроша, жарят в казане в раскалённом масле — буквально несколько минут, и готово.

Выше ореховые леса леса исчезают— они сменяются лесами арчёвыми. Арча — иначе древовидный можжевельник. Однако это не те хилые кустики, которые можно видеть в Европе. А здоровенные деревья, метров до 10-12 высотой, со стволом диаметром сантиметров до тридцати.

Потом исчезают и арчёвники — начинается зона альпийских лугов (в том числе и с пресловутыми эдельвейсами), где и живут киики, улары, кеклики. И где бродит снежный барс…

А над лугами уже голые скалы, на вершинах заснеженные до глубокого лета. Одна из таких вершин, расположенная на Пскемском хребте, в самом конце «узбекского» аппендикса между Казахстаном на севере и Киргизией на юге, и есть пик Аделунга.

Илл. 15. Пик Аделунга

Надо отметить, что в двух километрах к юго-западу находится пик Бештор, который всего на 2 метра ниже (4299 м), и при определённых углах обзора заслоняет пик Аделунга. С этим, видимо, и связано расхождение между высотами последнего, которые можно было найти в разных сетевых источниках.

Приведённая выше фотография сделана моим старым товарищем по Азии и Якутии, Борисом Манучарянцем, уже в этом тысячелетии. Точка съёмки — близ впадения в Пскем его правого притока, реки Тепар. Отсканировано Алисой Деевой.

Про Аделунгов

Пик Аделунга назван в честь Николая Николаевича Аделунга (1889–1963) — человека с совершенно невероятной, казалось бы, судьбой. Он принадлежал к роду выходцев из Германии, давшему, однако России и СССР немало славных имён.

Первый документально известный представитель рода — Иоганн Кристоф Аделунг (Johann Christoph Adelung, 1732–1806), уроженец Померании. Большую часть жизни (с 1765 года и до смерти) он прожил в Саксонии, где стал не последним в то время теологом и филологом. Однако к нашей истории не имеет никакого отношения. Кроме того, что случайно оказался дядей прямого предка её героя.

Им был Фридрих фон Аделунг (Friedrich von Adelung, 1768-1843), родившийся, как и дядя, в Померании, в городе Шеттине (ныне Шецин на северо-западе Польши). Окончив Лейпцигский университет, отправился странствовать по Европе, и в конце концов в 1794 году его занесло в Россию. Как оказалось, навсегда.

Илл. 16. Фридрих фон Аделунг (1768-1843). Предок русских Аделунгов

В России бывший Фридрих стал именоваться Фёдором Павловичем, и под этим именем приобрёл известность как историк, филолог, библиограф и коллекционер, временами не чуждый административной м финансовой деятельности. В 1803 году был назначен наставником великих князей Николая (будущего императора) и Михаила Павловичей. После отбытия наставнического срока занимал различные должности, преимущественно связанные с наукой. За что и был облечён всякими званиями, а именно: действительный статский советник (1825), член-корреспондент и почётный член (1838) Петербургской Академии наук (по нечётным был почётным в ряде университетов).

У Фёдора Павловича было не менее шести детей, доживших до репродуктивного возраста — пять сыновей и одна дочь. Нас интересует второй сын, Карл Федорович (1803–1829). Он был дипломатом, секретарём Русской миссии в Персии. Убит вместе с Грибоедовым и другими сотрудниками миссии во время резни в Тегеране 11 февраля 1829 года. А внук, Николай Карлович, по одним сведениям — офицер, участник Балканской кампании, по другим — научный работник, и был отцом Николая Николаевича — героя этой Истории.

Нужно заметить, что в роду потомков Фёдора Павловича были и другие ветви. Так, его дочь, Александра Федоровна (1802–1872), стала женой географа Петра Ивановича Кёппена. В числе их прямого потомства (затрудняюсь высчитывать, в каком колене) была Эльза Кёппен, вышедшая замуж за Альфреда Вегенера — того самого, с Истории про которого и начался некогда этот сайт.

Ещё одна ветвь обрусевших Аделунгов происходила от младшего сына, Николая Фёдоровича. Он был секретарём королевы Вюртембергской Ольги Николаевны. Выйдя в отставку в 1858 году в чине статского советника, занимался изданием трудов отца. И сам стал отцом Николая Николаевича Аделунга (1857—1917), но совсем другого — энтомолога, автора работ по систематике прямокрылах насекомых (по простому — кузнечиков, сверчков и прочих саранчёв).

Про главного героя

Наш же Николай Николаевич тоже не пошёл по стопам предков и сородичей. Он с юных лет подался в революционеры, стал членом РСДРП, участвовал во всех революциях и Гражданской войне. В революционной его деятельности отмечается участие в организации похорон Баумана, завершившися большой разборкой с полицией, повлекшей жертвы с обеих сторон.

Первую Революцию Н.Н. встретил на Юго-Западе России, где после Октябрьского переворота активно участвовал в Гражданской войне, а также занимался сопряжёнными с ней оргвопросами. В начале 20-х был советским эмиссаром при правительствах незалежных тогда ещё республик — сначала Бухарской, затем Хорезмской. Покинул Среднюю Азию в связи с заболеванием малярией. И в Москве поступает на сугубо конторскую работу — в Госплан СССР.

Однако до того по долгу службы Н.Н. немало бывал в горных районах Бухары. Где, видимо, и заразился другой болезнью: тягой к горным странствиям. И поэтому нет ничего странного, что по возвращении в «Европу» он занялся спортивными делами — в первую очередь туристскими, а затем и альпинистскими. Вероятно, с той же страстью, с какой ранее занимался делами революционными.

Илл. 17. Главный герой: Николай Николаевич Аделунг (1889–1963)

На почве чего и разошёлся с коммунистическим альпинистом номер один — Николаем Крыленко, по совместительству главным прокурором республики, позднее — наркомом юстиции, а ещё позднее — врагом народа и шпионом всяких разных разведок.

Николай же Николаевич в начале 30-х прекращает всякую деятельность, связанную с политикой, и выходит из рядов партии (той самой, что с б в скобках). Занимаясь преимущественно организацией туризма, в том числе детского, и альпинизма, он более или менее безболезненно пережил лихие 30–е, снявшись в это время в роли Талькава в первой экранизации «Детей капитана Гранта» (1936 год).

Илл. 18. Н.Н. в роли Талькава, х/ф «Дети капитана Гранта» (1936 год).

В конце 30-х, когда «Большой террор», казалось, пошёл на спад, Н.Н. продолжил как спортивную работу, так и практические занятия альпинизмом и туризмом. Он был в числе первых, награждённых в 1939 году значком «Турист СССР» — в то время каждый из этих значков имел номер и прочие атрибуты правительственной награды.

В годы Войны и потом

Чем занимался Н.Н. в годы Войны — по доступным данным установить трудно. На сайте Память народа в Учётно-послужной картотеке офицерского состава обнаруживается следующее:

Общие сведения
Фамилия, имя, отчество: Николай Николаевич Аделунг
Дата рождения военнослужащего: 07.04.1889
Место рождения: Московская обл., г. Москва
Воинское звание: интендант 3 ранга

Служба
Дата начала службы: __.02.1918
Награды:
Медаль «За оборону Москвы»

Источник информации
Реквизиты документа: ЦАМО. Учётно-послужная картотека. Шкаф 3. Ящик 4.

Сведения не очень обильные, и позволяют сделать только некоторые предположения. Так, указание воинского звания свидетельствует о том, что в годы Войны Н.Н. находился на военной службе. Указание года начала службы — что, учитывая его богатое революционное прошлое, он вступил в РККА при её образовании. Отсутствие точной даты — следствие оформления карточки задним числом. Или — царившего в то время бардака, который «даже в кино отражён» (см., например, фильм «Красная Площадь»).

Медалью «За оборону Москвы», согласно Указу о её утверждении от 1 мая 1944 года, награждались:

…все участники обороны Москвы — военнослужащие Красной Армии и войск НКВД, а также лица из гражданского населения, принимавшие непосредственное участие в обороне.

Причём не менее месяца и только в период с 19 октября 1941 по 25 января 1942 годов — то есть в это время Н.Н. находился в Москве. И, теоретически рассуждая, мог как драться на передовой в составе Ополчения, так и тушить «зажигалки» в «тополиных московских дворах». Однако по аналогии с другими известными спортсменами, он, скорее всего, служил по своей предвоенной спортивно-организационной специальности.

Про послевоенные годы жизни Н.Н.Аделунга известно не много. Разве что об организации им туристических походов на Северный Кавказ и в Среднюю Азию, а также о руководстве рядом кружков и секций туристской и альпинистской направленности. Хотя именно в 50-е годы за некогда безымянной горой позади пика Бештор закрепилось, сначала среди коллег и товарищей, а со временем и официально, название «Пик Аделунга».

Пик Аделунга: внесём ясность

Однако тут есть одна неясность. В книге Л.В. Громова и С.А. Данильянца, изданной в Москве в 1982 году, приводятся такие сведения:

Аделунга — гора в северо-восточной части Пскемского хребта в Узбекской ССР. Названа в честь А. С. Аделунга — советского геолога, внесшего вклад в изучение геологии Кураминских и Чаткальских гор.

Источник информации не указан. И противоречит другим имеющимся сведениям. Вдова Н.Н. Аделунга (к сожалению, за давностью имени и отчества её не помню) много лет преподавала геоморфологию на геологоразведочном факультете Ташкентского политехнического института (ТашПИ), не одно поколение геологов училось у неё этой науке.

В их числе был мой двоюродный брат, Федорчук Виктор Александрович, окончивший ТашПИ в 1972 году. И некоторое время учились они в одной группе с Юрием (в то время и в тех кругах известным как Жора) Аделунгом, сыном Николая Николаевича, о котором будет сказано далее.

Так вот, в кругах преподавателей и студентов геолфака ТашПИ вопрос о том, кто был эпонимом пика Аделунга, даже не обсуждался. Подобно вопросу, куда впадает Волга… Название же «пик Аделунга» (а вовсе не некая безликая гора) было широко известно в тех самых узких кругах.

Немного о Юрии

Николай Николаевич был отцом Юрия (Георгия) Аделунга (1945—1993) — известного автора и исполнителя собственных песен, из тех, кого традиционно (и неправильно) называют бардами. Турист и альпинист, он одно время учился на геолфаке ТашПИ — в сетевых его биографиях этот факт не отражён. И, насколько я знаю, ТашПИ Юрий так и не закончил.

Юрий — автор множества песен, одна из которых, «Мы с тобой давно уже не те», стала, как сейчас принято говорить, культовой в определённых кругах, в том числе и геологических, а также прочих экспедиционных.

Илл. 19. Юрий (Георгий) Аделунг (1945—1993)

В начале 90-х годов немало представителей тех самых кругов — альпинистов, спелеологов, просто геологов и «полевиков» — в целях снискания хлеба насущного обратились к так называемому промышленному альпинизму. Не стал исключением и Юрий. Что, однако, для него закончилось трагически: 6 января 1993 года он погиб при работах на одном из московских высотных зданий.

Такие вот судьбы сплелись вокруг пика Аделунга.

Немного о датах

Вместо заключения будет рассказано — а какое отношение имел к описанной выше истории автор этих строк? Сразу замечу — очень косвенное. Но сначала — пара слов о датах всех событий, которые фигурируют (и будут фигурировать) во всех Историях про Нашу Азию.

Должен похвастаться — у меня от природы не очень плохая память, к тому же профессионально тренированная позднее по жизни и по службе. И до сих пор стараюсь бороться со стариком Альцгеймером, и пока не безуспешно.

Правда, к датам это относится в меньшей степени, чем к событиям. Наверное, у меня сильны пережитки палеолита в сознании, ведь наши предки, как правило, не пользовались абсолютной хронологией. А время отсчитывали по событиям, которые почему-либо врезались в память. Например, так: это было в год, когда зимой было так холодно, что и старожилы не припомнят. Хотя старожилы — это такие люди, которые каждый год только и делают, что чего-то да не припомнят…

Ну так вот, события, описанные ранее в «Истории про Сымап и железное дерево», произошли в 1964 году — в год, когда по экранам Ташкента, и, в частности, нашего ДК обувной фабрики (которую народ называл не иначе, чем «Клубом саможников») с триумфом прошёл фильм Леонида Гайдая «Операция “Ы” и другие приключения Шурика». А события следующего года, которые и описаны в следующей Истории, врезались в память ташкентцев знаменитым некогда (и ныне почти забытым) Ташкентским землетрясением.

События, о которых будет говориться в заключении, легли на ленте времени аккурат между Историей про Сымап и землетрясением, то есть пришлись на 1965-й год. Что подтверждалось ещё одним внешним репером — демонстрацией на экране всё того же Клуба сапожников также культового фильма — «Великолепной семёрки» с Юлом Бриннером в главной роли.

Но вообще год, когда мне вспомнилось то или иное происшествие, я решил выносить в заголавке. Дабы потом не загибать пальцы, отсчитывая эту дату от какого-то памятного (возможно, только мне) события.

Вместо заключения

Теперь можно и перейти к заключению — а именно, осветить роль скорбного повествователя сей Истории в её сюжете. Как уже говорилось, она была вполне скромной.

Так случилось, что в тот год я не мог сопровождать отца в его постоянных летних разъездах. Точнее, его разъезды носили такой характер, что пацану неполных десяти лет в них было не место.

А девать меня было по прежнему некуда — мама летом была, как всегда, на обычных полевых работах, правда, в относительно комфортных условиях, на той самой реке Тепар, о которой упоминалось выше. И к тому же у её коллеги, Люси Быковской, было двое детей, двойняшки, Таня и Алик, годом меня старше. И были они в том же положении, что и я. А потому межсемейный совет постановил — отправить нас с отрядом САИГИМСа (это Среднеазиатский институт геологии и минерального сырья МинГео УзССР) в качестве дармовой рабсилы.

Тем более что в отряде имелся и «воспитатель в законе» — племянник Люси, Володя, вполне взрослый парень. Было ему лет 16, и потому он находился в отряде на штатной должности коллектора. Правда, по совместительству пришлось ему поработать кем-то вроде Макаренки, на предмет контроля над трудновоспитуемыми подростками, то бишь над нами, малышнёй.

Однако всё это было ещё впереди. А пока предстоял отъезд из Ташкента. Казённая машина (ГАЗ-63, как сейчас помню) заехала за Люсей, её детьми и Володей — в район Чиланзара, если кто представляет тогдашнюю географию Ташкента (там же и институтская автобаза неподалёку находилась), и двинула в САИГИМС, это почти центр Ташкента. Где мужики погрузили казённое полевое имущество типа палаток, спальников и тому подобного инвентаря. А мужиков, к слову сказать, было всего двое — шофер (увы, не помню, как его звали) и Володя.

Зато была ещё Лора Мукимова, коллега и подруга мамы и Люси. Где её подобрали — честно говоря, тоже не помню (скорее всего, в САИГИМСе). И почти укомплектованный отряд попилил через половину города в противоположный его конец, на улицу Шота Руставели, к тогда последним её домам. Там погрузились мы с мамой — и перед нами лежала Большая Дорога. Которая казалась «дорогой в Ирам — страну счастливых чудес…»

Впрочем, тогда всё происходило именно так, как описано в первом разделе этой Истории: «край, по сказочному дивный» я описал по личным впечатлениям, которые отпечатались в моей памяти на всю жизнь. И добавить с сказанному мне нечего.

Потому что весь сезон протекал так, как было запланировано, без всяких происшествий и приключений. Мы с Таней и Аликом занимались всякими хозяйственными мелочами. Хотя главной нашей задачей было — отпугивать местных коров, ибо рядом была летовка кочевых таджиков — такое вот тоже бывает. И коровы эти упорно хотели пройти куда-нибудь, поесть там, или попить, через наш лагерь. Как это выглядело бы, осуществи они свои гнусные намерения — предоставляю читателю напрячь свою фантазию. Скажу только, что тогда я осознал мудрость мысли азиатских старых людей: «Корова — враг геологии». В верности которой мне неоднократно приходилось убеждаться и позднее.

Зато ишак, безусловно, лучший друг геолога. Правда, в обращении с ишаками я тогда освоил только самые основы. Но через пару лет, на Шинг-Магианских озёрах, мне довелось несколько пополнить свои знания и умения.

Ташкентское землетрясение и авторская песня. 1966

Как следует из заглавия, «как во городе было во Ташкенте», на самой тогда длинной его улице, носившей имя великого грузинского поэта Шота Руставели. И разворачивались события во дворе дома №136, который тогда находился на самой окраине — дальше была только школа №172 и автовокзал, за которым тогдашний город заканчивался. Дом этот и сейчас можно найти на картах современного Ташкента:

Илл. 20. Здравствуй, здравствуй, Ташкентский наш двор…

Правда, на прилагаемой карте отражены не все детали, имевшие место быть в то далёкое время. Которые я немного дорисовал и подписал. И главной деталью нашего двора была беседка, находившаяся на так называемой горке. Кстати, вследствие особенностей рельефа такая горка была в очень многих ташкентских дворах. А в нашем дворе она, кроме местопомещения беседки, вызвала ещё и то, что третий, двухподъездный, корпус дома (дорисован мной по памяти) был двух с половиной этажным: первый подъезд имел три этажа, а второй — два. Корпуса же 1-й и 2-й оба были двухэтажными, но зато трёхподъездными.

Территория между этими тремя домами и представляла наш двор, обнесённый забором из железных прутьев. Между 1-м и 2-м корпусами в заборе располагались ворота, также железные. Нормальное их положение было «закрыто», народ входил и выходил через калитку рядом с оными. А ворота открывались, когда обитатели разъезжался в поле — для экспедиционных машин, на предмет погрузки барахла.

Ибо дом наш был ведомственный, все его обитатели работали или в Краснохолмской экспедиции (урановой, подчинения Средмаша), или в разных конторах Мингео УзССР. Или, по крайней мере, имели к этим ведомствам хоть какое-то отношение. Так что летом (точнее, обычно весной) большинство взрослых обитателей выезжали в поле, а некоторые краснохолмцы сидели в Центральных Кызылкумах вообще на круглогодичке, с редкими заездами в города — близлежащий Навои или столичный Ташкент.

Однако вернёмся к беседке. Это было круглое (диаметром метров 6–7) деревянное сооружение с крышей на столбах (высотой метра 4), деревянным полом и чем-то типа лавочек по внутреннему периметру. И оно служило центром притяжения для ребят и девчат нашего двора в возрасте (непосредственно перед землетрясением) от 7–8 до 14 лет (мне весной того года было десять с половиной полных).

В тёплое время года (а оно в Ташкенте в среднем продолжается с марта по ноябрь включительно) мы собирались в беседке вечерами, пели песенки из общесоюзного тогда дворового репертуара, рассказывали страшные истории, также известные по всей стране — про чёрного-чёрного человека без сердца, про гигантскую мясорубку, изготовлявшую для пирожков фарш с человеческими ноготками, про… да уже и не упомню, про что ещё. И просто разговаривали на разные темы — от книжек и фильмов до школьных проблем по борьбе с учителями (все учились в одной школе — ранее упомянутой 172-й).

О пении песен надо сказать подробнее — они имели непосредственное отношение к основной теме этой Истории. Хоровое пение у нас не прижилось, исполнение было сугубо индивидуальным, без всякого аккомпанемента и, тем более, ансамбля, каждый — сам, б… без ничего! К тому же разного рода гармони, баяны и тальянки из употребления в то время уже вышли, а гитары в моду ещё не вошли.

Пели каждый кто что помнил, от псевдоблатных песен до ура-патриотических. Но в основном именно дворовые, про Гамлета с пистолетом, Отелло, мавра венецианского, про графа Толстого — мужика не простого, и так далее. Они считались народными — и лишь много лет спустя я узнал, что авторами их были Алексей Охрименко и его товарищи, Сергей Кристи и Владимир Шрейберг. Правда, с их творчеством мы познакомились несколько позже.

Не прошла мимо нас и заморская экзотика — начиная с «Гавани» и «Кейптаунского порта» и вплоть до «испанца — Джонни красавца» (такое вот у него типично испанское имя было, ага). Кстати, известный у нас вариант «Жанетты» я не слышал больше нигде и никогда, и ныне в сети его не найти.

Была ещё замечательная пиратская песня — про Джона Кровавое Яйцо, капитана на шхуне с названием, которое даже я не рискну воспроизвести при дамах. Она была известна у нас в двух вариантах, что послужило однажды причиной раскола нашей дворовой команды. Одни считали, что особой приметой капитана было —

Словно жопа крокодила
Капитаново лицо.

Другие же настаивали, что лицо это было

Словно жопа бегемота

Практически чуть до драки не доходило — но потом как-то разрулили ситуёвину и пришли к какому-то консенсусу (какому — уже не помню).

Вообще слова дворовых песен были очень вариативны, так что конфликтные ситуации по этому поводу возникали достаточно часто. Например, постоянным предметом споров было количество жён у караванщика Шапера Али:

Был караванщик богат,
Богаче турецкого паши.
Но погубил его план,
И сто тридцать три жены.

Хотя резонные люди утверждали, что жён было всего-навсего сто тридцать две. Хотя правоверному мусульманину, каковым Шапер Али подразумевался, полагалось иметь только четыре законные жены. Хотя… да мало ли дискуссионных моментов было в той песенке.

Вопреки распространённому мнению, дворовые наши песни не изобиловали обсценной лексикой. В Ташкенте в то время матом по жизни практически не ругались — он считался украшающим элементом Высокой Поэзии. Я, например, матом стал ругаться, когда попал в высококультурный город Москву. Правда, долго потом остановиться не мог. Вплоть до Горбачёвского указа. После которого я матом ругаться перестал — я им стал разговаривать. Как сказал великий французский поэт Жорж Брассенс (русскими словами Марка Фрейдкина):

Я подзаборник,
Циник и ёрник.
Груб, словно хряк, —
Зато остряк!

Так мы в беседке коротали время, свободное от школы с её уроками, футбола, спортсекций и всяческих кружков — времени почему-то на всё хватало. Даже на посещения кинозала в Доме культуры работников обувной фабрили (которую в народе прозвали Клубом сапожников) — считалось делом чести, подвига и геройства побывать на всех сеансах, куда запрещался вход детей до 16-ти лет. И продолжалось это до 25 апреля 1966 года, после которого беседка стала для нас на целый месяц не местом проведения досуга, а домом родным.

Причиной этого стал первый и самый сильный толчок Ташкентского землетрясения, произошедший 26 апреля 1966 года в 05:23 по местному времени (тогда разница с Москвой составляла 3 часа). Точную дату я, разумеется, тогда не запомнил, а время — тем более, так как сам толчок благополучно проспал. Но был разбужен родителями и выгнан из квартиры, сначала на улицу. Так же поступили и все остальные жители. Ребята и девчата тут же скучковались в беседке, и до утра рассказывали страшные истории.

Надо сказать, что в наших домах никаких разрушений не было, только стены пошли трещинами, да и то не сильно. Как потом оказалось, сильные разрушения произошли только в центре города — там мощность землетрясения превысила 8 баллов по 12-балльной шкале. Старый Город с его дувалами подходил тогда к центру вплотную — и, тем не менее, дувалы эти пострадали очень мало. Не сильно, как уже сказал, пострадали и окраины вроде нашей — но там и мощность первого толчка была 5–6 баллов, а то и меньше.

Афтершоки повторялись сразу после основного толчка постоянно, потом пореже, как минимум, на протяжении мая и июня (позднее меня в Ташкенте уже не было). Большинство из них были силой в первые баллы, но были и более мощные. Самые сильные достигали 7 баллов, парочку из таких я успел ощутить наяву (а не проспал, как обычно). Разрушений они, кажется, уже не вызывали: всё, что могло разрушиться — разрушилось. А массовые разрушения начались позже: руководство республики решило полностью реконструировать центр города. Тем более что для этого были условия — множество строителей, съехавшихся со всей страны. И потому сносились дома, как уже не пригодные для жизни, так и те, что могли бы быть отремонтированы. Именно обитатели последних и составили большинство населения знаменитых палаточных городков Ташкента.

Городки эти патрулировались по периметру ВВшниками, имевшими автоматы и приказ стрелять по мародёрам без предупреждения. Были ли случаи применения приказа — сказать трудно. Сейчас в сети можно найти сведения, что мародёрства не было от слова вообще. Но тогда по Ташкенту ходили слухи, что таки были. Однако имели ли эти слухи основания — судить не берусь. Ведь Ташкент тогда был город маленьким (почти как нынешний Питер — всего-то чуть больше миллиона жителей), круги перекрёстных знакомств — наоборот, очень большие и пересекающиеся. И слухи по нему распространялись со скоростью звука, а может и быстрее.

Это касалось и числа жертв непосредственно землетрясения. Официальных сообщений на эту тему не было, в сообщениях «акустических» (то есть по слухам) — были две крайности: одни говорили, что летальных жертв не было (только ушибленные), другие же пугали многими сотнями, а то и тысячами погибших и бессчётным количествое раненых.

Сообщения «полуофициальные», то есть полученные от действительно информированных знакомых (меющих «формы» и потому не имеющих привычки болтать в «любую сторону») оценивали число погибших примерно в десяток, и в несколько сотен — число раненых различной тяжести.

И это тогда казалось похожим на правду: среди близких знакомых нашей семьи, их близких знакомых, близких знакомых знакомых, и знакомых близких знакомых (а это очень широкий круг — вследствие упомянутой «малости» Ташкента) не было ни погибших, ни раненых. И сейчас в сети можно найти данные примерно такие же, как и тогдашние «полуофициальные» — 8 человек погибших и около 200 госпитализированных.

А вот жертв косвенных было действительно много: постоянные афтершоки и общая нервозность обстановки очень плохо отражались на сердечниках, особенно не юного возраста. Что вызвало вспышку инфарктов и прочих сердечных хворей, в том числе и с летальным исходом. Сведений о их количестве не было и нет — учёту такие вещи поддавались с трудом (если вообще поддавались).

Однако у пацанвы города Ташкента никаких стрессов не было. Напротив, случилась нечаянная радость: сразу после первого толчка, на следующий день или через день (уже не помню) занятия в школах официально отменили, всех школьников досрочно распустили на каникулы. Кажется, по 7 класс включительно — 8-й класс тогда был полувыпускным, после него сдавали экзамены, так что им не повезло. Но всех ребят и девчат нашего двора эта лафа затронула — самый старший из нас учился в 7-м классе.

Однако для нашего двора дело не ограничилось каникулами. Афтершоки, как уже было сказано, продолжались. И, хотя вероятность сильного, тем более разрушительного, толчка была очень мала, нас всех родители выселили на ПМЖ в беседку — снабдив каким-то спальными причиндалами, благо в Ташкенте в это время года таковых требовалось (очень) мало. Как был организован быт, в частности, относительно харчения, — не помню: тогда на такие мелочи внимания мы обращали мало. Но как-то был, потому что никто у нас с голоду не помер.

А вот про снабжение пищей духовной — врезалось в память навсегда, собственно, ради этого и рассказывается эта История. Нам категорически запретили заходить в дома и уходить со двора — обоснованные или нет, но слухи о всяких безобразиях типа мародёрства, как было сказано, ходили упорные. А большинство из взрослых обитателей наших домов либо разъезжались по полям, либо вплотную занимались организацией полевых работ, что есть дело очень хлопотное и занимающее много времени. Так что контролировать запреты не всегда было кому. И решили наши старшие прикрепить нас к месту духовными скрепами.

В беседку протянули сеть (не интернет, и даже не локальную, а просто электрическую). Притащили магнитофон — как сейчас помню, то была Астра-2, разумеется, катушечная. И кучу бабин с записями. Преобладал советский официоз, имелась какая-то отечественная эстрада, не обошлось и без классики. Что, однако, нашего внимания не привлекло: официоза и эстрады все наслушались по репродуктору и телевизору до посинения, любителей классики среди нас (вроде бы) не водилось.

Однако среди всего того изобилия обнаружилось несколько бобин с песнями жанра, нам совершенно незнакомого. Они немножко походили на любимые дворовые, только были лучше. Это были записи авторской песни в исполнении их же авторов. Впрочем, слов таких мы тогда не знали, как и словечка «барды». Что не помешало нам слушать их постоянно и с удовольствием, чуть не до полного износа плёнок — их приходилось постоянно подклеивать ацетоном.

Записи были абсолютно бессистемные, качество их — не блестящее до полного отсутствия, можно было развели лишь понять, что поёт несколько разных авторов aka исполнителей: они распознавались «по контенту». Позднее, путём расспросов старших товарищей, среди них удалось точно идентифицировать Кима, Визбора, Городницкого. Кто там был ещё, и был ли — не помню. Но именно с этих записей началась моя любовь к авторской песне. И в первую очередь к Визбору — он произвёл на меня впечатление, до сих пор неизгладимое: я люблю абсолютно все его песни. Хотя некоторые — больше, чем остальные.

Прошло чуть больше десяти лет — и жизнь столкнула меня с Визбор Иосичем: наша Текеликская ПРП и альплагерь «Высотник» (вместе с альплагерем «Международник») делили жизненное пространство базы нашей партии на Южном Алае. А московский «Спартак», в котором он состоял, выходила на маршрут на пик Айдарбек с одного из наших верхних лагерей. Впрочем, и до этой Истории я скоро доберусь.

Кима я тоже люблю слушать до сих пор — правда, под более иное настроение. И из ранних песен Городницкого тоже есть несколько, которые входят в число любимых.

Однако пора закруглять рассказ. Май подошёл к концу, и вместе с ним — наша «беседочная» жизнь: пацанва стала разъезжаться по лагерям, именовавшимся тогда пионерскими. Большинство отправлялось в наш ведомственный пионерлагерь «Геолог», что лежал тогда на реке Пскем, разделяющей Угамский и Пскемский хребты. Нынче детский оздоровительный лагерь с таким названием существует — только из описаний я не понял, находится ли он на том же месте, что и прежний «Геолог».

Ну а я испытывал инстинктивное отвращение к пионерлагерям. И потому снова был взят в качестве бесплатного (то есть неоплачиваемого) приложения к полевому отряду САИГИМСа.

Последние годы. 1966–1969

Так я оказался на киргизской стороне озера Иссык-Куль, вблизи города Рыбачье (ныне — г. Балыкчы Иссык-Кульской области.

Но от последних лет на ПМЖ в Нашей Азии, с середины 66-го по середину 69-го, никаких связных историй не осталось, и восстанавливать что-либо слабо. Поэтом упомяну только Маргузорские озёра на реке Шинг — это левый приток Зарафшана, выше города Пенджикента, с древним согдийским замком неподалёку на горе Муг.

В этом замке (ныне называваемом Калаи-Муг) последние согдийцы Пенджикента во главе с его афшином (или ихшидом?) Деваштичем в 722 году отбивали арабов Саида аль-Хараши, наместника Мавераннахра, пока голод не принудил их к сдаче.

Деваштич был казнён образцово-показательным способом (распят на зороастрийском культовом сооружении), голову его аль-Хараши презентовал лично халифу. Тот подарок оценил, и награда нашла героя: во время очередной разборки аль-Хараши был вроде бы немного поджарен на углях…

Однако это — дела давно минувших дней. Мы же работали в XX веке, и не в замке магов, а на Маргузорских озёрах (называемых также Шинг-Магианскими). Их на реке Шинг, снизу вверх по течению, семь: Нежиг, Соя, Гушор, Нофин, Хурдак, Маргузор, Хазорчашма. Когда-то, в XX веке, я их помнил на память — но сейчас потибрил отсюда. И правильно сделал: во-первых, уверенно я вспомнил названия только двух верхних озёр, да и то, шестое — как эпонимическое, а седьмое — по ассоциации с вином «Чашма» ташкентского производства.

Во-вторых же, стоило посмотреть фотки хозяина ЖЖшки: автор их, как можно догадаться — Александр Дишливенко. И ему за них — вери гран ташаккури зиед!

Вспомнил я и вторую причину, почему запомнились названия именно двух верхних озёр. Тогда, более полувека назад, местная «автострада», доступная (при хорошем раскладе) для (очень юного) ГАЗ-67, заканчивалась у озера Маргузор.

А далее — пердячим паром, и лишь в сопровождении «длинноухих, покрытых шерстью» очарованных принцев, каждый из которых был «египетским» и «наследным». Тут мне и приодился опыт, полученный с их «четвероногими, хвостатыми» собратьями на Тепаре. Правда, больше «ишачьи навыки» не пригодись мне никогда в жизни. Даже несколько лет спустя, когда опять довелось побывать в Нашей Азии…