Содержание
Наш Восток — столь же виртуальное понятие, как и Наша Азия. На западе он отделяется от прочей Евразии ломаной линией от устья Лены в направлении на Пхеньян, на севере омывается морями Восточно-Сибирским и Чукотским, на востоке, упираясь в Линию Перемены дат, через острова Берингова пролива и Командорские, тонет в безднах Тихого океана. А на юге, примерно за 38-й параллелью с.ш., он перестаёт быть Нашим Востоком…
Илл. 01. Наш Восток
В северной его части и происходили (почти) все Истории, собранные под этой виртуальной обложкой.
Якутская прелюдия, 1975
Кто сказал, что путь — это не дорога, а дорога — не путь? Как сказал бы Ходжа Насреддин: «Не верь этому человеку!» И потому дядя даргинского писателя Ахмедхана Абу-Бакара (1931–1991) любил приговаривать:
Ничто не бывает без начала, и всё начинается с дороги!
Моя дорога на Наш Восток началась в посёлке Усть-Нера Оймяконского района Якутской АССР. Но тогда, в августе 75-го, я об этом даже не догадывался…
Вводная
Итак, полевой сезон 1975 года. Мы, как один человек, нога в ногу с другими доблестными советскими геологами, ищем очередной железий, без которого в данный исторический момент Родина ну никак не может. Ищем по всем её необъятным тогда просторам. Конкретно мы занимаемся этим в Восточной Якутии, базируясь на посёлок Усть-Нера, Оймяконский район этой Автономной Социалистической Республики. В производственном отношении — вотчина Верхне-Индигирской геологоразведочной экспедиции, сокращённо ВИГРЭ.
Мы, то есть отряд ИМГРЭ МГ СССР (работавший по договору с ВИГРЭ), в составе четырёх человек: Лора Прушинская — начальник, Борис Манучарянц — геолог, девушка-повариха весьма гуманитарного вида, и такая нравом, по имени Зоя. Ну и скромный автор этих строк — в то время бичующий скубент (или скубентствующий бич).
Дислокация: верховья реки Эльги (левый приток Индигирки), какой-то из левых её притоков, название то ли забыл, то ли на двухсотке в разграфке 42-го года его и не было. Короче говоря, под водоразделом Верхоянского хребта, так называемая Адыча-Тарынская зона разломов. В которой этого позарез нужного железия, по прогнозам — хоть ухом ешь, хоть сортиры отделывай.
Диспозиция: в радиусе двух-трёх километров друг от друга — лагеря трёх отрядов: съёмочный отряд групповой (иначе авиадесантной) партии ВИГРЭ (из Неры, то есть) — четыре человека; гидрогеохимики Якутского территориального управления — восемь человек (из Якутска, соответственно), ну и мы, выше поименованные.
Ну, каждый отряд своим делом занимается: съёмщики — снимают, гидрогеохимики — гидросеть опробуют, ну а мы — чем-то типа коренной металлометрии занимаемся, на предмет изыскания того самого железия. То бишь — в маршруты ходим. Все остальные, разумеется, тоже. Кто подальше (съёмщики), кто поближе (гидрогеохимики), а мы как-то средственно, и не очень далеко, и не совсем близко, километров так за 10–20.
Сохатое сафари
И вот возвращаемся мы с Борькой как-то из маршрута, уже не то что темень, но слегка сумерки, и встречаем ребят-гидрогеохимиков. И рассказывают они нам завораживающую историю: тоже, мол, идём из маршрута — и на лося напоролись. Четыре раза стреляли из карабина — видимо, не попали, ушёл.
Ну, Борька — уши востро, слушает, как разошлись — он по кустам, следы крови искать. И тут надо сделать маленькое отступление.
Борис Осепович Манучарянц — мы с ним, можно сказать, товарищи по жизни потомственные: деды наши рука об руку с басмачами дрались, отцы — полжизни вместе проработали. Ну а мы — на Хайдаркане росли, в соседних дворах. Ну и потом судьба сталкивала — и на Чаткальщине, где пик Аделунга, и на Заравшанщине, на Шинг-Магианских озерах, и на Алае, где месторождение Абшир и Тегермачский аллохтон. Вот и в Якутии пересеклись.
Борька — геохимик-рудник, специалист по…, звания там и регалии всякие. Но в контексте нынешнем не важно всё это было. А важно — что был он страстный охотник-спортсмен (и по сей день им остался). В самом лучшем, спортивном, смысле слова. Из тех, про которых Джон Хантер писал: за уникальный трофей готовы не то что дьяволу душу продать — тело отдать на съедение любому гнусу. Если чего — я без всякой иронии. Не из тех он, кто будет на фоне убиенных зайчиков фотографироваться, или с вертолёта по козлам-баранам палить, как в тире. В общем, охотник-спортсмен par excellence.
Ну так вот, хоть и сумерки уже были серьёзные, отыскал Борька и следы того сохатого, и пятна крови. И говорит: ранен, значит, завтра по утрянке выйдем и найдём.
Вернулись в лагерь уже совсем затемно, камни бросили, камералка — по… боку, давай собираться. И тут ещё одно отступление. Аккурат в этот год был очередной тур борьбы с незаконно хранимым оружием (кажется, второй на моей памяти). А у нас, кроме казёнки и Борькиной легалки (он же член охотобщества и тогда был даже мозгом какой-то из его ячеек), нелегалок — до… достаточное количество (как и у всех тогда на Северо-Востоке, впрочем).
Ну и когда ехали мы на машине на прииск Маршальский (откуда забрасываться в места указанной дислокации должны были), на паромной переправе через Индигирку попали мы под рейд ДНД и местного отдела МВД. Честно сдали им половину своего нелегального арсенала (ружья, которые ещё перед битвой при Гросс-Егерсдорфе в утиль списали). Ребята были довольны — типа план на нас одних перевыполнили, акт составили; даже обещали штраф на контору не присылать (и, кстати, обещание выполнили).
Ну и мы довольны были. Потому как всю боеспособную нелегалку притырили. Не очень чтобы очень, негде было. Искали бы серьёзно — нашли бы. Но отвлекающий маневр в виде добровольной сдачи ржавого оружейного антиквариата сработал: мужики галку поставили, повода искать не было. Да и не хотелось им особо — потому как сами такие же, законопослушные, были…
Но следствием этого эпизода было то, что оружие и «лишний» боеприпас мы притырили так хорошо, что, приехавши на Маршальский и отправив машину обратно в Неру, про него банально забыли. В оправдание чего могу только сказать, что по дороге попали в обвал на дороге, расчищали руками, ногами и колами, по приезде, уже почти ночью, оргдела закружили.
И в итоге остались мы с двумя стволами: официальной казённой мелкашкой, ТОЗ-17, и Борькиным ИЖ-27, в охотбилете записанным — вертикалкой 12-го калибра. К первой было две обоймы (в каждой пять, если не изменяет память, патронов, плюс, в нарушение всего и вся, патрон в патроннике), ко второму — восемь патронов с пулями Майера. Нет, были, конечно и гильзы, и порох, и свинец, но не заниматься же снаряжением патронов всю ночь. Решили, что наличного хватит.
В пять утра Борька меня будит, говорит: курить не будем, чтобы зверь не учуял, чаи-кофеи распивать — баловство, почапали, мол. И пошли туда, где Борька следы и кровь нашёл (уже не то что светло стало, но так, серовато, кое-что видно). Ходим вокруг кругами, да около, радиус увеличивая, высматриваем. И тут куст заколыхался, и эта зверюга прямо перед нами, метрах в двадцати, а то и меньше. Он, оказывается, никуда за ночь не ушёл, а тоже ходил вокруг.
Это, доложу я вам, было зрелище. Видел я до того лосей в Подмосковье. В Тушино, где одно время жил, они не то что на МКАД выходили — но заходили и за неё, в леспопосадки, к самым нашим домам подходившие (кто те места знает — это что за линией 6-го трамвая начинались). Производили, конечно, впечатления — но не так чтобы очень: олень и олень, только побольше. А тут, в кусту, да ещё в предрассветной такой дымке — стоит что-то такое огромное, горбатое, на мамонта смахивающее. И не просто стоит, а двигается — параллельно нам, плавно так, вроде бы как нехотя, а моргнуть не успеешь — и он вон уже где. И таким беспомощным себя чувствуешь со своей мелкашкой, у которой-то выстрел — как щелчок пальцами.
Начали мы с Борькой в него палить — он из ружья (оно-то громко стреляет, что бодрости придаёт, дух укрепляя), я из мелкашки. А зверь себя очень странно ведёт. То на нас двинет, с явными такими не очень ласковыми замыслами (сентябрь ведь, гон у них, то есть за отсутствием баб-с лосиного племени они своё либидо сублимировать кем угодно готовы). То — наоборот, развернётся, и в кусты сховаться норовит. И всё, повторяю, плавно, как в замедленном кино — но на самом деле быстро, насколько возможно. И даже, как в партитуре Ференца Листа, ещё быстрей.
Ну в общем, и Борька, и я немножечко знали, с какого конца за ружьё берутся, и не очень чтобы промахивались. Так что в конце концов повалился зверь на передние ноги. Но голову держит, и рогами грозно так поводит: мол, не подходи, пришибу.
Считаем свой боезапас. Борька семь пулевых на зверя извёл, один остался, у меня две пустых обоймы и патрон в стволе (тот самый, притыреный — всё-таки нарушение ТБ иногда бывает оправданным).
Ну чего делать, подходим вплотную, я, типа как Борьку опередить (если зверь таки прикидывается, оставшаяся пуля Майера в упор — последний шанс его остановить), стреляю, ствол в ухо просунув. Он мордой в землю ткнулся, но ещё головой довольно резво мотает. Но окончательно умер, когда Борька ему ножиком горло перерезал. Да и то не сразу. И рогами до последнего поводил. В общем, как у Михал Юрьича:
Но с торжествующим врагом
Он встретил смерть лицом к лицу,
Как в битве следует бойцу.
А потом пошли мы мужиков звать, и якутян, и неровцев, разделывать (мужиков у нас на три отряда было десять рыл). И в ходе этого высокоэстетичного занятия всё стало ясно с нашим сохатым. Якутяне, что накануне в него стреляли, попали все четыре раза. Но: карабин у них был старый, с дальстроевских, небось, времён. Собственно, не карабин, а драгунка, но в данном контексте это не важно. А важно, что нарезы сточились, и клал он пули, как все якутские боги на души своих почитателей положат. И в итоге одна пуля пробила лопатку и застряла под второй. По пути развернувшись и превратив лёгкие в нежный мясной фарш. А вторая — в живот, и сделала из желудка с его содержимым такой мясно-вегетаринанский салат.
В общем, когда мы с Борькой затевали своё сафари — не жилец он уже был, этот сохатый. Потому и вёл себя так: сентябрьский инстинкт вёл его мочить нас, супостатов, чтобы до сортира не добежали. А плохое самочувствие советовало — сховаться куда подальше. Но ведь всё равно — драться пытался до последнего…
А на счёт того, что огромным зверь показался — так это не потому, что у страха глаза велики были. А проверилось потом экспериментально, можно сказать — высокопрецизионно. Ибо разделали мы его, не считая всякой требухи и вытребенок, на десять примерно одинаковых кусков. По количеству лиц мужеска полу — и каждое лицо свой кусок потащил до якутянского лагеря (как самого ближнего) на собственном горбе. И было в каждом из этих кусков килограмм эдак по сорок — если и ошибаюсь, то плюс-минус на пару-тройку кил (каждый, таскавший грузы в рюкзаке, знает чувствительность метода собственной хребтины и точность воспроизведения результатов таких экспериментов).
То есть получается, что убойного весу в этом сохатом было килограмм 400. Пересчитывать его в живой вес не возьмусь за некопенгаген. Но замечу только, что, согласно легендам, в каких-то справочниках по рекордным охотничьим трофеям для пенжинского и северо-американского лосей фигурируют числа около 700 кг. Так что наш сохатый был к тому близок.
А потом мясо было поделено по братски между тремя отрядами. И начался период его поедания: каждый вечер после маршрутов два отряда шли в гости к третьему, где готовилось какое-либо фирменное блюдо: пельмени там, котлеты, шашлык по-карски, нога, запечённая в крафт-бумаге, и так далее. Но это уже относится к GeoCooking’у.
О худшем в мире пиве
Время от времени в среди народа возникают дискуссии — какое пиво самое лучшее. Дискуссии эти бесплодны. Ибо лучшесть пива — сугубо дело вкуса: кто-то любит лёгкое и светлое, а кому-то предпочтительней чёрное и горькое. А есть и такие, кто, подобно лирическому герою Визбор Иосича
…блондинок любил, и брюнеток,
А шатенок — он тоже… любил.
Но одно из таких обсуждений спровоцировало меня о воспоминании о пиве, хуже которого не могло быть потому, что этого не могло быть никода. И за это я готов прозакладывать свою бессмертную душу (которой у меня всё равно нет).
Дело было в посёлке Усть-Нера, и с этого на самом деле начиналась моя дорога на Наш Восток. А начиналась она для меня так. Прилетел я туда после двух практически бессонных недель, добираясь на перекладных с Крымского полигона МГУ, после буровой практики (так уж исторически случилось). И желание у меня было одно — завалиться спать минут так на шестьсот, а повторить его я хотел раз хотя бы шестьдесят. Но мои старшие коллеги и соратники по полю — все в сборе. И как раз намылились пулю писать. Так что только переступив порог, слышу радостное:
— Лёха, садись, у нас как раз четвёртого не хватает.
Воля старших товарищей — закон для полубича-полускубента. Тем более что один из них — мой прямой и непосредственный катта-командир, Володя Владимиров, от ИМГРЭ глава предприятия. Так что, как бы спать не хотелось, собираю волю в кулак — и сажусь.
Играли так называемую «северную классику» — от обычной она отличалась тем, что после каждого круга распасов бомбы удваивались, вплоть до четверной. То есть суммы выигрышей и проигрышей получались астрономические, даже по полярным надбавкам (которые тогда уже отменили). Но поскольку люди все свои, играли по минимуму, полкопейки за вист. И выигрыш — на стол в виде пива, наживаться на игре не собирался никто.
А надо сказать, что в тот год случилось эпохальное событие: в Усть-Нере были построены первые в истории местного мироздания завод пиво-безалкогольных напитков и пивной бар. Вот его-то продукцию мы и собирались продегустировать по завершении игры. Ибо пивбар был открыт аккурат в этот день.
Играющие в преферанс знают: если пулю пишут четверо, среднестатистически двое обычно в плюсе, двое, соответственно, в минусе. Но тут добрейшая дама Удача решила компенсировать мне двухнедельные дорожные мытарства, от полигона МГУёвого, через Симферополь, Москву, Якутск — и до Неры. И случилось так, что в плюсе я оказался один. Даже мой учитель и наставник в преферансных доблестях, Слава Груздев (я о нём вскорости напишу) в минусе был. Так что к утру следующего дня сумма выигрыша, по тогдашним масштабам, была огромадной, даже при минимальной цене виста. Точно уже не помню, но в пивном эквиваленте литров на 10 — даже по ценам 3-го пояса и пивбарной наценке (за экзотику).
Ну далее — как раз позднее утро, первый ажиотаж в пивнушке схлынул. Берём у хозяйки баальшой бидон и идём затариваться. Действительно, народу почти никого. И нет бы нам попробовать — сразу взяли на разлив столько, сколько в бидон влезло. Вернулись домой, разлили по кружкам (не пивным, конечно, своим, эмалированным), отхлебнули. И все мои старшие коллеги в один голос казали:
Ты, Лёха, это пиво выиграл — ты его и пей!
Из-за специфики социалистической экономики пивбар открыли раньше, чем завод пиво-безалколгольных напитков. А чтобы он зазря не простаивал — пиво возили из Магадана, по знаменитой Колымской трассе, около тысячи километров. В тех самых бочках на колёсах, с которых пивом и квасом (а также иногда молоком) торговали в более цивильных краях. Магаданское пиво и так-то «славилось» среди наиболее плохих советских. Так что можно представить, во что оно превращалось после тысячекилометрового маршрута…
Так что, какова бы ни была моя гордость за неожиданную удачу (а коллеги мои действительно были матёрые полевые волки-преферансисты, гордиться мне было чем), но даже вторую кружку я ниасилил, так и заснул за столом с нею в руке.
И до того пивал я много пив — как известно, в Советском Союзе, за исключением считанных населённых пунктов пиво делилось на плохое и очень плохое. Приходилось пить пиво и в чужеземных странах. Например, на севере Северной Кореи, куда его завозили из Пхеньяна, и где оно оказывалось ещё и подмороженным, ибо зима. Или в Италии, где мальчишки на вокзалах за лировый эквивалент трёх баксов продавали банки с надписью «бьерра». Но хуже того усть-нерского пива мне не встречалось ничего…
О Славе Груздеве, преферансе и «Русском переводе»
Так случилось, что когда день милитариста начал превращаться во всенародно-гендерный пурим-байрам — симметричный ответ на день Клары Цеткин, мы постепенно к этому привыкли. И как-то само собой, исторически, склалось так что он стал днем, когда мы вспоминали тех, кто не вернулся из всяких ливий, ангол с мозамбиками, ебиптов поганых и прочих марокканщин, где наши люди защищали завоевания социализма . Не обязательно с АКМами — с молотками геологическими их тоже было не мало.
Одним из таких людей был Вячеслав Сергеевич Груздев (1930–1978). Блестящий минералог-диагностик, и минералог вообще. Работал в ИМГРЭ старшим научным (тогда все научные только и были — старшие да младшие), к.г.-м.н., обладатель всех званий и регалий, приличествующих приличным людям.
Я со Славой встретился ещё в Якутске по пути в Неру, и в ожидании борта провели мы там сутки за преферансом. Слава по ходу дела учил меня некоторым тонкостям игры. Как то:
Лёха, всегда давай снимать правильно. Не потому, что это важно. Но тебе придётся играть не только с бичами, но и с министрами. А они, за неумением играть, очень шибко реагируют на ритуал…
Много лет спустя, когда мне действительно систематически пришлось играть с (почти) министрами (правда, бывшими), я понял, насколько Слава был прав. Во всех отношениях…
А после этого он поехал работать в Марокко. И оттуда не вернулся. Выглядело это так. Они с женой пошли в гости к приятелям-коллегам в соседний дом. Выйдя из подъезда, он сказал: я забыл побриться — сейчас побреюсь и приду, а ты иди.
Не пришёл. Соскочил хомутик на шланге к баллону (там такие баллоны газовые были, к ним — резиновые шланги). И он отравился газом. Такова официальная точка зрения: банальный несчастный случай.
Я же со Славой в поле работал. И знал: у него было раздражение кожи от бритья, и брился он, когда действительно надо было идти на приём к министру (надо сказать, что у нас в те годы бриться при любых условиях — считалось делом чести, подвига и геройства). Уж во всяком случае, не стал бы он это делать, идя в гости к хорошим знакомым на предмет принять рюмку чаю и чашку водки…
Опять же (ещё более) годы спустя смотрел я фильму «Русский перевод», по книжке Андрея Константинова «Журналист». И меня поразило сходство обстоятельств. Правда, там (что в книжке, что в фильме) и время было уже не то, и страна немного другая. Но аналогия между немотивированным бритьём и непереносимостью креветок — напрашивалась…
Впрочем, советских специалистов было много во все времена и во всяких разных странах. И возможно, сходство сюжетов чисто случайно.
В тундрах Олюторщины, 1980
Снова попасть на Наш Восток мне довелось пять спустя, в 1980 году, в силу случайного стечения обстоятельств. И первым фронтом работы была т.н. Олюторская зона, или просто Олюторщина. Её «виртуальный центр» — посёлок Ачайваям: с него начинались и им заканчивались (почти) все полевые сезоны, хоть краем цеплявшие Олюторщину. В том числе — её первый (для меня) Олюторский сезон, начавшийся с первого (но уже для всех) Аятского эпизода.
Лагуна Аят и её камблядь, 1980
Дело было в тундрах Олюторщины. Забросились мы на лагуну Аят, это побережье моря имени командора Беринга, прямо напротив посёлка Ачайваям.
Первый Аятский фрагмент
Когда мы забросились на Аят, эта лагуна видилась нам центром мироздания. Однако там было ещё две бухты, каждая из которых были ещё «центре» Аята, потому что были много больше. И к тому же обе были (да и есть) севернее…
Самая северная из них так и называется — Северная Глубокая, но в итоге никто из нас «ногами» до неё так и не добрался. Вторая же, что южнее… думаете, она называется Южной Глубокой? А вот нет, просто Глубокой. И её мне удалось увидеть в бинокль с перевала от Аята:
Илл. 02. Вот этот перевал, бухта не видна
А уж к югу от бухты просто Глубокой находится лагуна Аят. И, к стати, к югу от Аята лежит бухта Мачевна:
Илл. 03. Бухта Мачевна
Получается, что Аят — действительно центр локального мироздания. У меня именно с окрестностями лагуны Аят связаны первые впечатления от первого сезона на Олюторке, в 1980 году.
Второй Аятский фрагмент
Если Аят был центром локального мироздания, то центром её центра стал прижим к югу от лагуны.
Илл. 04. Прижим к югу от Аята — центр центра локального мироздания
Видимый на илл. 04 мысок лежал на подходе если и не к ежедневному, но весьма частому нашему маршруту. И утром он обходился по отливу, а обратным ходом, по приливу, приходилось перелезать через ту самую седловинку. С которой однажды в прибойку уронили рюкзак, тут же унесённый вослед Зиганщину и его товарищам.
В рюкзаке было… да почти ничего там не было. Но напрягши фантазию, можно было представить, что стоило списать под это происшествие — и каким образом обосновать его неизбежность, дабы совместить грандиозность потери с её неотвратимостью. А главное, ту и другую — с правдоподобием для контролирующих инстанций.
Результатом явился акт о списании полевого имущества на сумму… в общем, знатную сумму. И это стало началом моего литературного творчества. Которое в дальнейшем развивалось на аналогичных актах, докладных в дирекцию, объяснительных в ОБХСС… ну там не говоря уже о всяких отчётах, статьях, книжках и прочих диссертациях.
Главный Аятский фрагмент
Но история, которую я сейчас хочу рассказать, спровоцирована темой Марины Фридман про рыбу камбалу. Ну так вот, работа у нас вокруг той лагуны… не то что закончилась, ведь приключения не кончаются никогда. Но надо было за другую работу браться, потому как сезон не резиновый. А для этого требовалось всего ничего — чтобы вертикальный, как обобщённо называли там вертолёт, прилетел в соответствие с полётным заданием, в отделе перевозок оставленным по всей форме.
Точнее, не совсем по всей. Так случилось, что улетели мы в поле до получения официального разрешения на работы от районной Советской власти. И, соответственно, без бланков полётных заданий, проштапованных должным образом. А печать начальнику отряда в нашей системе (в отличие от системы Мингео) не полагалась. И потому все спецрейсы оформлялись как перевозки груза с сопровождением, по грузовым накладным. Теоретически никакого криминалу тут не было, инструкции позволяли. Но практически…
Практически одно дело, когда у начальника отдела перевозок в папке лежат полётные задания на нынешний минус N день. И они ему всё время совесть мозолят — мол, где-то там ребята в тундре сидят, и снимать их надо. А дело совсем другое — когда где-то там, в другой папке, в отделе перевозок лежат заявки на перевозку грузов. О чём, по идее, кто-то из сопровождающих всё время напоминать должен. И, при нормальном раскладе, действительно напоминает — и тогда всё в порядке, при должном контакте это даже быстрее.
Но у нас-то никого в посёлке не было. И напоминать о нас было некому. Вот про то, что надо нас снимать — банально забыли. И виноватых тут нету — у девушков в перевозках, с которыми мы очень дружили, других делов было выше крыши: то санзадание какое, то где-то там ЧП какое, то делегёты с депутётами на встречу со своими избирателями с тундре должны вылететь…
В общем, сидим мы и ждём вертикального. Да, кстати, и рации, по озвученной выше причине, у нас тоже нету. И харчи заканчиваются. А место какое-то дикое — табуны там не проходят, так что олени нету. Рыбы — тоже нету, потому как речка, в лагуну впадающая, казалась не особо нерестовой. Почему-то и нерпы, которая потом часто нас выручала в таких случаях, в лагуне нету. И даже птица утка, по прозвищу «птеродактиль», над лагуной не летает.
И тут Паша Гладких, которого я много раз буду вспоминать на «восточных» страницах, нашёл на берегу обрывок японистой краболовной сетки. Ну и чисто на удачу вышел на лодочке в лагуну, закинул, и… нет, золотой рыбки ему не попалось. А попалась ему рыба камбала. Вспомнили мы тогда стиш из романа Альфреда Бестера «Человек без лица»:
Ах ты, камбала,
Не вобла,
Смотри в оба!
И съели мы эту рыбку. А поскольку оказалось, что она в лагуне водится, и других источников белка у нас не осталось, отправились мы с Пашей ловить ещё. Точнее, Паша сетки кидал, а я на вёслах типа динамическое позиционирование обеспечивал. Наловили много. Ну и тоже съели. А потом сделали это регулярным промыслом — за раз налавливали больше, чем могли съесть за три.
И тогда Паша придумал способ консервации живой рыбы: выкопал у лагеря что-то вроде садка, выложил его плоскими камнями — и туда всю несъеденную рыбу складировали. А как кушать хотелось — вылавливали и жарили. Делали это часто — в ожидании вертолёта от лагеря далеко не отойти, а когда идти некуда — только и остаётся, что жрать. И так нам эта рыба камбала «полюбилась», что так и говорили:
А не пожарить ли нам очередную кам… блядь?
Скрашивало это дело то, что оставалось у нас насколько бутылок спирта питьевого — его в те годы продавали в гастрономах и супермаркетах северных и восточных посёлков по какой-то смешной цене, типа рублей по шесть (бутылка водки 3-62 в 3-м поясе стоила без копеек четыре). Ну и каждый приём рыбы кам… не буду лишний раз поминать дам нетяжёлого поведения. Тем более, что мы, истосковавшиеся в тундре геологи, вспоминали о них с нежностью. Почти как у Визбор Иосича:
И на мрачну тундру глядя
Тосковали лишь о… дамах
Дамале ми бьен дима,
Дама ле ми бьен дам…
Ну так вот, запасы спирта питьевого были очень не безграничны. И потому, чтобы эта нетяжёлая рыбка лучше в горло проскальзывала, после обсуждения и обмена мнениями постановили: разливать каждую бутылку на семь человек на два захода. Ну, «те, кто имеет опыт», представляют, что такое разлить поллитру на семь человек, да ещё в эмалированные кружки, где внешний контроль невозможен в принципе — «тут очень расчёт нужон». А уж на два захода — так вообще мало кому такое проделывать доводилось. И эту почётную обязанность на меня возложили — потому что «один размечает тонко, другой на глазок берёт». А у меня был глаз-алмаз. До сих пор гордюсь — никто не оставался обиженным…
Ну а потом пролетал мимо вертолёт — мы его красными ракетами посадили. Оказалось, что шёл он не за нами, а в табун. А про нас просто забыли, потому как грузовая накладная куда-то затерялась. Но спасибо пилотам — они там в посёлке чисто так по русски объяснили, как это не очень хорошо, так поступать. И через пару дней борт пришёл уже именно за нами.
Необходимое заключение. В
Аятском эпизоде приняли участие семеро (очень) смелых: вопреки фильме, всего «пять стариков», но зато — «два дэвушко». Первые:
- Вадим (Дмитрич) Чехович — дуайен, геолог-съёмщик, региональщик и тектонист;
- Лёша Сухов — (суб)дуайен, петролог-геохимик и минералог-рецидивист;
- Паша Гладких — геолог-рудник, при отсутствии руд «боцман на все руки»;
- Саша Колтыпин — молодой специалист-геолог МГРИшного розлива;
- Лёха Федорчук — ваш покорный слуга.
Девушки — Люся Торчигина и Ирочка Беберина: о них или хорошо, или… ещё лучше.
Тигильский эпизод и баня по олюторски, 1980
Непосредственно вослед за Аятским эпизодом последовал эпизод Тигильский. Место действия — Олюторский хребет в средней примерно его части, вдоль реки Большой Тигиль (который не следует путать с рекой Тигиль на севере Западной Камчатки).
Как начинаются эпизоды
Наш состав несколько изменился. Во-первых, появился товарищ… нет, не Маузер, а вездеход по имени ГТ-СМ ГАЗ-71, по простому ГТСка.
Во-вторых, штатный вездеходчик Юра Тислов, в прошлом сотрудник НИИ Танкостроения в обер-офицерском звании Советской Армии.
В-третьих, Игорь Кравченко-Бережной, в (недалёком) прошлом выпускник университета Патриса Лумумбы имени Дружбы Народов. В коем, плюс к профессии геолога, изучил 7 языков: три родных, два «вражых» и заодно два матерных.
В-четвёртых, Катя Щербинина — «это не девушка, это геолог». Точнее, геолог-палеонтолог (не путать с палеонтологами-биологами), наннопланктонщица.
В-пятых (и главных): глава предприятия, Никита Алексеевич Богданов, имя которого было слишком известно, чтобы его называть всуе, и потому он будет выступать как Великий Белый Вождь, или ВБВ.
Все перечисленные (вместе с некоторыми «аятцами») погрузились в ГТСку, числом 8, и отправились на Большое Тигильское пересечение. Для начала, выехав из Ачайваяма, переправились через Апуку, долго едем на В-ЮВ по медвежьей тропе, предваряемые Хозяином.
Очень Большой Медведь
А Хозяином там был Очень Большой Медведь, из числа воспетых Куваевым в одноимённой (документальной) новелле. О которых один из его информаторов говорил: «Бывает. Встречается. Редко»
За все годы работы на Олюторщине я такого медведя больше не встречал. Причём обычные объяснения этого феномена, типа что «новичкам везёт» или «каковы глаза у страха», здесь не проходят — у нас имелся «эталон метра»: жопа медведя, с полчаса мотавшаяся в нескольких шагах перед кабиной нашего вездехода. И времени для сопоставления габаритов той и другой было достаточно.
Так что перед нами был действительно Очень Большой Медведь. Убедившись, что мы это поняли, перестал маячить аки anus указующий (куда именно нам идти) и исчез в кедрачах. Мы же перевалили через Олюторский хребёт и по реке Большой Тигиль вывалили у устья последнего на побережье Берингова моря.
Интерлюдия о тайне
Где немедленно (конечно, предварительно пожрамши вечером, опять пожрамши утревом и в промежутке поспамши ночером) всем кагалом, кроме Юрки, отправились в маршрут. И этому маршрут было суждено войти в Легенды и Мифы Древней Олюторщины.
Ибо тогда и прозвучало впервые слово Олистострома — с Большой буквы и с выделением (хотя, скажу по секрету, некоторые предпочитали кавычки). И по сей день никто не знает, чем она была.
Не смотря на добрые и ласковые русские слова, в 1981 году я почти пол-сезона провёл в попытках разгадать Тайну Олистостромы. Но это будет потом…
Фрагмент об обстоятельствах и орбикулярном габбро
Не в нашем, товарищи, духе вспоминать о тайнах как грядущих, так и быльём поросших. Так что поговорим о методе человекопомойки, применявшейся на Нашем Востоке. Разумеется, метод не специфичен для него, и практикуется в соответствующих условиях всеми полевиками. Но я с ним впервые познакомился именно на Олюторщине. И произошло это при обстоятельствах, с которых я и начну.
Закончив работу на побережье, мы отправились в обратную дорогу — теперь уже по реке Тигиль Большой. И заехали под гору, именуемую Тигиль же — она возвышается на правом берегу реки на полтора примерно километра (самая высокая гора в округе). Здесь планировалось провести несколько маршрутов, в частности, и на саму гору Тигиль. Согласно данным геологической съёмки, она была сложена габброидами. Некоторыми исследователями из числа предшественников (впрочем, на ней самой никогда не бывшими) трактовались как часть офиолитовой ассоциации — реликтамами древней океанической коры, выведенной на сушу.
Время было позднее, мы разбили лагерь и заночевали. А утром лёг туман — не тот глухой туман, когда ясно, что работать нельзя, надо ловить рыбу, писать пулю и ждать погоды. А такой мерзкий лёгкий туманчик, который то ли растянется за время подхода, то ли не растянется никогда. И при котором не то чтобы нельзя работать, но и работой это в такой туман не назовёшь. Во всяком случае, лезть на полторы тысячи метров было бы не очень здоровым занятием.
Мы с Игорем решили покопаться в развалах у подножия горы — чтобы посмотреть, что с неё валится, и с чем придётся иметь дело, когда пойдём в маршрут самделишний. А Чехович, с его четвертьвековым опытом работы по всему востоку Союза, вплоть до Кубы и Алжира, решил дурью не маяться, а устроить баню.
Ну а мы с энтузиазмом юных комсомольцев перебродили речку (благо воды в то время было немного) и полезли ковыряться в крупноглыбовых развалах. И первое, на что наткнулись — на породы, до сих пор обнаруженные в единственном месте на земном шаре — на острове Корсика. И описаны под названием наполеонит (или, другим автором, не столь закоренелым бонапартистом, — корсит). И которые менее эмоциональные классики, например, академик Заварицкий, Александр Николаевич (1884–1952) называли обычно орбикулярными габбро.
Найденные нами у подножия горы Тигиль породы выглядели весьма эффектно, и мы из жадности наколотили их туеву хучу:
Илл. 05. Орбикулярное габбро из под горы Тигиль, пришлифовка единственного сохранившегося образца
Однако образцы из развалов большой ценности не представляли — нужно было искать коренные выходы. Осмотрели подножие и низ склона (а надо сказать, что обнажённость на Олюторщине нам поначалу казалась прекрасной, местами не хуже, чем на Алайщине или в Восточной Якутии). И убедились, что нижняя часть горы сложена самыми обычными мелко- и среднезернистыми габбро, рассечёнными диабазовыми дайками, и никаких намёков на орбикулярность.
Взыграло ретивое — и тут как раз туманчик вроде начал рассеиваться, солнышко проглянуло. Кричим в лагерь, что полезли в гору — ну и полезли. Поднялись до самой вершины, разумеется, с попутным опробованием и документированием. И нигде не нашли ни малейших орбикулярных габбро в коренном залегании. Оставалось только предположить, что наши тигильские «наполеониты» слагали самую верхнюю часть габброидного массива, полностью разрушенную эрозией. Чему в дальнейшем были косвенные подтверждения — но к человекопомоечной истории это уже не относится.
И, к слову сказать, никакие эти габброиды оказались не офиолитовыми. А были представителями не менее интересного класса объектов — концентрически-зональных массивов. Подобных тем, что образуют платиноносные пояса Урала и Юго-Западной Аляски. Но это история уже совсем-совсем другая…
Делать нечего, пришлось спускаться, тем более, что вершину опять затянуло туманчиком. И наколотить камней внизу, из развалов. Полноценными пробами их считать было нельзя — но как иллюстрация того, что земля Олюторская родит чудеса не хуже, чем ихняя заграничная Корсика — вполне годились. Тем более что в виде пришлифовок они выглядели очень эффектно — старые сканограммы тому порука (см. илл. 05).
По возвращении в лагерь мы эти чудеса торжественно предъявили старшим товарищам, в том числе самому нашему ВБВ. Которому довелось бывать на Корсике — и он эти чудеса вполне оценил. За что мы были удостоены чести париться в бане первыми — она как раз дошла до нужной кондиции.
Человекопомойка
А теперь собственно о бане. На ровной галечной косе, непосредственно рядом с рекой, желательно у ямы в ней, из аллювия набирается груда среднеобломочных валунов, разумеется, хорошо окатаных. Подбираются породы с высокой теплоёмкостью и однородностью — чтобы не трескались и не давали осколков при перепаде температуры. В тех условиях это были как раз мелкозернистые габбро и диабазы — впрочем, они для этой цели оптимальны в любых условиях.
Затем на них раскладывается большое-пребольшое кострище — на него идёт обычно плавник, в изобилии валяющийся на берегах больших рек (а река Большой Тигиль — вполне приличная, хотя и Малый Тигиль тоже не слаб). Кострище горит столько, сколько хватает терпения, но не менее, чем полдня. Потом оно разгребается — быстро-быстро, но очень аккуратно, чтобы не осталось ни единого уголька. И также быстро поверх раскалённой груды камней натягивается палатка — обычная брезентовая производственная двухместка. Да, забыл сказать, что груда камней складывается таким образом, чтобы она заняла примерно половину палатки площади.
У выхода из палатки ставится заранее заготовленная посудина с водой и ковшик — инструмент поддачи пара. И первая партия человекопомойщиков залезает в палатку. Как правило, вписаться туда может два человека, много три — если они не очень корпулентные. Палатка зашнуровывается изнутри — насколько возможно плотно, но так, чтобы расшнуровать её можно было бы одним движением, обычный рифовый узел подходит для этого как нельзя лучше.
Ну а дальше всё происходит как в обычной русской бане — с шутками и прибаутками поддаётся пар, вплоть до достижения максимального температурного эффекта. А эффект таков, что всякого рода московские Сандуны и Кадаши отдыхают — вместе с буржуазными саунами. Единственное, с чем его можно сравнить — с супербаней, описанной в одной из Историй Нашей Азии. Правда, это при условии, что палатка новая и из хорошего брезента. С тех пор я на каждый сезон выписывал новую двухместку — исключительно для банных целей, как жильё она не использовалась. А по окончании сезона её можно было смело выбрасывать.
Так вот, по достижении максимума палатка расшнуровывается, и человекопомойщики выскакивают и с нечеловеческим воплем ныряют в ту самую яму, возле которой баня затевалась. А их место мгновенно, чтобы не потерять ни одного джоуля, занимает вторая партия. Им, конечно, уже не получить максимального эффекта — но жару хватает и на их долю. Более того, остаточного тепла более чем достаточно и для третьей партии — в неё обычно включали нежных женщин, буде таковые в отряде имелись.
Собственно мытья при такой методе не требуется. Если, как я уже говорил, в горах Алайщины вся грязь стерильна, то к Олюторщине это относится в превосходной степени. Можно по неделе ходить в маршруты в одной и той же рубашке, доходить её до того, что она будет стоять в углу от пота м постепенно ломаться — но воротник при этом останется абсолютно чистым. Те, кто в условиях Нерезинового мегаполиса вынужден ходить на службу в костюме и при галстуке поверх белой сорочки, понимают, о чём я говорю…
Наилучшие реализации «восточной» человекопомойки получались у нас на побережье полуострова Камчатского Мыса — правда, это уже не Олюторщина, а собственно Камчатка. Во-первых, там имелись идеальные породы для каменки —
это уже были настоящие офиолиты, включающие в себя зону изотропных габбро, абсолютно монолитных и предельно теплоёмких. Во-вторых, изобилие плавника по берегу моря давало возможность развести такое кострище, что небесам становилось (очень) не прохладно. А в-третьих… в-третьих, это просто моё самое любимое место на всём Нашем Востоке, с которым связаны самые яркие воспоминания. В том числе и о полевых банях там…
В тундрах Олюторщины. Охота на «Олистострому», 1981
Охота эта началась не сразу. В начале всё было как в прошлом году: оргпериод в Москве, трёхэтапный перелёт до Ачайваяма, оргпериод в посёлке, сакраментальная переправа через Апуку… Разница — только в том, что, как (на этот раз) начальнику отряда, приходилось больше отвлекаться на всякие оргвопросы с соввластью etc. А директивные указания от ВБВ я получил ещё в Москве.
Кадры решают всё
Кстати, раз имелся начальник, должен быть и отряд. И он имел место быть, а в нём состояли, во-первых, участники прошлогоднего предприятия:
- Паша Гладких, за которым так и закрепился ник «Боцман на все руки»;
- Юра Тислов, как оказалось, по прозвищу Император Веспасиан (можно просто Император.
- Далее, примкнувший к ним Володя Буздин, прозываемый по фамилии, из аналитического отдела — это не где онолитеги сидят, а где анализы (горных пород) делат; инженер (очень) широкого профиля, особенно по части подстрелить или выловить.
Наконец, сопровождающие их (не совсем) лица: Филя по прозвищу Филимон Васильич (пёс), вездеход ГТ-СМ ГАЗ-71 (ГТСка), лодка ЛАС-5 (авиационная спасательная).
А также сочувствующие и зрители: ребята с Гидрометеостанции, табунщики из Ачайваямского и Среднепахачинского совхозов имени кого надо, их олени, супостатные медведь, проходной лосось разных пород и разный морзверь. У каждого в этом списке была своя роль — маленькая, но ответственная.
На пути к началу Пути
«Техзадание» от ВБВ гласило примерно так: изучение возможности продолжения структур Олюторского хребта ЮВ Корякии в подводном хребте Ширшова (шёпотом в сторону — и в Гавайско-Императорском поднятии).
В соответствии с этим ТЗ после переправы через Апуку логично было, повернуть на юг и пробираться поближе к мысу Олюторскому и, соответственно, к хребту Ширшова, который должен был бы его продолжать.
Со временем мы так сделали, заехав к лагуне Анана, но это было потом. А пока вывернули восточней, в район озера Вататгытгын, и огляделись вокруг:
Илл. 06. Полуостров Олюторский
Результаты «огляда» были весьма благоприятны: попав на озеро Вататгытгын, мы «случайно» оказались в точке схождения всех коммуникаций всей южной Олюторщины, и медвежьих, и оленячьих, и человечьих.
Говоря о «случайности», я, конечно, чуть слукавил: на самом деле «точка схождения» была определена как результат изучения топооснов, аэрофотоснимков и даже ERTS’овских космоснимков. Видимо, и медведи, олени, и люди, «привязанные» к оленям (сиречь табунщики), прокладывая линии своих коммуникаций, руководствовались одними и теми же соображениями (привет, антропоцентристы, они же «венчики творения»!)
Бывало, однако, что и простые советские люди по долгу службы и протягивали свои коммуникации, и обеспечивали их схождения так же, как медведи, олени и «табунщики». И пример этому мы сразу обнаружили на Вататгытгыне.
Во-первых, там была так называемая культбаза — стандартный балок на тракторных санях (с ними обычно и бросался в тундре). Использовалась как перевалочная база разных бригад одного совхоза, сменяющих друг друга по (весьма) скользящему графику.
А во-вторых, в 60-х и начале 70-х годов ещё XX века существовала т.н. 21-я геодезическая экспедиция, занимавшаяся созданием и поддержкой государственной геодезической сети. Читавшие Григория Федосеева помнят, что геодезисты были люди, и очень простые. А что сеть у них называлась не просто геодезической, а государственной — несомненно, ещё и
Советские. Так что им не впадлу поучится не только у оленя, но и у медведя:
Илл. 07. Григорий Анисимович Федосеев (1899–1968), геодезист и писатель. Его книги — это не «Территория» Олега Куваева, а гораздо… «другее»
Вот эти геодезисты из 21-й экспедиции и закинули на Вататгытгын запасы ГСМов, а по завершении работ — так посередь тундры всё и бросили. Вместе с бочкотарой. Пустой, ополовиненной и затоваренной «фабричным» способом. А мы — нашли, как подарок Тундряного Бога…
И неожиданно все коммуникации Южной Олюторщины, вычисленные «виртуально», то есть по картам и снимкам, стали доступны «в реале». Нет, свои лимиты на бензин у нас, конечно, были, но…
Во-первых, их (лимитов) было и теоретически мало, а практически оказалось бы ещё меньше. А во-вторых, всё это бы связано с таким количеством оргпроблем, что, когда они наваливались без «бы» (а случалось такое), об этом не бы думать, а сейчас не хочется (без «бы») — вспоминать…
Здесь же бензин было не много, а, по нашим запросам, очень много: сезон 81 года был очень протяжённым по срокам и насыщенным событиями (совмещёнными с перемещениями). И, тем не менее, бензина хватило не только на «обязательную программу», но в октябре исполнить и «произвольную», на севере Олюторщины (для разнообразия).
Этапы Большого Пути
Таким образом, во исполнение заветов Тундряного Бога, мы, хоть и все как один человек, явные безбожники (включая Филю), отправились по Южной Олюторщине. Решив, для начала, по соседски навестить Гидрометеостанцию (далее ГМС), о которой раньше только слышали.
От Ватата до Тюленьей
Выезд на лагуну Тюленье озеро, где находилась ГМС, планировался не столько для знакомства с «соседями», сколько ради ближайших береговых обрывов — как мы убедились по прошлому году, на Аяте и в устье Тигилей, лучшими обнажениями всея Олюторщины. Внутренняя часть Олюторского хребта, за немногими исключениями, обнажена похуже, а то и вообще никак.
Ну что, нищему геологу собраться — только ГТСку загрузит: сели и поехали. Не забыв с благодарностью попрощаться с озером Вататгытгын за подарок от Тундряного Бога. Временно, конечно, пока опять бензинка не понадобится…
Илл. 08. Оз. Вататгытгын, перед стартом
На фоне озера и соплеменных гор (вдали). Слева — Володя Буздин, справа — Паша Гладких, в обнимку с Филимон Васильичем, перед ними — свеженаловленная кета в очень скромных масштабах (схарчить на ужин).
Под пятыми точками наших героев — лодка ЛАС-5, то есть не простая, а (почти) золотая: Авиационная Спасательная. Имела, кроме пары вёсел, также мачту, парус и полувыдвижой надувной киль. А также малый набор атрибутов диверсанта-любителя.
Илл. 09. Первый лагерь после отбытия с Ватата, до-раннее утро.
Слева — кусок ГТСки, под тентом, если присмотреться — Паша Гладких.
Паша, вставши традиционно первым, варит вчерашние рыбьи головы, который схарчит на до-первый завтрак, это у него вмести овсянки. Остальные предпочитают досыпать.
Илл. 10. Один из первых лагерей, в меру раннее утро
ГТСка в всей красе и в центре, Вовка выспавшись и закуривавши, остальные безмолствуют за кадром.
ГМС: трудо-выебудни и трудо-выетравмы
На ГМС у лагуны Тюленье озеро мы прибыли в не самое подходящее время: буквально за пару дней до этого торжественного события её начальник сломал руку. Причём «у него был «там не закрытый, а открытый перелом!» Требовалась медпомощь, то есть санрейс вертолёта, но вызвать его пока (за два дня) не удалось. И тут появились мы — дабы включиться в обсуждение ситуёвины. С учётом текущих реалий…
Наша «Тюленья» ГМС была одной из многочисленных «полярок» и «таёжек», укравших необъятные просторы советских Северов и Востоков, соответственно. И организованы они были примерно одинаково: шесть человек по штату, из них три «основных» (начальник, повар и радист) и три «добавочных», в должностях «неназываемых».
Потому что в реале всё было с точностью до наоборот: двое из «основного» состава (радист и повар) безусловно сокращались, начальник, обычно выпускник какой-нибудь профильной «бурсы», канал совместителем за радиста, «добавочники» превращались в «основной состав», и делали всё остальное. Кроме готовки — её обычно расписывали на всех, включая начальника. Именно так было и той «таёжке», где мы оказались в гостях.
Обсуждение кадровой политики на «таёжке» (и, видимо, на «полярке») носило не формальный, а творческий характер: зарплата «сокращённой единицы» распределялась среди «участников предприятия». Что хоть чуть-чуть компенсировало их «мелкие бытовые неудобства».
Впрочем, долго вникать в местную специфику нам не пришлось: буквально через день, как всегда неожиданно, прилетел вертолёт и эвакуировал пострадавшего. Да не в Ачайваям или любые из Пахачей с их фельдшерскими «здравпунктами», куда бедолагу смогли отвезти бы мы (почему и ждали, чем кончится дело). А в саму Райбольницу, в Тиличики!
ГМС: особенности релаксационной рыбалки
После эвакуации начальника «таёжки» наступила релаксация напряжения как среди его трудящихся (коих осталось трое), так и у нас. А потому мы все вместе посоветовались и решили: для закрепления терапевтического эффекта устроить Большую (совместную) Рыбалку.
Все условия для того у нас были — мы просто идеально дополняли друг друга «материально-технически»:
- «таёжники» располагали подходящим рыболовным инструментарием, сиречь сетями, мы же по жизни обходились «рыболовным авоськами»;
- зато у нас кроме «чудо-крейсера» ЛАС-5 имелся цельный вездеход, а у «таёжников» не было даже хоть какой лодчонки (кажется, медведь все подрал).
Вообще-то наличие плавсредств на Олюторщине для успешной рыбалки не обязательно: в нерест на протоках и притоках лагун только безрукий не обеспечит рыбой в масштабах одного отдельно взятого отряда (вроде нашего). При масштабах же полупромышленных, к чему нас склоняли «таёжники», плавсредства — очень не лишни. Особенно вездеход: он может ездить не только поперёк водных препятствий, но и вдоль. В чём мы немедленно убедились.
Илл. 11. Тянем-потянем — вытянули рыбку. На первом плане спиной — Юрка Император, слева в кадр попал вездесущий Филимон Васильич
Илл. 12. Вовка с сетью. Рабочий момент: подготовка снасти
Илл. 13. Парень с ГМСки
Увы, единственный представитель «таёжников» на этих кадрах. И забыл, как его звали. Хотя самого парня до сих помню. И не только потому, что впервые услышал от него слово «таёжка»…
После эвакуации штатного начальника de facto стал «ВРИО начальника всея таёжки». И, судя по «косвенным», заслуженно…
Илл. 14. Орудие лова крупным планом. По умолчанию предполагается, что оно набито рыбой. В реале так оно и было…
Когда безграничная жадность всех трудящихся была более-менее удовлетворена, занялись разделкой добычи. Примерно на протяжении километра берега окпестных проток напоминал известную картину Сурикова «Утро стрелецкой казни» — всё было завалено рыбьими головами, кишками и прочей требухой. Ну а участники событий вполне напоминали известного палача-расчленителя по прозвищу «Голый Дьявол». И тут…
… раздался гул вертолёта. Конечно, с рыбнадзором в тех краях было хорошо. То есть — его практически не было. А когда заносило — предпочитал не проявлять активности, потому как всяко бывало, когда кругом пятьсот…
Но тут гул нарастает, вертолёт, «восьмёрка», появляется в поле зрения и идёт прямо на нас с резким снижением. Тут, как в известной песне Галича
Я подумал, что конец,
Распрощался матерно…
Но он сделал над нами круг — и улетел в неизвестном направлении. Ребята разглядели номер — это был «любимый» борт подполковника по фамилии Орёл, начальника Тиличикской погранкомендатуры. Большого любителя рыбы во всех её проявлениях. И признанного профессионала по всем способам её добычи. Так что он, можно сказать, просто поприветствовал нас и поздравил с удачей.
А мы пойдём на север!
После окончания релаксационной рыбалки для всех наступили «трудо-выебудни». Описывать их «день за днём» было бы скучно, а читать — и того скучнее. Поэтому ограничусь отдельными эпизодами. Например, случившимися вокруг лагуны Северной.
История одного Ордена
Пока же, базируясь на «тюленью таёжку», мы совершали ежедневные «выебудничные» маршруты всё дальше на север. Пока затраты на подходы резко не превысило маршрутного времени. А в маршрутах тех не было ничего (для меня) интересного — прочие участники предприятия тут имели (иногда) совещательный голос…
Илл. 15. Один из «выебудничных» маршрутов к северу от Тюленьего Озера. Для масштаба Вовка…
Илл. 16. …и я
Настала пора грузиться в ГТСку и менять место дислокации, куда-нибудь поближе к Северной, а ещё лучше за неё: где-там можно ожидать «Смычки Восточной магистрали» между участками Северная—Тигиль. Если пресловутая «олистострома» хоть куда-то тянется — больше ей некуда деваться.
Ехать там было всего ничего — километров 15, если, опять-таки, следовать полёту птиц. Если же оставить птицам небо, а самим обратиться к тундре, были возможны варианты. Первый, подсказываемый здравым смыслом — обогнуть лагуну Северную вокруг. Однако таким образом путь удлинялся минимум втрое. Плюс к тому, что при этом пришлось бы проламываться сквозь кедрачи, ольхачи и прочие зелёные насаждения, которые вездеход ох как не любит. Да и вызывала сомнения переправа через речку, в лагуну впадающую: судя по карте, она была весьма приличной, не меньше Большого Тигиля, а там вполне было где поплавать.
Второй же вариант был вполне авантюрным: шпарить напрямую по косе, отделяющей лагуну от моря имени командора Беринга, а затем преодолеть протоку, которая, наоборот, их соединяет. В этом случае дорога асимптотически приближалась к птичьему полёту, проходила в основном по прибойке и потому не сулила никаких осложнений. Кроме одного — собственно преодоления водной преграды. Такие протоки обычно не широки, метров 10–30, но иногда бывают довольно глубокими, то есть вездеходу, возможно, придётся вставать на плав.
Карта в этой ситуации помочь не могла: косы и рассекающие их протоки каждый год, во время осенних штормов, перемываются нахрен. А опыта плавания на ГТСке по морям и океанам, даже в виде лагун и проток, у нас тогда ещё не было, и потому сомнения по этому поводу были. Однако они были развеяны двумя факторами. Первый — сакраментальное русское «где наша ни пропадала!»: плавали через такие реки, как Апука и Ачайваям, весьма серьёзные, особенно в начале сезона, во время таяния. Так неужто мы каких-нибудь пару десятков метров не переплывём? Тем более, что в протоках, в отличие от именованных речек, никаких дополнительных осложнений, типа заломов, нет.
А второй фактор, тогда показавшийся главным: «огибательный» путь заведомо отнимал целый день. А погоды в тот сезон стояли устойчиво хорошими, абсолютно для Олюторки неожиданными. Что, как известно всем полевикам, угрожает внезапной и затяжной непогодой вмёртвую (которой, надо заметить, в том году мы так и не дождались). В путь же «спрямлённый» можно было выступать прямо сейчас — обсуждение это происходило во второй половине дня, после последнего, действительно прогулочного, маршрута в окрестностях метеостанции. И даже не можно, а нужно: здравый смысл подсказывал, что если уж плыть через протоку, то — по приливу. А прилив в те дни, по нашим прикидкам, должен быть уже совсем вечером (с таблицей приливов у нас были некоторые напряги).
Вспомнив опять про нищего геолога, загрузились и поехали. И без всяких приключений ехали до самой протоки. Вид которой нас, надо сказать, не очень вдохновил. Во-первых, она показалась нам раза в два-три шире ожиданий. А во-вторых, было абсолютно непонятно, прилив сейчас или отлив. Похоже, тот самый «верхний ноль», когда вода приливать уже кончила, но отливать ещё не начинала. Однако перспектива огибать лагуну, уже с заведомой ночёвкой, вдохновляла ещё меньше. И потому, подтянув гусянки до предела, прикрутив навесную гидродинамику (весьма, надо сказать, покорёженную о кусты при предшествующих переправах через реки), мы, не зная броду, полезли в воду. С сакраментальным кличем «гребись всё конём», что в той ситуации было не эвфемизмом, а могло пониматься буквально.
И опять-таки поначалу всё шло хорошо — вода едва покрывала катки, то есть шпарили мы по продолжению косы. А до противоположного берега протоки оставалось метров 10–15. И казалось, что плавать нам не придётся — протоки без глубокой промоины тоже иногда бывают. Хотя встретить это в такой здоровой лагуне с большим водосбором было несколько удивительно.
И тут природа, дабы мы не очень удивлялись, подготовила нам то, чего и следовало ожидать: машина мгновенно ушла в воду по самую, так сказать, ватерлинию. И прочно встала на плав. Тут же выяснилось, что, оказывается, пока мы копались с гусеницами и гидродинамикой, «нулевая фаза» сменилась таки отливом. Который подхватил нас и понёс немножечко в море. Для полноты счастья напором воды сорвало гидродинамическую навеску с одной стороны (я же говорил, что она была покорёжена, и держалась даже не на честном, а на откровенно бесчестном слове). И движения нашей машины обрели некоторую асимметрию.
Замечу тут в скобках, что в той ситуации штатная гидродинамика и в отменном состоянии мало чем помогла бы. Ибо дерьмо это было, а не гидродинамика. В последующие годы плавать по протокам, лагунам, бухтам и даже заливам приходилось немало — в принципе, ничего особо страшного в этом нет. Но гидродинамические щитки выбрасывались на помойку ещё в посёлке, а для целей этих использовалась самая обычная доска, притянутая спереди.
Не знаю, что думали в это время ребята, сидящие на крыше — Пашка и Вовка Буздин. Ну а я, на правах начальника пребывая в кабине и наблюдая вокруг «кипящее море», начал вспоминать слова «Варяга» — в последующем хоровое исполнение его стало нашей традицией во время любого более-менее серьёзного «заплыва», и всегда эта песня приносила нам удачу.
Но это было потом. А пока вероятность разделить судьбу легендарного крейсера представлялась не вполне нулевой. Если бы не Юрка Император. И потому тут самое время рассказать о нём чуть подробней.
В прошлой своей жизни он служил действительную в бронетанковых войсках. Потом остался на сверхсрочную, сначала прапорщиком (этот самый институт учредили аккурат в то время), потом офицером. И вся его служба прошла в НИИ Танкостроения — том самом, что в Кубинке. И при котором находится музей бронетанковых войск — ныне место паломничества всех фанатов WoT. А служил он там совсем не научным сотрудником, а, попросту, механиком-водителем — испытателем танков. Тех, что создавались тогда, тех, что нынче стоят на вооружении, и тех, которые в серию не пошли никогда. Потому что требовали за рычагами таких, как Юрка. А таких, видимо, было немного…
Доводилось Юрке иметь дело и с техникой вероятных противников — её, в качестве будущих экспонатов музея, доставляли с мест ведения боевых действий экспресс-методом, иногда — не вытряхнув содержимое. В частности, для ночных поездок за самогонкой у них был специально зарезервирован израильский БТР, который поначалу вызывал некоторое удивление у местных жителей, как в известном анекдоте.
Надо сказать, что плавать Юрка очень не любил. Почему — не рассказывал. Но, по случайным обмолвкам после «литры выпитой» (хотя он был, наверное, самый мало пьющий из всех советских офицеров, которых я знал) можно было догадаться, что ему приходилось преодолевать всякоразные водные преграды и вплавь, и по льду, и по дну. И приятных воспоминаний у него это не оставило. Но если плавать таки приходилось — он подходил к этому вопросу со всей ответственностью военного аккуратиста. Иногда казавшейся занудством — но в ситуациях, подобных описываемой, себя более чем оправдывающей.
Так что, ребята, которые WoT’овцы, когда занесёт вас в Центральный музей бронетанкового вооружения и техники, вспомните славного парня Юрку Тислова — советского танкиста и блестящего полевого вездеходчика. Ныне он среди верхних людей — уверен, что они отвели ему достойное место в своём кругу.
Но вернёмся, однако, в окрестности лагуны Северной. Поначалу было не очень понятно, что будет с машиной — двинется ли она к ближайшей твёрдой земле (которая, как легко догадаться, находилась внизу), или понесёт её в открытое море, как баржу с Зиганшиным и товарищами. Однако скоро оказалось, что со стрежня нас выкинуло, и мы плывём в тихой-тихой воде, нарушаемой лишь мелкой рябью — при нуле баллов по товарищу Бофорту. И тут Юрка, спокойно и аккуратно отрабатывая то правой гусянкой, то левой, развернул машину к берегу, пока одной из них она не цепанулась за грунт по другую сторону протоки. После чего мы медленно, но отнюдь не печально выбрались на сушу.
Вылезли из кабины, слезли с её крыши. Закурили. И тут Юрка рассказал историю, которая и послужила поводом для учреждения ордена. Звучала она (после некоторой литературной обработке) примерно так:
Подъезжает к замку Змея Горыныча Илья Муромец, лупит в ворота булавой и кричит криком богатырским:
— Выходи, Хуёбалда Зелёная, на смертный бой!
В ответ — молчание. Лупил-лупил, кричал-кричал — ни малейшего отклика. Булаву расплющил, плюнул, развернулся, уехал.
Подъезжает к замку Добрыня Никитич, рубает по воротам мечом и кричит криком богатырским:
— Выходи, Хуёбалда Зелёная, на смертный бой!
С тем же результатом. Меч иззубрил, плюнул, развернулся, уехал.
Наконец, подъезжает к замку Алёша Попович, и давай ворота копьём таранить, да криком богатырским кричать:
— Выходи, Хуёбалда Зелёная, на смертный бой!
Опять в ответ тишина. Сломал копьё, плюнул, развернулся, чтобы уезжать. Тут ворота приоткрываются, в створку высовывается одна из голов Змея и говорит:
— Ну и что, что Хуёбалда Зелёная? Зато живой!
Тут-то мы и поняли, что это мы и есть — Хуёбалды Зелёные. И немедленно учредили одноимённый Орден. Статут которого предусматривал награждение Знаком отличия за отменно героическое преодоление трудностей, которые перед тем сами себе героически на свою жопу и создали. Ну а за деяния, на героизм не тянувшие, награждать Медалью Хуёбалды Зелёного.
Надо сказать, что за почти 15 лет работы в Корякии и на Камчатке полными кавалерами Ордена стали, кажется, все из нас — и очень быстро. Так что пришлось придумывать дополнительные регалии — «пряжку, темляк, репеек и так далее». А также банты, молотки, желудя и… но об этом не будем.
Северная—Тигиль, или «смычка магистрали»
После преодоления протоки из лагуны Северной ничто не мешало нам заняться «смычкой Восточной Магистрали». И, планируя ближайшие маршруты, оказалось, что тут действительно рукой подать до устья реки Большой Тигиль. Оставалось эту самую руку подать, чтобы пощупать эту самую «олистострому», будь она тектоническим меланжем хоть трижды.
От нашего нынешнего лагеря до прошлогоднего «олистостромового» участка оставалось чуть больше десяти километров птичьего полёта (точнее, проложения по карте).
Которые мы с Пашей (Вовка отправился снискать мяса насущного) решили преодолеть по хребтику, тянувшемуся вдоль побережья. Ибо, опять же во-первых, он был гораздо прямей береговой линии, и геометрически куда ближе к тому самому полёту, который птичий.
Во-вторых, не было риска упереться в какой-нибудь прижим, непроходимый по приливу. Потому как таблица приливов у нас, конечно, была, но — составленная в незапамятные времена сельдяных рыбзаводов (последний из которых закрылся ещё до моего рождения), и от реальности отличалась довольно сильно. Так что мы в неё и заглядывать перестали, во избежание иллюзий.
Наконец, в-третьих, и, как ни странно, действительно последних, на водоразделе тоже неплохо было немножечко поработать. Тамошние вулканогенно-обломочные толщи чисто профессионально меня не очень интересовали, но для полноты картины поглядеть на них следовало. Да и вообще, геология — штука такая: никогда нельзя быть уверенным, что чего-то интересного не окажется в самом неожиданном (и неподходящем) месте. Что и подтвердило событие, случившееся в финале этого маршрута.
В принципе задача виделась достаточно простой:
- от лагеря проломиться километра два через заросли кустарника, именуемого в народе мудодёром (это разновидность ивы, как явствует из названия, штука для ходьбы довольно мерзкая, но не смертельная);
- далее короткий крутой подъём на водораздел примерно с километр;
- затем километров 10 по водоразделу, который выглядел на карте и аэроснимках абсолютно голым и потому хорошо проходимым;
- после чего спуск к устью следующей к северу речки и поиски в береговых обрывах той самой пресловутой «олистостромы»;
- и, наконец, возвращение в лагерь тем же порядком.
Первая часть замысла была реализована с точностью планов Германского Генштаба. Через мудодёр мы проломились с запланированными затратами сил, времени и ласковых русских слов. О подъёме и говорить нечего — на Алае у нас каждый рабочий день начинался с набора километра по вертикали. И не с практически нуля, как здесь, а тысяч так с трёх с полтиной. И путь по водоразделу оказался ожидаемым: то есть а) легко проходимым, и б) совершенно неинтересным. Из слагавших его мерзких зелёных туффитов пробы можно было брать чисто для проформы: для петролога или геохимика они не интересны, а надеяться на вытравление из них микрофауны (конкретно, радиолярий) было бы более чем оптимистично. Тем не менее, опробование на сей предмет я добросовестно проводил, отбирая всё, что имело хоть намёк на кремнистость.
Однако всё это заняло не много времени, и отняло немного сил. И примерно к расчётному времени мы вышли к устью той самой реки, где ожидалось южное продолжение полосы «олистостромы» устья реки Большой Тигиль. Если меня не подводит эклер, именовавшейся тоже Тигилём, только Малым.
Подкрепившись чаем и не помню чем ещё (поскольку маршрут предвиделся лёгким, никаких особенных запасов мы с собой не брали), отправляемся на север по побережью за искомой «олистостромой».
И вот тут случился облом: ни малейшей «олистостромы» в береговых обрывах не оказалось. А обнаружились другие, очень интересные и не частые в тех краях породы: тонкослоистые кремни, местами яшмовидные, иногда кварцитовидные, местами вообще превращённые в кварциты. И при этом смятые в такую гармошку, какую я раньше видел только в докембрийских метаморфитах Кольского и Приазовья. Вот они, в разном ракурсе и степени приближения. Фронтальный вид немножко поотдаль:
Илл. 17. Тонкослоистые яшмовидные кварциты, максимальное удаление
То же с фронта, но поближе:
Илл. 18. Фронталь, ближе
Соседние Фаберже на подходе, в профиль:
Илл. 19. Фаберже на подходе
И те же Фаберже, но почти в упор:
Илл. 20. Фаберже в упор
Шансов вытравить что-то из таких кремней было немного, но они были. А в таких случаях проб на микрофауну надо брать, не просто много, и даже не дох…фига, а прямо таки до матери снежного человека Йетя. Чем мы с Пашей и занялись, продвигаясь в северу вдоль берега. И не теряя ещё надежды выйти на полосу «олистостромы». До тех пор, пока не упёрлись в прижим, да ещё при начинающемся приливе. К тому же и солнце, как говорится в знаменитом фильме, уже клонилось к закату.
Короче говоря, можно было закругляться и поворачивать к лагерю. Что мы и собрались сделать, выйдя к возвратному подъёму. Где предварили возвращение последней чаёвкой, потому как вторая половина маршрута получилась довольно напряжённой. И тут чёрт или неведомый корякский дух (судя по результу, наш Тундряный Бог, хоть это не его компетенция) дёрнул меня бросить последний взгляд на противоположный хребтик. И увидеть то, что я счёл останцом шарьяжа, образованным той же самой «олистостромой», который ожидался в береговых обрывах:
Илл. 21. Подарок Тундряного Бога: «олистострома»
Не проверить это было невозможно, с чем Паша, не смотря на своё здравомыслие, согласился — время до конца светового дня ещё оставалось. Так что притырили мы камни — и опять вперёд и вверх, от почти нуля до километра с копейками, к той самой зияющей вдали вершине:
Илл. 22. Это была Она!
Очень сильно забегая вперёд, нарушу все законы (детективного) жанра: это действительно была та самая «олистострома», что в кавычках, а иногда и с Большой буквы (что бы не путать с ОНом, который — сплошь прописными).
Но всё это не просто потом, а очень не скоро. Пока же мы провозились, наверное, столько же, сколько и внизу. Точнее, я провозился, потому что на подходе к вершине и на ней самой оказалось искомое: глыбы, блоки и пластины базальтов очень океанического вида (и, как оказалось, такого же нрава… то есть состава). Которые потребовали опробования без дураков, на полную катушку. А поскольку базальт, знаете ли, не кремень, а порода довольно тяжёлая, это вылилось в очень большие килограммы.
А потом последовало сумеречное возвращение, плавно перешедшее в ночное. На обратном пути мы с Пашкой моторесурс организма выбрали полностью. Сначала я — пока не пожрал все сколки НЗшного сахара, после чего сделал вид, что ожил. Через несколько минут — Пашка: ему пришлось дожирать крошку от сахарных сколков и обсасывать сатин шламовых мешочков, в которых наш НЗ хранился за невостребованностью. Но и его это на время гальванизировало.
Последние пару километров, уже спустившись на прямую к лагерю, ломились, «обнявшись, как родные братья», через мудодёр, просто падая в него ничком. А надо сказать, что Пашка — мужик под метр девяносто ростом, и в тогдашние свои тридцать с копейками весил 90 кил. И в этих килах не было ничего, кроме мощного костяка, тренированных мускулов и тросоподобных сухожилий. И, конечно же, головы — но головы нам тогда помочь мало чем могли…
В общем, небольшая вылазка, задумывавшаяся как прогулочная, обернулась одним из самых тяжёлых маршрутов в моей жизни. И, как признался Паша, в его — тоже. Именно после этого он настоял на том, чтобы впредь такие участки отрабатывались бы методом лодочных десантов в нужных «по делу» и подходящих для высадки местах.
Не смотря на всю нелюбовь к водным предприятиям, я был вынужден с ним согласиться. Потому что в пеших маршрутах Пашка никогда не позволял мне таскать больше половины его груза, буквально реквизируя «излишки», иногда чуть не до драки. Так что и выбор способа транспортировки проб и образцов, по справедливости, был за ним…
Правда, понятия мест «нужных» и «подходящих» среди береговых обрывов юго-восточной Олюторщины оказались вещами несовместными более, чем мореходный гений Пашки и моё злодейство пробоотборщика: мест, подходящих для высадки, там просто нет, а опредить их (не)нужность можно было после высадки. И в итоге каждая наша десантная операция заканчивалась человекопомойкой средней тяжести:
Илл. 23. Великий заплыв на ЛАС-5 вдоль Олюторского побережья, с десантированием в геологически интересных местах. Ваш покорный слуга после одного из таких десантов
Но Пашка считал это более целесообразным расходованием сил, нежели «пешие прогулки». Да и занимались мы «десантированием» не долго: нас ждал Юг и пампасы Олюторского полуострова.
Пампасы Олюторки
На Олюторщине есть много однокоренных названий — географических (например, Олюторский хребет или Олюторский полуостров), административно-территориальных (скажем, Олюторский район) геолого-тектонических (типа Олюторская зона) и даже локальных (вроде мыс Олюторский). Что вызывает недоумение русского читателя, неудобство русскоязычного писателя и вопрос Юлия Кима (в прошлом Ю. Михайлова): «Так русский он или (бл — А.Ф) русскоязычный?!»
В то же время подобные вопросы не беспокоят, вне зависимости от этнической атрибуции, англо-американских рирайтеров, копирайтеров, криэйтеров и даже креаклов, которые инсталлируют толчки в сортирах, ОСи на компы, пространственные композиции куда влазят. «Ведь это ж, правда, — несправедливость!»
Так что постараюсь внести ясность хотя бы в вопрос с Олюторским хребтом и Олюторским полуостровом.
Всё началось с имени
Как говаривал дядя Ахмедхана Абу-Бакара, известного, «Ничто не бывает без начала». Так и здесь. Однако в данном случае всё началось не с дороги, а с имени.
Все названия с компонентом Олюторвосходят к имени олюторов, ныне называемых алюторцами. Некогда это был (или считался таковым) крупнейший народ из числа так называемых береговых коряков; иногда под их именем объединяют все береговые корякские группы, довольно многочисленные (группы, разумеется, а не коряки).
Однако ныне для всех (кроме алюторцев) зарезервировано иное имя — нымыланы. Есть ещё и коряки тундровые (чавчувены), они несколько более иные, однако о них речи здесь не будет. По крайней мере, пока…
Что же до алюторцев, то их имя, как отдельный этноним, внесено в официальный перечень «Коренных малочисленных народов Севера, Сибири и Дальнего Востока Российской Федерации»; видимо, в ознаменование их вклада в топонимику Камчатки (см. далее).
Кроме того, алюторцы участвовали во всех переписях населения РФ, что были в XXX тысячелетии (нашей эры), показывая устойчивый рост самоидентификации (от 12 человек в 2002 году до 96 — по данным 2020-2021 годов). Это согласуется с показателями этносов, впервые выявленных переписью в 2002 году, таких, как эльфы, орки и хоббиты.
Дело жизни Степана Крашенинникова
Вклад алюторцев в топонимику Камчатки стал заметен чуть ли не раньше, чем они сами появляются в свидетельствах о ней. Так, река Лютора фигурирует в «Чертежной книге Сибири» Семёна Ремезова (1701) — ныне она известна как Вывенка.
Однако «всамделиние» сведения об алюторцах дошли до нас благодаря Степану Петровичу Крашенинникову (1711–1755), феноменальному исследователю «всея Камчатщина» и всего того, что на ней только можно было исследовать. Чем он и занимался беспрерывно в течении 1737–1741 годов.
Такой вот у Степан Петровича получился полевой сезончик… Иногда с ним в поле работали служилые люди казачьего звания, прикомандированные местным начальством. Иногда — «свежезамирённые» ительмены-волонтёры. А бывало, что и князцы тундровых коряков — энтузиасты освоения родного (для них) края.
Но чаще Крашенинников странствовал один. Без ансамбля. Всё сам, бл… Зимой, летом и во все «демисезоны», на нартах, с оленьими или собачьими упряжками, и на всех доступных плавсредствах, от батов до ботов, а иногда и «пешкодралом».
И так — почти четыре года. Оставаясь неизменно в одном звании — студента. Зато не простого, а студента Академии наук, да ещё на жаловании. Правда, когда достигало оно своего получателя — тайна сия велика была. И до сих пор, почти три века спустя, ею остаётся…
Итогом всего этого было Дело жизни Степана Крашенинникова: оно, после ряда редакций, сокращения политкорректности для и восстановления, истины ради, «самоцензурных» лакун, через десять лет воплотилось в книгу «Описание земли Камчатки». До выхода её в свет автор не дожил буквально считанные дни…
А вот у книги этой «посмертная судьба» оказалась счастливой. Сразу после публикации «Описание земли Камчатки» стало доступным для (заинтересованных) соотечественников, а со временем, после перевода на в меру иностранные языки (английский, французский, немецкий, голландский) к ним присоединились прогрессивные круги мирового научного сообщества.
Книга Крашенинникова продолжает свою «жизнь» и поныне. В 1949 г. издательством Главсевморпути, Географическим обществом СССР и рядом институтов АН СССР было подготовлено принципиально новое издание «Описания земли Камчатки». По сравнению с «исходником» и его «апдейтом» (1818–1819 гг.) в него вошли:
- все «самоцензурированные» фрагменты промежуточных редакций книги, сохранившиеся в рукописи;
- другие работы Крашенинникова, тематически связанные с «Описанием…»;
- донесения и рапорты, отправленные им руководству Камчатской экспедиции;
- не законченное Крашенинниковым предисловие к первому изданию и его автобиография.
И на этом «жизнь» книги Крашенинникова (пока?) не закончилась: в 2010 году она была издана в серии «Великие путешествия» издательства Эксмо. От своего «Главсевморпутёвого» предшественника это издание отличается «осовремениваем» не только орфографии, но и прочих филологических норм, подарочным декором, а также доступностью в сети (например, на Флибусте):
Илл. 24. «Описание земли Камчатки», актуальная оффлайновая версия
Работа Крашенинникова по изучению Камчатки нашло отражение в документе под названием «Песня на подполковника Мерлина, майора Павлуцкого и студента Крашенинникова». Она сочинена «на злобу дня» упоминавшимися ранее «свежезамирёнными» ительменами на чистейшем ительменском языке и переведена на русский её главным лирическим героем как пример ительменского фольклора.
В приведённой песне деятельность Крашенинникова на Камчатке отражена гораздо достовернее и полнее, чем это смогли сделать его соотечественники, как современники, так и потомки. В чём легко убедиться, ознакомившись с её фрагментом:
Ежели бы я был студент, то б описал всех девок.
Ежели бы я был студент, то бы описал быка-рыбу.
Ежели бы я был студент, то бы описал всех морских чаек.
Ежели бы я был студент, то бы поснимал все орлиные гнезда.
Ежели бы я был студент, то бы описал горячие ключи.
Ежели бы я студент был, то б описал все горы.
Ежели бы я студент был, то б описал всех птиц.
Ежели бы я студент был, то б описал всех морских рыб.
Искренность героя подчеркивается порядком перечисления объектов исследования: ведь это только советские пилоты врали парторгу, что для них «первым делом, первым делом самолёты»…
