В Преамбуле к Истории об Альфреде Вегенере автор её упомянул, что детсво и отрочество его прошо в Средней Азии, которую тогда ему посчастливилось объездить если не всю её, тогда ещё Нашу Азию, то buono parte. От тех времён и мест остались кое-какие воспоминания, которыми я и буду делиться на страницах своей Исповеди геолога. Примерно в хроноогическом порядке. А хронологически одной из первых была история про кишлак Сымап и железное дерево.
Это было в горах Ферганщины. Точнее, в той части Горной Ферганы (в самом широком понимании этого названия), где, вследствие извилистости границ, унаследованнх от времён образования ССР (тогда ещё республиканских, ныне же государственных), подчас было трудно понять, где ты находишься — в Киргизской ССР, Узбекской ли, а то и вовсе Таджикской. А их взаимные анклавы и эксклав, весьма многочисленных, дела также не облегчали:
Нет, конечно, безошибочный способ определения своего местоположения был, хотя я и понял это много позже. В кишлаках, находившихся на территории Киргизии (вне зависимости от этнической принадлежности жителей — в этом плане чересполоситца в Азии была ещё больше, чем в административном) на улице обязательно было хоть одно место, где прямо на улице варили плов, лагман, шурпу, жарили самсы, варили манты, и всё, что ещё положено. А продавалось страждущим путникам это тут же, и за более чем умеренные деньги.
Плюс к чему чуть в стороне, в тенёчке, непременно имел место быть столик, всегда прикрытый какой-нибудь тряпочкой. А на столике, в окружении стаканов, обычно гранёных, реже тонкостенных, стояли бутылки с водкой, коньяком и каким-либо местным вином портфельного типа. Что-то безалкогольное там, кажется, тоже имелось — но конкурировать с кок-чаем из ближайшей чайханы оно не могло, потому в памяти и не отложилось.
В кишлаках, что находились в административных границах Узбекистана, было всё то же самое — и плов, и лагман, и шурпа, и самсы, и манты. Кроме столика с прохладительными напитками. И не потому, что узбеки более придерживались заветов Пророка (который, кстати, по поводу водки ни полслова не сказал): как я уже говорил, национальная чересполосица в той зоне была ещё та. Просто руководство Узбекской ССР шло в фарватере политики Союза, и мгновенно реагировало на его указы «про сокращенье водки и вина». А руководство Киргизской ССР запаздывало с реакцией, а то и просто манкировало. Поэтому Рашидов на всю страну прославился, а про Усубалиева мало кто вообще слышал…
Впрочем, как уже было сказано, об этом пограничном репере я узнал годы спустя. Ибо в те годы по малолетству не (зло)употреблял алкогольных напитков. А даже ещё и не работал — в качестве пионера и школьника подвизался в компании двух ответственных товарищей, мотавшихся на «газике» (ГАЗ-67 ещё) по ртутно-сурьмяным месторождениям означенного выше района, с целью их инспекции и возможной переоценки.
Почему так случилось — я уже говорил, и при случае скажу ещё. Но возлагались на меня, как на Шуру Балаганова, обязанности прислуги за всё. Каковые, впрочем, сводились к необходимости чай иногда вскипятить — нас, как уважаемых и ответственных товарищей, везде встречали и провожали, как должно. То есть — согласно законам азиатского гостеприимства.
И вот однажды в ходе такой «инспекторской» поездке занесло нас в местечко Сымап — то, что помечено цифрой 7 на первой карте. А если точнее, то располагается оно здесь:
Местечко это знаменито было тем, что там издревле добывалась киноварь — достоверно, как минимум, со времён Саманидов (IX–X вв.). А возможно — что и со времени Великих Кушан, то есть с первых веков нашей эры. Во всяком случае, те, кто работал там в годы Войны (это, когда после захвата немцами Никитовки ртуть Отчизне позарез понадобилась), очень часто находили погребения древних рудокопов и рудознатцев. Ну, понятное дело, тогда не до того было — заниматься точным датированием, да и некому было.
А вторая достопримечательность этого местечка — могила местно чтимого святого, имя которого я, к стыду своему, напрочь забыл. Над могилой был возведён мазар со всеми положенными атрибутиами, типа бунчуков с ячьими хвостами. А вокруг мазара произрастала священная роща деревьев, которые назывались «иргай», или, по нашему, «железное дерево».
Что это такое — ввиду своей ботанической безграмотности — до сих пор не знаю. Как не знаю, имеет ли иргай какое-то отношение к ирге aka Amelanchier. Позднее встречал версию, что само по себе название происходит от бурятского слова, означающего кизил. Одно могу сказать: внешне это растение практически не отличалось от барбариса. Который в тех краях был вполне обычен, и был часто довольно-таким приличным по размерам деревцем. Вот только плодов или ягод, как на барбарисе, кизиле или ирге, на нём не было ни малейших. Возможно, по раннему времени — дело было в июле месяце.
В отличие от барбариса, в Горной Фергане вполне обычного, иргай был очень редок — я его не видел более никогда, ни до, ни после, только слышал. А уж чтобы он рос в виде рощи, да ещё образованной деревьями с (почти) прямыми сьвлдами — явление было, как говорили знающие люди, уникальное. Не иначе как святостью места объясняемое.
Само по себе месторождение Сымап (в переводе с современного киргизского — просто ртуть) в то время (середина 60-х) было практически выработано, работы там прекратились, стоял вопрос о полной консервации. В связи с чем упомянутые выше ответственные товарищи туда и отправились. Производственные вопросы были решены быстро (как — по малолетству не знал). И собрались мы, ближе к ночи, в обратный путь. Тут-то Рахим (один из двух, ответственных) и говорит: а ведь из иргая замечательные ручки для геологических молотков получаются — и где ещё мы такие длинные и прямые стволы увидим…
Началось обсуждение вопроса — а не будет ли это оскорблением памяти святого (я, понятное дело, в этом обсуждении даже совещательного голоса не имел). Обсудили, постановили: для дела ведь, не для блажи — развития минерально-сырьевой базы страны ради. Так что — можно.
На всякий случай, дабы не смущать возможных свидетелей, дождались совсем уже темноты, взяли подручный струмент и отправились рубить. И вот тут-то поняли, что не зря это дерево называется железным: дело это напоминало не столько рубку стволов, сколько работу по металлу. При ударе топором звук был металлический, пила ревела и визжала, как бешеная. Так что за полночи много мы не нарубили, вымотались, как собаки. Да много нам и не нужно было — по ручке старшим товарищам, да пару-тройку про запас, друзьям дарить.
Ну а как (старшие товарищи) решили, что хватит — погрузились в «газик», да в сторону Соха двинулись. Но далеко не отъехали, потому как натурально все устали до полного «не могу». И решили заночевать в чистом поле — благо, в Азии посредь лета эта просто: постелили какой-то драп-дерюжки, другой укрылись — и завалились спать.
И тут случилось чудо: доехали мы примерно до километра по вертикали, чуть выше может, дело было, повторяю, в июле, на такой высоте да в такое время дождей практически не бывает от слова вообще. А тут вдруг посреди ночи грянул не дождь даже, а натуральный ливень. Такой, что вымокли мы в шесть секунд до нитки. Ну и примёрзли чуток — ночами там даже летом очень не жарко. Так что решили мы, что святой таки на нас за святотатство прогневался. А потому решили уносить ноги — погрузились в «газик» и к ближайшему кишлаку. Там в первую же калитку постучались — нас и пустили до утра перекантоваться на айване под навесом. В Азии в те годы так оно и было, без проблем.
Но видно, святой тот
…был не ханжа,
Нас промочил для куража
© почти Брассенс
Но учёл, что мы действительно для дела старались. И более никак не преследовал своим гневом. Домой добрались благополучно, стволы нарубленные просушили, обработали, ручки справили. Молотки с этим ручками старшим товарищам много лет прослужили — все говорили, что лучших в руках не держали. Не это ли знак, что простил нас святой?
Через несколько лет, когда я уже по всамделишнему в поле стал ездить, мне один из тех молотков обломился. Но в деле почти не был, ибо ни разу тогда ещё не был я геологом, бичом был. Так что подарил его одному из товарищей, у которого он в работе бы был.
А истою со святой рощей мы приняли к сведению. И через год занесло нас на северные отроги Туркестанского хребта, в кишлак Наука´, что уже точно в Таджикистане. Этот кишлак был известен тем, что его иногда (чисто по созвучию названий) отождествляли с селением в древней Согдиане (античные авторы передавали его как Наукат или Наутака), в котором Александр Македоский захватил Бесса, последнего царя державы Ахеменидов, самопровозгласившего себя таковым под именем Артаксеркса IV.
Или — где согдийцы просто-напросто продали Бесса Александру. И македонец велел сначала отрезать зарвавшемуся персу всё, что торчало и могло быть отрезано, а затем то ли распять, то ли на кол посадить.
Впрочем, всё то — дела давно минуших дней. А в наше время кишлак был изветен опять же мазаром местного святого, Науки. Старожили говорили, что кишлак и имя своё получил в честь святого. И, стало быть, ни к какому Александру с его закадычным врагом, Бессом, ни малейшего отношения иметь не мог.
Зато рядом с мазаром (и, следовательно, под сенью его святости) находился большой пруд, берега которого были любимым местом послеобеденного отдохновения местных жителей редких проезжих гостей, вроде нас. А воды его — столь же любимое место обитания рыб-маринок. и были они там огромные, жирные и ленивые. Так вот, глядели мы на них с берега — и никаких рыболовецких инстинктов не проявлялось…
